Харлан Кобен - Обещай мне

— Какая разница? — отозвался отец.

— Спасибо за помощь. Не важно… так вот, Дотти живет там. Адом — просто ужас! Совсем разваливается. Ал, ведь правда, их дом разваливается?

— Не отвлекайся, Эл, — заметил отец. — Говори по существу.

— Я и говорю! На чем я остановилась?

— На Дотти, — напомнил Майрон.

— Да, Дотти Деррик. Ты же помнишь ее?

— Отлично помню, — подтвердил Майрон.

— Хорошо. У Дотти есть кузены, которые живут на севере. Левайны. Ты помнишь их? Хотя вряд ли, так что не напрягайся. Один из них живет в Касселтоне. Ты же знаешь Касселтон, верно?

— Я знаю Касселтон.

— Не нервничай.

Отец возвел руки к небу.

— По существу, Эл, ближе к делу!

— Ты прав, извини. Когда ты прав, то прав! Короче говоря…

— Нет, Эл, «короче говоря» ты не умеешь! Ты всегда превращаешь короткие истории в длинные, но никогда наоборот!

— У меня здесь есть право голоса, Ал?

— Как будто что-то может тебя остановить! Ни пушка, ни большой армейский танк этого сделать тоже не смогут.

Майрон не мог удержаться от улыбки. Леди и джентльмены, позвольте представить вам Эллен и Алана Болитар, или как любила представляться мама: «Мы — Эл и Ал, совсем как израильская авиакомпания „Эль-Аль“».

— Так вот, мы с Дотти начали болтать о том о сем. Ну, ты понимаешь. Раскины уехали из города. У Герти Шварц нашли камни в желчном пузыре. Красотка Антонетта Виталь вышла замуж за миллионера из Монклера. Все в таком роде. А потом Дотти сказала мне — заметь, Дотти, а не ты, — что у тебя появилась подружка.

Майрон закрыл глаза.

— Это правда?

Он промолчал.

— Дотти сказала, что ты встречаешься с вдовой, у которой шестеро детей.

— Детей всего двое.

Мать остановилась и улыбнулась:

— Попался!

— Не понял?

— Если бы я сказала про двоих детей, ты бы все отрицал. — Она торжествующе подняла вверх палец. — Но я знала, что если скажу шесть, то ты среагируешь. И я тебя поймала!

Майрон взглянул на отца — тот пожал плечами.

— В последнее время она постоянно смотрит сериал про успешного адвоката Мэтлока.

— Дети, Майрон? Ты встречаешься с женщиной, у которой есть дети?

— Мам, я постараюсь выразиться как можно мягче: отвяжись!

— Послушайте меня, мистер Весельчак. Когда в деле замешаны дети, то уже нельзя думать только о себе. Надо помнить о том, как это может на них сказаться. Ты слышишь, что я тебе говорю?

— Ты понимаешь значение слова «отвяжись»?

— Ладно, будь по-твоему, — сказала она и подняла руки, передразнивая его. — Какое мне дело?

Так они и шли — Майрон в середине, отец справа, а мать слева. Они всегда так ходили, только теперь не так быстро. Это Майрона не смущало: он бы пошел еще медленнее, лишь бы родители успевали за ним.

Они подъехали к кондоминиуму и оставили машину на парковке, где для нее было зарезервировано место. Мать повела Майрона длинной дорогой мимо бассейна, чтобы иметь возможность показать сына всем обитателям. Она постоянно его спрашивала, помнит ли он того или другого жильца, и Майрон делал вид, что помнит. У некоторых женщин явно за семьдесят были слишком хорошие фигуры: «пластика», как советовали Дастину Хоффману в фильме «Выпускник». Только иного рода. Майрон не имел ничего против косметической хирургии, но считал, что после определенного возраста прибегать к ее услугам было неправильно, хотя и сознавал, что пожилые люди ничем не хуже других.

Кондоминиум тоже был залит ослепительным солнечным светом. Казалось бы, с возрастом люди должны сторониться такой его интенсивности, однако в действительности все обстояло иначе. Его родители минут через пять уже избавились от своих огромных очков. Мать поинтересовалась, не проголодался ли он, и Майрон догадался ответить, что да. Она заранее заказала огромное блюдо сандвичей в кафе «У Тони», где готовили «так же вкусно, как в их любимом ресторане дома». Сама она готовила так, что кормить ее стряпней даже закоренелых преступников в тюрьмах посчитали бы бесчеловечным.

За едой они разговаривали. Мать постоянно пыталась вытереть кусочки, прилипавшие к уголкам губ отца, но ее рука слишком сильно дрожала. Майрон встретился с отцом глазами. Болезнь Паркинсона, которой страдала мать, постоянно прогрессировала, но от Майрона это скрывали. Они дряхлели. У отца был электронный стимулятор сердца, а у матери — Паркинсон. Но их родительский долг по-прежнему требовал оградить сына от любых проблем.

— Когда тебе нужно на встречу? — спросил отец.

Майрон посмотрел на часы.

— Уже пора.

Они попрощались и снова обнялись. Уезжая, Майрон не мог избавиться от чувства, что оставляет их на линии обороны — сдерживать воображаемого противника, пока сын не доберется до безопасного места. Иметь стареющих родителей было несладко, но, как справедливо заметила Эсперанса, лишившаяся их в детстве, альтернатива была еще хуже.

Войдя в лифт, Майрон вытащил мобильник — Эйми так и не перезвонила. Он опять набрал ее номер и не удивился, услышав сообщение голосовой почты. Он подумал, что с него хватит, и решил позвонить ей домой и узнать, что к чему, но в голове по-прежнему звучала ее напоминание: «Ты обещал!»

Он набрал домашний номер Эрика и Клэр.

— Алло? — трубку взяла она.

— Привет, это Майрон.

— Привет.

— Как вы?

— Не очень, — ответила Клэр.

— Я видел Эрика сегодня утром. — Господи, неужели все это было еще сегодня? — Он рассказал мне, что Эйми приняли в Университет Дьюка. Я хотел бы поздравить ее.

— Да, спасибо.

— Она дома?

— Сейчас ее нет.

— Тогда я позвоню попозже?

— Да, конечно.

Майрон сменил тему.

— У вас все в порядке? Ты какая-то расстроенная.

Он собирался добавить несколько слов, но остановился, вспомнив мольбу Эйми ничего не говорить родителям.

— Нет, тебе показалось. Послушай, я сейчас должна идти. Спасибо за рекомендательное письмо.

— Ерунда.

— Совсем не ерунда! Из ее класса туда подавали заявления ученики с четвертым и седьмым результатами по успеваемости, и им обоим отказали. Так что твое письмо совершило чудо.

— Сомневаюсь. Эйми сама по себе отличный абитуриент.

— Возможно, но все равно спасибо.

Он услышал в трубке, как к Клэр обратился мужской голос — похоже, это был Эрик, — и снова вспомнил слова Эйми: «Сейчас у них не самый лучший период».

Пока Майрон пытался придумать еще какой-нибудь наводящий вопрос, Клэр уже повесила трубку.

Лорен Мьюз занималась расследованием двойного убийства: два человека были застрелены возле ночного клуба в Ист-Орандж. По слухам, убийство было заказным, и заказ выполнил Джон Асселта по прозвищу Призрак — печально известный убийца, выходец из этих мест. Последние годы о нем ничего не было слышно, но если он действительно объявился, то работы у них станет невпроворот.

Лорен изучала баллистический отчет, когда раздался звонок по ее личной линии. Она взяла трубку и сказала:

— Мьюз.

— Угадай, кто это?

Она улыбнулась:

— Лэнс Баннер, старый пес! Это ты?

— Это я.

Баннер был офицером полиции Ливингстона, штат Нью-Джерси, где они оба выросли.

— И чему я обязана такой чести?

— Ты все еще ведешь дело об исчезновении Кэти Рочестер?

— Не совсем.

— Почему?

— Ну, во-первых, нет никаких свидетельств насилия, а во-вторых, ей уже исполнилось восемнадцать.

— Только что.

— В глазах закона нет разницы — восемнадцать или восемьдесят. Поэтому официально мы даже не открывали дело.

— А неофициально?

— Я встречалась с доктором по имени Эдна Скайлар. — Лорен пересказала их беседу почти теми же словами, что и своему боссу, окружному прокурору Эду Стайнбергу. Стайнберг долго размышлял, а потом пришел к очевидному выводу: «У нас нет возможности заниматься всеми этими „если“».

— А как ты вообще начала заниматься этим делом? — поинтересовался Баннер, когда она закончила.

— Как я уже говорила, никакого дела фактически нет. Она совершеннолетняя, нет никаких признаков насилия, и ты сам знаешь процедуру. Расследование никому не поручали. Да и юрисдикция здесь очень сомнительна. Но ее отец Доминик устроил большой шум в прессе — думаю, ты видел это по телевизору — и знает человека, который знаком с другим, а тот, в свою очередь, со Стайнбергом…

— И цепочка замкнулась на тебе.

— Именно так. А ключевое слово здесь «замкнулась» в прошедшем времени.

— У тебя есть десять минут выслушать? — спросил Баннер.

— Ты слышал о двойном убийстве в Ист-Орандж?

— Слышал.

— Оно замыкается на мне.

— На этот раз в настоящем времени?

— Ты правильно понял.

— Я так и думал, — ответил Баннер, — поэтому и поинтересовался насчет десяти минут.