Тонино Бенаквиста - Охота на зайца. Комедия неудачников
«Сотрудничек» в анораке улыбается мне уже меньше. Должно быть, принимает меня либо за чокнутого, либо за лицемера, в чем не совсем ошибается. Я выкручиваюсь, как могу.
18.50. Громкоговоритель объявляет отправление. Я насчитал восемнадцать пассажиров, троих не хватает. Это нормальная квота для «неявившихся», как гласит инструкция. Они могут преспокойно сесть в Местре, такое часто случается. Контролеры в последний раз перед свистком отправления мерят шагами перрон. Холодный ветер треплет волосы мне и «сотрудникам».
Я даже не успел заметить, сел ли второй контролер. Толчок, металлический удар в спину на уровне поясницы, и я валюсь на землю.
С подножки спускается еще какой–то тип, новый…
Третий гад, тот самый, которого видел Ришар. Он прячет в карман кастет…
Не знаю, как ему удалось пройти, — наверное, один из контролеров открыл проход через гармошку.
Несмотря на боль, я пытаюсь встать, ощупывая неловкой рукой то место, куда получил удар. Стиснув зубы, вижу две капли крови на кончиках своих пальцев.
Я даже не пытаюсь встать, когда они окружают меня все втроем.
— Куда ты его деееел? — орет один.
— Вы… вы видели, как он садился? — пытаюсь я мямлить меж двух приступов боли.
— Не корчи умника, ты уже поиздевался надо мной сегодня. Два раза подряд — это уже чересчур.
Свисток. Двери хлопают одна за другой, все, кроме моей.
— Вы ищете место или что? — раздается вдруг совсем рядом по–итальянски.
Контролер.
— Но… у меня есть… места!
Трио размыкает кольцо вокруг меня, контролер глядит в панике. Превозмогая невыносимую боль в спине, я пытаюсь разогнуться. Мне надо проглотить мою боль, иначе это сулит неприятности.
— Что происходит? Какие–то проблемы? — спрашивает он.
— Нет… нет… Я поскользнулся… на подножке… — бормочу я, заводя руку за спину.
— А вы тогда что тут втроем делаете? — спрашивает он у остальных.
На какое–то мгновение я испугался, что они сейчас вытащат из шляпы три билета в мой вагон. Что они и есть те трое «неявившихся».
Они смотрят только на меня, и плевать им на то, что может сказать контролер.
— Мы не собирались садиться. Мы хотели только пожелать счастливого пути.
В тот самый миг, когда поезд тронулся, красный анорак собрал своих приспешников у себя по бокам. И словно трехглавый цербер, они пролаяли хором:
— Счастливого пути!
***
Я ложусь животом на кушетку и пытаюсь заставить двигаться свой позвоночник.
Таран. Вот какой штуковиной получил я по спине. Удар сокрушительный, прямо сногсшибательный. После такого девяностоградусный спирт производит впечатление ласки. Мне нужно время, чтобы вернуть себе гибкость. А слишком долго я ждать не могу, мне работать надо, иначе запоздаю со своим планом. Я–то ведь знаю, что соня сложен пополам и засунут в мышеловку… И я пока не могу вытащить его оттуда.
Единственный способ иметь развязанные руки в этом рейсе — это как можно быстрее и лучше делать свою работу проводника. В Местре я принял двух «неявившихся». Для начала я попробовал тихонько ковылять в коридоре. Но, покидая Местре, неожиданно вернул себе часть гибкости. Четверть часа спустя двадцать пробитых билетов и двадцать проверенных паспортов уже лежали в моем шкафчике. Я застал врасплох одного контролера, убедив его проколоть собранные мной билеты, не слишком себя утруждая, чем заслужил изящное прозвище Лампо — молния. Это он мою спину не видел.
Я вполне доволен, что разыграл гостеприимство с этими ребятами, помешанными на конфетти; если тот же номер удастся со швейцарцами и французами, глядишь, все остальное тоже пройдет гладко. Я доставляю им билеты «прямо на дом», что избавляет меня от их визитов в мое купе и шатаний по коридору, но при этом они останутся под рукой или по крайней мере в пределах досягаемости голоса. Удачная затея.
Сейчас не время расслабляться. Когда раздам постельное белье, смогу сделать передышку у Мезанжа. Думаю, что пора вызволять соню. Должно быть, поясница у него в том же состоянии, что и моя. Жду момента, когда площадка освободится.
Он выходит головой вперед и испускает полузадушенный крик, в какой–то невероятно замедленной судороге пытаясь дотянуться ногами до пола. Я придерживаю его за пояс.
— Вы в порядке?
Он с трудом глотает воздух. Ему не удалось сдержать потоотделение. Никогда еще не видел человека, который бы так мало сопротивлялся затхлой атмосфере.
— После отправления всего двадцать минут прошло, а вы уже скисли?
— Это ничего… пройдет… — бормочет он, разминая себе спину.
— Мне жаль… Я долго ломал голову, но другого места тут и вправду нет. Это был единственный способ сесть в двести двадцать второй так, чтобы никто вас не видел. И вот доказательство: они только что тут были втроем, все обшарили. Но так и не догадались, что вы уже были в поезде, когда он подошел к платформе.
Я не говорю ему, что эта веселая компания «сотрудничков» ни минуты не сомневалась, что он тут, и что они размозжили мне хребет на прощание.
— Присядьте пока в первом, мне надо заняться бельем.
Я разбрасываю простыни и подушки по купе, не считая. Закончив раздачу, прошу его посидеть тихонько с полчасика, пока я хожу к Мезанжу.
— Не оставляйте меня одного, Антуан…
Не нравится мне этот его умоляющий тон. У меня впечатление, что он расклеивается все больше и больше. И готов уступить любому, кто решится взять его за шкирку.
— Я скоро.
Заперев дверь на висячий замок, иду предупредить контролера о своей маленькой отлучке к коллеге из восемьдесят девятого. Ему на это по–королевски начхать. На полной скорости пробегаю через вагоны Ришара и Эрика, которые еще только паспорта собирают. Мезанж тоже, урожай у него в фуражке. Большая фуражка для большой головы.
— Какого черта ты тут делаешь, мальчуган?
— Ну… ты же меня сам приглашал!
— Обычно ты являешься, чтобы хлебнуть чего–нибудь, а тут до аперитива еще добрых два часа. У тебя что, вагон пустой?
— Нет, кое–какой народ есть. Но не слишком много. Я не ради выпивки. Ты мне сам нужен.
— Тогда можешь сваливать прямо сейчас. У меня пока свекловодов невпроворот.
— У тебя правда полно?
— Угу, кроме одного купе, до Домо.
Домо, 23.35… Почему бы и нет? Надо только спросить у этого голована. Он разогревает воду большим кипятильником, сунув его в кувшин.
— Кофе перед едой… Совсем клиент разучился жить…. Раньше бы я ни за что не стал подавать кофе в такое время.
— У меня заяц.
Он резко перестает ворчать.
— Докуда?
— Париж.
— Вот дурак, работу хочешь потерять, что ли?
— Я увольняюсь завтра утром, ты сам меня на это надоумил. К тому же тут особый случай, это не из–за денег.
— Невеста твоя?
Странный вопрос. Даже не знаю, что отвечать. Парочка свекловодов является спросить бутылку белого вина «из Междуморья».[30] Мезанж смотрит в погребце, еще одна осталась. «Подайте в купе», — говорит тип. «Охлажденным», — добавляет девица в белой панаме. «Сейчас принесу», — отвечает мой старикан. Вспоминаю, как видел его однажды зимней ночью ползающим на четвереньках по перрону в Модане, собирая снег в ведерко для льда. Тогда из–за мороза трубы полопались, так что не было другого способа подать шампанское охлажденным. В ту ночь я понял, что никогда не стану кондуктором, несмотря на все обещания Лощеного.
Именно этот момент выбирает какой–то лысый и очень вежливый господин, чтобы попросить Мезанжа подать ему коньяку. В большом бокале, если возможно. Тут старик делает паузу. Это уже чересчур.
— Месье, если бы у меня было четыре руки, я бы работал не в «Спальных вагонах», а у Барнума в цирке!
Чуть натянутое молчание. Тип уходит.
— Свекловод… И ты туда же… Чего тебе надо?
— Ты мне хочешь верь, хочешь нет, ладно? Если будешь не согласен, сразу скажи, идет?
— Э, мальчуган, ты нашел не лучший способ попросить об услуге. Выкладывай, тогда и поглядим.
Придется лгать. Я не могу поступить иначе. Это так, и я не в состоянии себе помешать.
— Это один мой друг. Он скоро умрет… Болезнь… Вот он и попросил меня посмотреть перед смертью Венецию. У него ни гроша. И я бы хотел устроить ему еще одну штуку. Чтобы он хоть часть пути проехал в бархатном купе. Глупость, конечно, я знаю, но он об этом так мечтал. Ты же сам знаешь это лучше меня… Он бы никогда не смог себе этого позволить.
Пан или пропал. Я почти хочу закрыть глаза, ожидая приговора. Кровь и стыд бросаются мне в лицо, как тогда, с Эриком. И я искренне себя спрашиваю, не подонок ли я.
— В Домо я его выставлю.
Не знаю, что сказать. Мезанж недоволен. Выглядит даже разочарованным. Он больше не похож на ворчливого мудреца. У него побелело лицо. От презрения.
— Так я… пришлю его к тебе?
