Роберт Паркер - В поисках Рейчел Уоллес
– И это все, чем Инглиш занимается, – руководит " Комитетом бдительности"?
– Я знаю только то, что прочел в газетах, – сказал я. – Короче говоря, картина такова: истинный патриот пытается сберечь свои пятнадцать миллионов от красных.
– А дочка с этим не связана?
– О ней ничего не сказано. Последнее сообщение было в шестьдесят восьмом году – о ее свадьбе с каким-то парнем из Филадельфии. Ей тогда было двадцать.
– А чем она сейчас занимается? – спросила Сьюзен. Она опять рисовала пальцем круги у меня на ладони.
– Не знаю. Какая тебе разница?
– Никакой, просто любопытно. Пытаюсь интересоваться твоей работой, радость моя.
– Это предназначение женщины, – глубокомысленно произнес я.
– Я провела целый день в разговорах с родителями детей, неспособных учиться.
– Это приносит дурачкам какую-то пользу?
– Ты чертовски тактичен. Нет, никакой. Это дети, страдающие дислексией[26] и подобными болезнями.
– И что говорят родители?
– Ну первая родительница хотела узнать, будет ли эта проблема отражена в аттестате. Парень в одиннадцатом классе – и не умеет читать. Я сказала, что не совсем поняла, что она имеет в виду. А она объяснила, что беспокоится, как повлияет подобная запись в аттестате на шансы ее ребенка попасть в хороший колледж.
– Ну, по крайней мере, она открыто заявила о своих целях.
– А следующая мать – отцы обычно не приходят – следующая мать сказала, что это наша работа – учить ребенка и что ей надоело выслушивать извинения.
– Мне кажется, – сказал я, – что я несколько лучше провел время в библиотеке.
– Угли, по-моему, в самый раз, – перебила Сьюзен. – Ты займешься бифштексами?
– Где написано, что жарить бифштексы – мужское дело? – возмутился я.
– Там же, где рассказывается, какую сексуальную активность будят в человеке бифштексы и грибы, – с сияющим лицом сообщила Сьюзен.
– Сейчас же займусь бифштексами! – воскликнул я.
20
Сьюзен отправилась на работу около восьми по свежему сверкающему снегу, каким он бывает в пригородах. Я задержался, помыл оставшиеся после вечера тарелки, убрал постель и принял душ. Мне совершенно не хотелось попасть в утреннюю толчею на дороге.
В десять часов одиннадцать минут я уже шел по аркаде Парк-сквер-билдинг, чтобы поговорить с Манфредом Роем. Его не оказалось на месте. Старший парикмахер сообщил мне, что Манфред сказался больным и, вероятно, лежит дома в постели.
– Он все еще живет на Коммонвелт-авеню? – спросил я.
– Я не знаю, где он живет, – ответил парикмахер.
– Наверное там. Я поеду и узнаю, как он, – сказал я.
Парикмахер пожал плечами и продолжил подрезать волосы над ухом какого-то парня. Не спеша я прошел пару кварталов по Беркли-стрит к Коммонвелт. Когда мы впервые взяли Манфреда, он жил ближе к реке, на углу с Дартмут-стрит. Я прошел по аллее к нужному дому. Снег был еще чист и свеж после недавнего снегопада. Дорожка была расчищена, и люди прогуливали по ней собак. Трое подростков играли во фрисби и пили пиво "Миллере" из прозрачных стеклянных бутылок. Мимо меня прошла женщина с бультерьером. На собаке был свитер из шотландки, и она изо всех сил рвалась с поводка. Мне показалось, что ее глаза смотрели озабоченно, но это было бы, пожалуй, слишком по-человечески.
На углу Дартмут-стрит я остановился и подождал зеленого света. На другой стороне улицы, перед домом Манфреда, четыре человека сидели в синем "понтиаке". Один из них опустил стекло и заорал через улицу:
– Ты Спенсер?
– Да, – ответил я, – Спенсер. Как английский поэт.
– Мы хотим поговорить с тобой.
– Бог мой, – протянул я, – жаль, что я не додумался сам сказать эту фразу.
Они выбрались из машины. Тот, что говорил, был высоким и угловатым, как будто его собрали из конструктора "Лего". На нем была флотская фуражка вахтенного, клетчатая куртка, как у лесоруба, и коричневые штаны, которые не доставали до черных ботинок. Рукава куртки были ему коротки, и из-под них торчали узловатые запястья. Руки у парня были большие, с торчащими суставами. Челюсть его постоянно двигалась, и, переходя улицу, он сплюнул табачную слюну.
Остальные трое выглядели очень мощно, как люди, которые давно занимаются тяжелым физическим трудом. Самый низкий из них был слегка кривоног, вокруг глаз у него виднелись глубокие шрамы, а нос был толще, чем следовало бы. На мне тоже присутствовали похожие отметины, и я знал, откуда они берутся. Либо он слишком поздно бросил бокс, либо проиграл больше боев, чем я. Лицо его походило на бейсбольную рукавицу кетчера.
Все четверо выстроились передо мной поперек аллеи.
– Что ты здесь делаешь? – спросил высокий.
– Регистрирую всяких подонков, – ответил я. – Если считать вас четверых и Манфреда, у меня их уже пятеро.
Кривоногий урод заявил:
– Он хамит, Джордж. Дай-ка я его вырублю.
Джордж покачал головой.
– Ты ищешь неприятностей, парень, – ты их получишь. Мы не хотим, чтобы ты беспокоил Манфреда, – сказал он мне.
– Ты тоже из клана? – спросил я.
– Мы сюда не трепаться пришли, – произнес Джордж.
– Ну конечно, ты из клана, – продолжал я. – Гладко говоришь и так же гладко одет. Где Манфред? Мама не выпускает его из дома?
Урод положил правую руку мне на плечо и оттолкнул меня на пару метров.
– Пошел вон отсюда, а то мы из тебя все дерьмо выбьем, – сказал он.
Двигался он медленно. Я показал ему дважды прямой левый, а затем провел хук справа – раньше, чем он успел поднять руки. Он уселся в снег.
– Неудивительно, что твоя физиономия так пострадала, – посочувствовал я. – У тебя плохая реакция.
Под носом у урода появилось маленькое пятно крови. Он вытер его тыльной стороной ладони и поднялся на ноги.
– Ну теперь ты получишь, – проговорил он.
Джордж попытался неожиданно схватить меня, и я врезал ему по горлу. Он опрокинулся назад. Оставшиеся двое прыгнули, и мы втроем повалились в снег. Кто-то ударил меня в висок. Я просунул пальцы под чей-то нос и рванул вверх. Владелец носа вскрикнул отболи. Джордж пнул меня в ребра ботинком со стальным носком. Я откатился, ткнул наугад кому-то в глаза и вскочил на ноги. Урод провел серию хороших ударов, когда я двигался мимо него. Если бы я шел ему навстречу, он сбил бы меня с ног. Один из них прыгнул мне на спину. Я вытянул руку, схватил его за волосы, нагнулся и дернул, используя его инерцию. Он перелетел через мое плечо и ударился спиной о парковую скамейку. Урод ударил меня сбоку в челюсть, я качнулся. Он снова ударил меня, я откатился в сторону и налетел на Джорджа. Тот обхватил меня обеими руками, пытаясь удержать. Тогда я поднял кулаки на уровень его ушей и с двух сторон ударил его по голове. Он хрюкнул, резко ослабив зажим. Я освободился, но кто-то ударил меня чем-то потяжелее кулака, в голове у меня зашумело, в глазах поплыли красные пятна, и я упал.
Когда я открыл глаза, то обнаружил, что на ресницы налип снег, похожий на большие кристаллы соли. Никаких звуков, никакого движения. Затем как будто кто-то стал принюхиваться. Я взглянул налево и сквозь тонкий слой снега разглядел черный нос с тонкими розовыми ноздрями. Этот нос обнюхивал меня. Я чуть приподнял голову и выдохнул. Нос отпрянул.
Он принадлежал собаке, понятливому молодому далматинскому догу, который стоял, припав к земле, чуть вздернув заднюю часть и неуверенно помахивая хвостом.
Поднять голову мне было слишком тяжело. Я положил ее обратно в снег. Дог приблизился и снова обнюхал меня. Я услышал, как кто-то зовет: "Диггер!" Собака переступила с лапы на лапу.
Кто-то снова закричал:
– Диггер! – и собака убежала.
Я глубоко вздохнул. Вздох отозвался болью в ребрах. Я выдохнул, потом снова вдохнул, медленно подтянул руки под себя и оттолкнулся, встав на четвереньки. Голова у меня закружилась, я почувствовал, как желудок напрягается, – и меня вырвало, отчего ребра снова заболели. Я еще немного постоял на четвереньках, свесив голову, как загнанная лошадь. Глаза стали видеть чуть лучше. Я уже мог разглядеть на снегу отпечатки собачьих лап, ножки парковой скамейки. Я дополз до нее, оперся и медленно поднялся. В глазах снова потемнело, потом четкость зрения постепенно вернулась. Я вдохнул поглубже и почувствовал, что немного крепче держусь на ногах. Аллея была пуста. Далматинец убежал уже далеко вперед вместе с какими-то мужчиной и женщиной. Снег там, где я стоял, был притоптан. Вокруг – множество пятен крови. "Понтиак", который стоял через улицу, перед домом Манфреда, исчез. Я потрогал рот левой рукой. Губы распухли, но зубы целы. Нос, кажется, тоже в порядке.
Я встал со скамейки и сделал шаг. Ребра ныли. Голова раскалывалась. Мне пришлось переждать секунду, пока слабость пройдет, прежде чем идти дальше. Я потрогал затылок. Он распух и был мокрым от крови. Я взял пригоршню снега со скамейки и приложил к распухшему месту. Потом сделал еще шаг и еще. Я был на верном пути. До моей квартиры было три квартала – один по Марлборо-стрит, два – по направлению к Паблик-гарден. Я решил, что к закату солнца точно доберусь.
