Виктор Галданов - Банка для пауков
И Вано-таки обиделся.
— Ай, итить твою мать, ты — сволочь, морда жидовская! — заорал он. — Ты, блин, собака, привык нас подъе…вать тем, что ты, сука, умнее нас всех, гандон ты штопаный…
С обоих сторон к ним подскочили мывшиеся поодаль Дато, брат Вано и Федот Шелковый — глава балашихинской бригады и встали перед Вано, готовым вцепиться в глотку обидчику.
— Успокойся, Вано, — рассмеялся Мося своим знаменитым раскатистым оперным смехом. — Если ты решил идти в политику, к таким словечкам надо привыкать. А если не понимаешь, то делать умное лицо и говорить о судьбах народа. Не понял? Электорат — это и есть народ. Я спросил, ты знаешь, кто за тебя голосовать будет? Вот за коммунистов голосуют старые пердуны, у которых при Советах прошла вся молодость, и которым кажется, что самое большое счастье на свете — это колбаса по два двадцать, водка по три шестьдесят две и партсобрание, когда про директора каждый может выложить что хочешь. А за тебя кто голосовать будет?
Искоса поглядев на державших его за плечи друзей, Вано стряхнул их одним мановением плеча и, подойдя к Мосе примирительно стукнул его по плечу.
— Все зеки — это миллион человек, — заявил успокоившийся Вано и загнул палец. — И все их родственники. — Он загнул еще два пальца и пояснил: — У каждого человека родственников как минимум двое: матушка и еще жена или чувиха. Потом все находящиеся под следствием. — Свое место среди загнутых занял указательный палец Вано. — А потом существует еще и братва, и вольные урки, и еще приблатненные, а их на свете по меньшей мере вдвое больше чем сидит. А также все, состоящие под чьей-либо крышей. — Он, не колеблясь, загнул еще три пальца. — И наконец все бывшие под следствием и ранее сидевшие в тюрьме, потому что такое не забывается, их жены и родители, а также все живущие в России кавказцы и азиаты, потому что будут видеть во мне своего. И еще евреи, потому что все знают, что ты — мой друг.
И оба рассмеялись и обнялись, голые как два пидора, и веселые, как будто «опустили» третьего. Заулыбались и Дато с Федотом, еще не до конца въехавшие в суть происходящего. Они так и не поймут, что стали свидетелями начала кошмарных и трагических событий, которым еще предстоит разыграться. Лишь у Моси скребли кошки на душе, и в ту минуту, и позже, на ужине, и после ужина. Он каялся в том, что знал и не сказал другу главного — того, что восходя на политический Олимп такая фигура как Вано автоматически станет нежелательным соседством для многих по-настоящему сильных и влиятельных людей. Но услышав такое, Вано уж точно смертельно бы обиделся, ибо никогда не прощал тому человеку, который счел бы его фигуру в этом мире малозначительной. Ведь он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы утвердиться и значить хоть что-то, пусть отрицательную, но величину.
И он оказался прав. Идея Вано основать партию ППЗ (так сократили ее название и такое звукосочетание оказалось наиболее благоприятным для лиц, знакомых с КПЗ[1]) в течение двух-трех месяцев набрала такие обороты популярности, что в городах и особенно в поселках, где жили люди, отправленные «на химию», стали самостийно открываться местные отделения будущей партии, а фигура Вано, как защитника бесправных и угнетенных зеков стала явственно маячить на политическом горизонте к явному неудовольствию власть имущих. И наблюдали за этим не только в России, но и за рубежом, в маленькой горной республике, совсем недавно объявившей о своем суверенитете и лишившейся поэтому и газа, и электричества, и нефти. Там, где в свое время родились и Вано, и Дато, и другие их родственники, возглавлявшие сейчас мафиозный клан Марагулия.
— Ха! Независимость! — громогласно возмущался Вано. — Далась им эта независимость! От кого независимость? От чего независимость? От денег? От власти? Они там, что ли, не понимают, что настоящую независимость в этом мире дают только бабки? И чем их больше, тем больше свободы и независимости.
— Но послушай, у них же теперь своя валюта! — возразил Дато. — Сколько хошь денег напечатают.
— Какая это на фиг валюта? — брезгливо скривился Вано. — Настоящая валюта — это только баксы. И делать их можно только в России. И скажу тебе почему, если ты не понимаешь. Потому что это большая страна, здесь много лохов, и у каждого есть какие-то бабки. А кроме того русские друг другу завидуют. Если грузин поедет учиться в Оксфорд и вернется в свое Цхинвали или уедет куда-нибудь в Америку, он все равно так и останется дипломированным грузином. А приехав в Россию, он со своим дипломом станет сначала замом, потом начальником, потом акадэмиком и наконец министром. Русские раньше его назначат на должность, чем своего. Потому что своему позавидуют. А нашему — посчитают, что так и должно быть. Сам не пролезет, родственники помогут-да! А сколько грузинских генералов было в России? Все русские молятся на нашего Багратиона и все прекрасно помнят, что когда их страной руководил великий Сосо, тоже кстати, грузин и бывший зек, она была действительно великой и могучей державой. И я тебе твердо заявляю, что если я стану президентом, я восстановлю Советский Союз и сделаю его границы там, где они были в 1940 году. А может быть, и в 1914-м.
Репортеры, присутствовавшие на том банкете старательно записали каждое его слово, и электорат Вано пополнился старенькими отставниками с орденскими колодками, инвалидами и ветеранами войн, пенсионерами и вообще всеми теми истовыми радикалами, которые готовы были голосовать хоть за черта, лишь бы он был достаточно радикален.
Брату его, толстому флегматичному Дато, было искренне непонятно, к чему ему сдалась вся эта шумиха, газетчики и телевизионщики, репортажи, пресс-конференции и теле-марафоны. Не зековское это дело — на люди лезть. Старый домушник Дато, кстати, бывший первым наставником братика в воровской науке, был приверженцем древних блатных «понятий», и всякие новомодные увлечения строго осуждал. Его страстным увлечением был фильм «Место встречи изменить нельзя» и фразы из него он мог цитировать наизусть, хоть главными героями фильма были и не воры, а их антагонисты. «Вор должен сидеть в тюрьме! — любил повторять он, воздев палец в потолок. — Тюрьма — вот дом вора, а воля — лишь место отдыха. Вор не должен иметь семьи, чтобы не оставлять сирот, имущества, чтобы его не конфисковали, жены — чтобы не быть ею преданным…» Что уж тут говорить про интервью, теледебаты и приемы…
Пока кордебалет плясал, Вано, склонившись к Мосе, попросил его прислать к нему после фуршета «вон ту и ту». С улыбкой всепонимания, тот поманил к себе балетмейстера и объяснил ему, что «та и та» сподобились внимания юбиляра и должны постараться отблагодарить его. Тот кисло заулыбался, хотя и понимал, что речь идет о его собственной жене и недавно начавшей танцевать дочке. Мося же был рад, что юбиляру вновь не возжелалось сразу целого кордебалета. Он до сих пор не мог забыть тот безумный, двадцатилетней давности случай, когда ему буквально за неделю до выезда за рубеж пришлось, по милости Вано, набирать новую труппу. Смех и грех! Ну да ладно, в столице и тогда и сейчас было полным-полно безработных полуголодных балерин, готовых ради денег, работы и заграничных поездок пройти по чужим постелям. Таньку, правда, жалко, но тут уж сама виновата. В искусство нельзя идти человеку с неустойчивой психикой. Раз ты артист — будь любезен ко всему относиться артистически. Взялся играть роли — так играй их до конца. Напяль на себя маску нимфоманки. Изобрази, что все это тебе очень нравится. Тебя опускают, а ты сострой какую-нибудь рожицу, подай себя так, чтобы все видели, что ты морально выше тебя опускающих.
Мося, хоть и привык к славе и был избалован вниманием прессы, не провоцировал повышенного к себе внимание и никогда не выпячивал своей персоны, скромно принимая тяжкое бремя славы. Сам же он был хозяином нескольких сотен фирмочек, магазинов и студий (кстати и этот вот усердно дрыгающий ногами перед юбиляром кордебалет — тоже его), — но ни в одной платежной ведомости, ни в каких уставах не числился даже как бухгалтер — и везде получал свою долю наличности. Так что, в отличие от Аль-Капоне, он не мог быть привлечен к суду даже за неуплату налогов.
Отпела свое пышногрудая Марина Сыкина, помахала платочком. В молодости она была поистине лакомым кусочком, и звания народной артистки добилась не через моськину постель. А через другие. С половиной политбюро пришлось ей переспать, пока тогдашняя министерша культуры согласилась включить ее в список на госпремию. Однако и ее Моська сумел привлечь в число своих друзей — записал ей пару лазерных дисков, поддержал ее молодого любовничка по пути на эстраду, когда же тот возгордился, то низверг его, а примадонне подсунул другого — посвежее. Узнав же, что та балуется кокаином, Фраэрман взыграл душою и стал ее главным поставщиком. Ее могучим арбузообразным бюстом пробивалась дорога к многочисленным госкомитетам, управляющим раздачей званий и наград. Редкий государственный деятель, включая президента и премьера мог отказать в приеме столь титулованной и любимой народом артистке.
