Владислав Виноградов - Генофонд нации
Лицо Скотча, уже поднявшегося на ноги, потемнело.
– Актерка долбаная! – крикнул он в сторону кустов. – Все, достала, курва драная, тебе не жить! Но сначала…
Скотч быстро повернулся к Бредли:
– Извини, но ты же у нас Первый!
Карел завизжал, прикрылся руками как женщина в бане.
Скотч не успел спустить курок своего маленького пистолетика. Токмаков не успел выхватить свой ПМ из кобуры скрытого ношения. Обоих опередил третий стрелок, притаившийся совсем рядом, – в придорожных кустах. Оттуда замелькали частые вспышки, причем вместо грохота выстрелов звучал женский голос:
– Получи! Получи! Получи!
На этот раз Токмаков узнал голос. Как и манеру стрельбы. Она опять не жалела патронов.
И на сей раз Скотч – бронежилет не выручил, стреляли с пяти метров – подтвердил свою репутацию профессионала: дульный срез его двуствольного пистолета дважды оделся огнем.
После этого все стихло. Замолчала женщина. Замолчал Скотч. А Бредли и так последние пять минут не мог произнести ни слова – язык прилип к гортани. Он сидел на асфальте, мотая головой как заведенный.
Первым делом Токмаков убедился, что Скотч мертв. Вышел его срок на этой земле, устала она от него. После этого перебрался через канаву, шагнул в кусты.
Да, это была она, Людмила Стерлигова… Две пули вошли в грудь, не тронув лица. В руке был зажат пистолет. Тот самый китайский ТТ с глушителем, который Токмаков привез из Саратова, а сегодня утром использовал как деталь отвлечения. В суматохе Людмила сумела его подобрать. «Китаец» отработал свое по полной.
Вадим долго стоял на коленях перед женщиной, которой принес каплю счастья и океан горя.
Токмаков закрыл ей глаза. Щека была еще теплой.
Прости и прощай…
Лучшее средство не думать – что-то делать руками. Токмаков освободил из рук женщины пистолет, – вещдок, черт возьми! – и вернулся на дорогу. К этому времени там прибавилось еще одно действующее лицо: на своем маленьком «Фиате» подъехала Жанна Милицина.
Огоньки ее фар видел Токмаков в зеркале заднего вида. Оказывается, она собиралась ехать за Токмаковым до самой Москвы, да вот проткнула шину. Пока меняла колесо…
Сейчас она держала на прицеле своего ПСМ Карела Бредли.
– Ты же не хочешь сказать, что он пытался смыться? – спросил Токмаков.
– Нет, но он хотел выпить, – гневно сказала Жанна. – Нашел в твоем драндулете бутылку водки и…
– Пока это не является преступлением. Я тоже хочу. И раз теперь я не еду в Москву – на сегодня с меня хватит приключений, то…
– Давай я поеду вместо тебя, – предложила Жанна. – Так даже лучше будет. Ведь я же и собиралась… Прокурор скорее послушает интеллигентного следователя, чем отмороженного опера.
– Опер не отмороженный. Опер упал намоченный, – вспомнил старший оперуполномоченный по особо важным делам Токмаков старую милицейскую присказку: «опер упал намоченный». – Лучше ты отзвонись за меня Колесову. Номер я дам… Скажешь, что вскрылись новые обстоятельства и мы привезем ему все дело на тарелочке с голубой каемочкой.
– А они вскрылись?
– Сейчас вскроются, – пообещал Токмаков, поворачиваясь к Бредли. – Ну что, дядя, стоишь, отмочи серьгу для начала.
– Что отмочить? – спросил окончательно ошалевший Бредли.
– Сверните шею бутылке, которую вы так нежно прижимаете к сердцу. Если я чего решил, то выпью обязательно, – ответил Токмаков бессмертной фразой, и действительно отхлебнул из бутылки, моментально откупоренной Бредли. – Пейте, мистер, или кто вы там на самом деле…
Карел Бредли сделал большой глоток, поперхнулся, но продолжал пить из горлышка, пока Жанна решительно не отобрала бутылку:
– Полегче, уважаемый, мне еще надо будет вас допросить.
– Но сначала я с ним побеседую, – сказал Токмаков.
– А почему он, ну, Скотч, хотел меня убить? – дрожащим голосом спросил Бредли. – Прицелился в меня – не в вас? Почему?
– Такими были условия контракта. Вы сможете подтвердить, что он тут говорил?
– Господи, о чем вы просите, господин полицейский! Ничего я не запомнил. Выстрелы, голова кругом, и вообще, Матка Боска Ченстоховска, я американский гражданин! У меня больное сердце, мне нельзя так волноваться.
Токмаков поднял пистолет Скотча. Это был СМ-4. Устройство этого бесшумного двуствольного пистолета с вертикально спаянными стволами было Токмакову знакомо по службе в спецназе.
– Нас тут двое, девушка не в счет. А прав всегда тот, кто остался в живых. Ну, вспомнил?
– Я старый человек, что я могу вспомнить, поверьте, господин полицейский!
Токмаков взвел курок. Жанна тревожно посмотрела на него, но ничего не сказала. А Бредли даже не понял, что пистолет разряжен, «потек» сразу:
– Погодите, не стреляйте! Я клянусь, что ничего не помню, но у меня с собой магнитофон… Там, наверное, все есть, очень чувствительный, последняя модель… Вот!
Бредли вытащил галстучную заколку с микрофоном, протянул миниатюрное записывающее устройство.
Токмаков понял, что перед ним спецтехника:
– Откуда это у вас?
И Бредли ответил чисто по-русски:
– Один знакомый дал.
– Скажите ему спасибо, он вас крепко выручил сегодня! Только надо стереть все, что я тут говорил. Иначе мне окажется трудно убедить прокурора, что вы с первых минут чистосердечно сотрудничаете со следствием.
Карел Бредли, как это нередко бывает в таких ситуациях, видел теперь в своем недавнем враге единственного друга. К нему и обратился с непонятным вопросом:
– Эта девушка с громким голосом…
– Ну, живее!
– Она сказала: «оттопыриться». Что означает оттопыриться? – спросил Бредли.
– Это означает – послушать классическую музыку, – сказал Токмаков. – У вас есть, надеюсь, приличный костюм?
– О, да, в моем отеле! – с готовностью воскликнул Бредли.
– Значит, вам лучше. А мне придется пойти прямо так.
Вдали завыли сирены милицейских машин. Пряча СМ-4, Токмаков подумал: а смог бы он спустить курок, если бы американец продолжал играть в молчанку? И получив утвердительный ответ, понял, что морально готов к последнему акту дела «Древоточцы».
Пока оставалось время, Токмаков решил проверить карманы Скотча. Как любил повторять начальник «банковского» отдела Виктор Кононов, в каждом человеке найдется что-нибудь хорошее, если его как следует обыскать. Вот и Скотч не оказался исключением. Токмаков долго разглядывал найденное у него в кармане милицейское удостоверение на имя старшего лейтенанта Евгения Водопьянова.
Цепочка замкнулась. Это было именно то удостоверение, на которое «купился» милицейский опер Глеб Черных. Теперь он мог спать спокойно, как и старший лейтенант Женя Водопьянов.
А вот Людмила…
Вадим вернулся к телу, накрытому брезентом из багажника – Жанна, умница, постаралась.
Достал пистолет и отсалютовал пятью выстрелами, отстреляв последнюю серию в память стрелка по силуэтам Людмилы Стерлиговой.
Глава четырнадцатая Вечный возврат
1. Парень девушку любил, колечушко подарил
Первое гастрольное выступление Елизаветы Заболоцкой в Северной столице было назначено в старинном дворце павловской эпохи. В отличие от монументальных строений Екатерининского времени, это было маленькое, но уютное здание, где до недавнего времени мирно обитал коллектив капеллы духовых инструментов.
Беда подкралась незаметно: на тусовке по случаю дня рождения одного из местных бардов, дворец передали ему в аренду на 48 лет. Видимо, чтобы оная «звезда» отметила в нем столетний юбилей.
В результате дворец мутировал в направлении бизнес-центра, совмещенного с кабаре. Однако концертный зал все еще сохранился. Елизавета Заболоцкая любила его за удивительную акустику. Ей казалось, что она находится внутри скрипки, отзывающейся на звуки ее голоса мягкими нежными тонами. Или даже, что она сама и есть эта скрипка – широкобедрая, с волшебным голосом, способным повести за собой кого угодно.
И такое нередко случалось, потому что на концерты Заболоцкой приходили в основном ее поклонники, или, по-футбольному, фанаты. Их набиралось не слишком много, но на средний зал хватало, а в Павловском дворце вообще казалось, что яблоку негде упасть. От этого возникал особый подъем.
Первое отделение подходило к концу. Заболоцкая всегда завершала его песней «Колечушко, сердечушко» из «Пушкинского венка» Георгия Свиридова.
Парень девушку любил,
Колечушко подарил.
Колечушко, сердечушко, —
Золоченый перстене-е-е-е-е-е-к!
Вытягивая тонкую серебряную нить верхней ноты, Заболоцкая посматривала в зал: чего от него ждать, кто какой букет приготовил?
И вдруг увидела в директорской ложе Карела Бредли. Что он здесь делает? Почему сидит с таким выражением, будто ему поставили клизму, а в туалет не пускают – лицо красное, напряженное?
Колечушко, сердечушко,
Далеко милой живе-е-е-е-т!
На сцену полетели букеты. Отметив, что их могло бы быть больше, Заболоцкая послала в зал воздушные поцелуи и коротко махнула рукой рабочему сцены: «Занавес!»
