Джеймс Чейз - А что будет со мной?
– Эта баба вечно подслушивает, – сказал он, когда мы уселись. – Ну, как Тим?
– В порядке. Целыми днями вкалывает на своей полосе. Вы, наверное, и сами знаете?
– Знаю. Он плакался, что у него там много скальных пород, – ухмыльнулся О'Кэссиди. – Счастья своего не понимает. Мне пришлось иметь дело с болотом.
– Да, Тим рассказывал.
– Ну, теперь все позади. Завтра уезжаю. Ох и надоело мне торчать в этой дыре!
– Да уж, духотища! А ливень!
– Сезон дождей еще только начинается. Теперь зарядит без передышки месяца на два. Вовремя я закруглился.
– Скажите, – поинтересовался я как бы между прочим, – а Шон О'Кэссиди, кавалер «Серебряной Звезды», вам случайно не родня?
Тот выпрямился на стуле.
– Это же мой младший брат! Вы знали его?
– Я побывал там. Служил в бомбардировочной авиации. Мы виделись только однажды. Шестой десантный, кажется?
– Елки-палки! – Он наклонился вперед, схватил мою руку и принялся трясти ее. – Верно говорят, мир тесен. Вы были знакомы с Шоном?
– Ну да. Один раз выпивали вместе. Я и не думал, что его наградят «Серебряной Звездой». Просто мы с ним хорошенько вмазали.
– Силен был малыш, – просиял О'Кэссиди.
– Что верно, то верно.
– Как, вы сказали, вас зовут?
– Джек Крейн.
– Вот что, Джек, давай кутнем. Это мой последний вечер здесь. Поедим, напьемся как следует, но не до бесчувствия, и найдем себе девочек… что скажешь?
– Не откажусь, – ухмыльнулся я.
– В этом городе жизнь начинается не раньше десяти. – Он взглянул на часы. – Сейчас только начало девятого. Я приму душ, и встретимся здесь без четверти десять… идет?
– Согласен.
Мы подошли к регистратуре за ключами. Старик окинул нас равнодушным взглядом. Мой номер был через пять дверей от номера О'Кэссиди. Мы расстались. Моя сумка лежала на кровати. Даже при открытом настежь окне в комнате нечем было дышать. Я выглянул на улицу, посмотрел на пузырящиеся лужи, потом распаковал сумку, достал свежую сорочку и другие брюки и прилег на кровать.
Прикорнуть под шум улицы и звон церковных колоколов не удалось, и я лежал и думал.
Спустя некоторое время я принял душ и оделся в чистое, но толку от этого было мало. В Мериде люди живут как в бане.
Я спустился в бар и спросил у девицы с косами виски со льдом. В баре хоть крутился вентилятор. Пока я листал «Геральд трибюн», ко мне присоединился О'Кэссиди.
– Сегодня ты больше не пьешь за свой счет, – заявил он. – Вставай… пошли. У меня машина.
Под дождем мы перебежали к «бьюику». Пока открывали дверцы, промокли до нитки, но в этой жаре успели просохнуть еще до того, как подъехали к ресторану. О'Кэссиди припарковал машину у входа, и мы поспешили нырнуть в дверь.
Тучный улыбчивый мексиканец в белом пиджаке поздоровался с О'Кэссиди за руку и провел нас в тускло освещенный, зато оборудованный кондиционерами зал, к столику в дальнем углу. В зале стояло столиков тридцать, занятых холеного вида мексиканцами и еще более холеными мексиканками.
– Я живу в этом городе уже девять месяцев и всегда ужинаю здесь, – усаживаясь, объяснил О'Кэссиди. – Кормят вкусно. – Он приветственно махнул смуглой красотке с хмурым лицом, стоявшей у стойки бара, и та устало подняла в ответ руку и лениво повела бровями. О'Кэссиди покачал головой, потом обратился ко мне:
– Здешние куколки сбегаются по первому зову, но давай сначала поедим. Тебе нравится мексиканская кухня?
– Если нет перебора с перцем.
Нам подали тамалес – это что-то вроде голубцов из кукурузных листьев с кукурузной кашей и кусочками свинины, острые, но очень вкусные; а потом – фрикасе по-гуахолотски: филе индейки, жаренное с помидорами и кунжутным семенем и залитое густым шоколадным соусом. Поначалу соус смутил меня, однако, отведав этого блюда, я признал, что оно превосходно.
Когда мы покончили с фрикасе и наговорились про Вьетнам и брата О'Кэссиди, я решил, что он достаточно размяк и пора переходить к делу.
– Билл, – осторожно начал я, – а можно спросить про ту посадочную полосу, которую ты построил?
– А чего, спрашивай. Интересуешься посадочными полосами?
– Я ведь авиаинженер, и мне интересно все, что связано с самолетами.
– Да ну? Знаешь, еще ни одна полоса, будь она проклята, не давалась мне с таким адским трудом. Чаща, скалы, болото, змеи – чего там только не было.
– И все-таки ты построил ее.
– Раз мне платят за работу, я делаю ее, – ухмыльнулся он, – но, кроме шуток, случались дни, когда у меня опускались руки. Бригада мне досталась такая, что я думал, рехнусь. Квалификации – никакой, дети и те ловчее. Почти тысяча оболтусов, а дневная выработка, как у двадцати добрых ирландцев. За девять месяцев работы шестеро погибли: кто от укуса змеи, кто случайно подорвался, кого придавило срубленное дерево.
– Но ты построил ее.
Он кивнул и с гордым видом откинулся на спинку стула:
– Конечно, построил.
– Помню, во Вьетнаме нам пришлось срочно строить посадочную полосу руками местных жителей, – соврал я. – Под первым же бомбардировщиком она разлетелась в куски, и машину пришлось списать.
– С моей полосой такого не будет. Семьсот сорок седьмой «боинг» она выдержит – это я гарантирую, а моя гарантия еще никого не подводила.
Тут настал черед самого каверзного вопроса.
– Кому же это и на кой черт понадобилась посадочная полоса в такой глухомани? – небрежным тоном спросил я.
– На свете хватает чокнутых, – пожал плечами О'Кэссиди. – Одно правило в своей профессии я усвоил твердо: не задавать вопросов. Мне предлагают работу, я выполняю ее, получаю деньги и уматываю. Завтра лечу в Рио, буду там удлинять полосу в Летном клубе. Вот работка – не бей лежачего. Как насчет бренди и кофе?
– Почему бы и нет?
Он распорядился, потом мы закурили.
После некоторых колебаний я сказал:
– Мне важно знать, Билл, кто раскошелился на эту полосу.
Он пытливо посмотрел на меня своими зелеными глазами:
– Важно? Зачем?
Я стряхнул пепел на пол.
– Меня втянули в дело, о котором я не могу говорить. Оно имеет отношение к твоей полосе. Я чую недоброе, и мне нужно разузнать как можно больше.
Принесли кофе и бренди.
Он положил в кофе сахар, размешал. Я видел, что он думает, и не торопил его. Внезапно, словно решившись, он пожал мощными плечами:
– Ладно, Джек, ты приятель Тима и был знаком с моим младшим братом, и к тому же я сматываю удочки, и мне, в общем-то, на все начхать, коль скоро деньги у меня в кармане, так что я поделюсь с тобой своими догадками насчет этой полосы, но это только догадки, а не факты… понятно?
Я кивнул.
Он огляделся вокруг, удостоверился, что никто не обращает на нас внимания, потом подался вперед и заговорил, понизив голос:
– Тут пахнет революцией. Из разговоров своих подчиненных я сделал вывод, что заваривается какая-то каша. Это мои домыслы. Может, я и ошибаюсь, но вряд ли, поэтому очень рад, что завтра уберусь отсюда. – Он глотнул бренди и продолжал: – Деньги на посадочную полосу выложил человек по имени Бенито Орсоко. Он чокнутый, Джек. Чокнутый, как пить дать, но большая шишка. Главарь левых экстремистов и, как я слыхал, побратим Фиделя Кастро. Сам Орсоко считает себя вторым Хуаном Альваресом, который был первым президентом республики в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году. Денег у него куры не клюют. У него есть все что душе угодно, в буквальном смысле слова. Имея такую полосу, да еще большой самолет, он может переправить сюда людей и оружие и спрятать их в лесу до назначенного срока. – О'Кэссиди допил кофе. – Слушай, Джек, я ничего не могу сказать наверняка. Я только предполагаю, каково назначение полосы. Может, тут что-то другое, хотя сомневаюсь. Завтра я отчаливаю, и все это мне до лампочки… ну как, помог тебе?
– Конечно, помог. А ты хоть раз видел этого Орсоко?
– Еще бы. Он каждый месяц приезжал с инспекцией, – поморщился О'Кэссиди. – Наверно, с гадюкой дело иметь и то приятней.
– Поясни-ка.
О'Кэссиди надул щеки.
– Он чокнутый. У меня даже сомнений нет. Маленького роста, коренастый, любит прифрантиться. У него змеиные глазки. На первый взгляд, он ничем не отличается от других богатых прохвостов, но есть в нем кое-что еще. С приветом он. И это, нет-нет, а проявляется. И богатый, и власть имеет большую, а все мало. От него нет спасенья, как от запущенной раковой опухоли.
– Чудный портрет, – холодно заметил я.
О'Кэссиди пригубил бренди.
– Не знаю, чем ты там занимаешься, Джек, и не хочу знать, но прими совет… гляди в оба.
К нам подсели две куколки, и мы начали пить по-настоящему. Некоторое время спустя они зазвали нас к себе и ублажили по полной программе. Наконец под утро мы добрались до своей гостиницы.
– Ничего себе ночка, а? – проговорил, прощаясь, О'Кэссиди. – Бывай, Джек. Я уеду рано.
– Ночка будь здоров.
Больше я никогда не видел его.
Я пошел в свой номер, упал на кровать и точно провалился в бездонную яму.
