Виктория Платова - В тихом омуте...
Долгие гудки. Никого нет дома.
Самое время выглянуть на улицу – не стоит ли под окнами его потасканная “Шкода”, замаскированная еловыми ветками.
Но машины не было.
Затем я позвонила Володьке – без задней мысли, в рамках наших вчерашних поспешных договоренностей. Но и здесь меня ждало разочарование – длинные гудки.
Насчет Туманова я не переживала – он должен был заехать за мной в час. В два нас ждали на телевидении, а учитывая московские пробки, такой запас времени был минимальным.
Когда он не приехал ни в десять, ни в пятнадцать минут – я серьезно забеспокоилась: при всей своей вызывающей богемности Володька никогда не опаздывал на деловые встречи – это было его стилем. Он как-то сказал, что своей относительно успешной карьерой обязан этому педантичному умению приходить секунда в секунду. Чуть раньше – и ты станешь униженным просителем. Чуть позже – ненадежным человеком…Телефон Туманова по-прежнему молчал.
Проклиная все на свете, я взяла машину и благополучно добралась до офиса этой амбициозной телекомпании вовремя. Меня встретил угрюмый охранник, тотчас же возникло маленькое недоразумение – ни фамилии, ни должности вчерашнего Володькиного визави я не знала: только довольно тяжеловесное имя Эдуард и усы в качестве визитной карточки.
Наконец после нескольких бесплодных разговоров по внутреннему телефону я вышла на Эдуарда, он спустился ко мне, и мы поболтали некоторое время в маленьком кафе. Мне пришлось занять оборону – Эдуард нелестно отозвался о Володьке и подивился его легкомыслию: сегодня должен быть обговорен предварительный контракт. Я ничем не могла ему помочь.
Смирившись с тем, что Туманов не приедет, Эдуард рассказал мне несколько дежурных телевизионных историй, церемонно поцеловал руку на прощание, восхитился клубом и выразил готовность встретиться еще – а теперь простите, дорогуша, дела, дела!..
Я покинула офис, оставаясь в неведении – куда мог запропаститься Володька? Вчерашнее потрясение было очень ощутимым, я сама видела это, но и перспективы – собственной перспективы – нельзя терять. Я помнила наш разговор в машине – тогда Володьке казалось, что это самое серьезное предложение, которое он получил за последнее время. Сейчас он ничего не решал, все решат за него и только после моего вечернего звонка. Такое поразительное легкомыслие шло вразрез с тем, что я успела узнать о Володьке.
Впрочем, не это сейчас было главным. Телефонный звонок.
Мне нужен был мужик, который поговорит по телефону с теми, кто стоит за Володькой, – а в том, что они обязательно будут страховать его, я не сомневалась. Тот вариант, который казался мне единственным до последней ночи – использовать в качестве наживки Олега Васильевича, – выглядел теперь проблематичным. Если я решу использовать его – нужно играть в открытую. Для этого у меня не было ни времени, ни сил. И этого я не хотела больше всего. Что я, в сущности, знала об Олеге? Друг Грека – да, симпатичный парень – да, гадание на кофейной гуще – да. Но слежка за мной?..
Утренний порыв казался мне теперь бессмысленным, я поздравила себя с тем, что не дозвонилась Мари-лову.
Но тем не менее никого другого не было. Серьгу я отмела сразу – его въевшийся во все поры неистребимый марийский акцент, характерный тембр голоса сразу выдали бы его с головой, тем более что он приятель Володьки и хорошо известен Александру Анатольевичу. Официанта Родика, который оказывал мне недвусмысленные знаки внимания, я забраковала по тем же признакам – плюс легкая картавинка, плюс работа, которую он вряд ли согласится потерять, плюс телефон Туманова, который наверняка ему известен…
Никаких других кандидатов у меня не было. Разве что подцепить какого-нибудь мужичка на улице, сунуть ему денег и бумажку с текстом о назначении встречи – пара предложений никого не затруднит. Это выглядело по-дилетантски, но вполне могло сработать. А потом я прослежу за теми, кто приедет на встречу…
Запутавшись в своих построениях, я малодушно решила, что до указанного в письме времени еще далеко. А решив – направилась в клуб. Возвращаться домой не хотелось.
Я шла по Садовому кольцу – через Склиф и Дом военной книги. Когда-то там был неплохой букинистический отдел; там я прикупила набор хорошо выполненных солдатиков в подарок Ивану – танковая обслуга вермахта, и Военно-морской словарь для себя. Куда он делся потом, я не помнила… А если идти и идти, то можно выйти к Курскому вокзалу, откуда уходят поезда в мой родной город. В котором меня нет и никогда уже не будет: там живет отец, и лежат в нижнем ящике полированного секретера мои немногочисленные детские фотографии и школьная выпускная, я в полуразвязанных бантах, третья во втором ряду, на фоне сирени и чертовых красавиц подруг – и на них другое лицо, другое лицо… Я спросила у случайного прохожего, который час, – до отхода поезда в мой родной город, к затянутым ряской лиманам и приземистым домикам из известняка, оставалось чуть больше сорока минут.
Поезд уйдет без меня, без меня он будет уходить и уходить каждый день…
Когда я приехала в клуб, меня встретила пронзительная тишина – должно быть, она всегда такая, полусонная, как полночная любовница в это время суток; но сейчас в ней было что-то настораживающее, как будто ангелы потрескивают своими стрекозиными крыльями – все проходит, все проходит.
Я не увидела на входе тяжелого матадорского плаща швейцара, а в холле не было охранников, только картины, почему-то потускневшие. Я нашла всех в большом зале, сидящими за гостевыми столиками; никто не сидел отдельно, все сбились в маленькие группки по несколько человек. Лица у всех были исполнены значительности и скорбного нетерпения, они мгновенно постарели и растрескались, как на старых фресках; мужчины стали похожи на женщин, а женщины – на мужчин. Даже обычно глубокий светло-вишневый цвет стен казался тусклым.
А потом я увидела Серьгу – он сидел за лучшим столиком, никогда ему не принадлежавшим. Серьга был изрядно пьян – перед ним стояла бутылка лучшей водки.
Я подняла руку в знак приветствия, но он ничего не ответил, хотя и видел меня. Я подошла вплотную, нагнулась и поцеловала его в безразличную щеку. Только тогда по его лицу пробежала тень узнавания.
– Чего это ты приперлась? – спросил он. – Никогда раньше одиннадцати не появлялась. Уже знаешь?
– Что – знаю?
– Что произошло.
– А что произошло? – Господи, мне нужно было догадаться – что-то действительно произошло, иначе почему осторожный шепот людей за соседними столиками так похож на молчание?..
Серьга глотнул водки.
– Я была на встрече, – объяснила я. – Здесь, недалеко. Там ждали Володьку, а он не явился.
– Так ты его не видела?
– Говорю тебе – нет.
– И не увидишь больше. Выпей. – Серьга снова наполнил свой стакан и протянул его мне.
– Я не пью водку в пять пополудни. Да еще без закуски. Да еще в компании с такой кислой рожей.
– Выпей, – настаивал Серьга. – Только не чокаясь.
– Что это ты?
– За раба Божьего Владимира Туманова. Твоего приятеля, моего благодетеля…
– Господи, что такое ты говоришь? – Я почувствовала, как пол уходит у меня из-под ног, а маленькое остроносое лицо Серьги стремительно приближается.
– Помер, – лаконично сказал Серьга без всяких эмоций, как о смерти соседского попугайчика.
– Что значит – “помер”… Я же вчера ночью… С ним было все в порядке… – На лицо Серьги вдруг наложилось лицо Володьки, но не вчерашнего, раздавленного страхом, а обычного, с закапанной соусом бородой…
– Помер – значит нет его. А он у меня картину собирался купить, – совсем уже невпопад брякнул Серьга.
– Какая картина, о чем ты говоришь?! Он что, в аварию попал? – Ничего другого я предположить не посмела.
– Какая авария? Он повесился. Я в морге был – сам видел.
– В морге?
То, что рассказал мне безжизненным тусклым тоном Серьга, казалось просто невероятным: сначала Володька пытался вскрыть себе вены и даже набрал полную ванну – ту самую ванну, в которой я мылась прошлой ночью. Но вены вскрыть не получилось – то ли он испугался крови, то ли лезвие было тупым – на полу нашли выпотрошенную пачку тронутых ржавчиной лезвий “Спутник”, то ли вода была недостаточно теплой… Во всяком случае, он вылез из ванны, натянул на мокрое тело халат, пояса он так и не нашел и потому не запахнулся – и повесился в большой комнате, сорвав люстру с крюка. Я помнила эту люстру, очень изысканную, гроздья фонариков из тонкой провощенной бумаги, с сюжетами в стиле Кацусики Хокусая, старательная копия цветной ксилографии, школа Укийе-э, “36 видов Фудзи”, для фонариков были отобраны всего лишь восемь… Я представила, как Володька срывает люстру, а потом долго топчется на провощенной нежной бумаге, сминая лики священной горы Фудзияма.
