Н. Леонов - Ринг
— А если нет? — снова спросил тренер.
— Иваныч, ты учишь людей драться. Один из твоих учеников либо ученик твоего товарища убил человека. Кто отвечает за это? Он может убить или изувечить еще кого-нибудь.
— Если он не придет? — Островерхов остановился у огромного, висевшего на стене портрета Исакова.
— Я должен это сделать. Придет он или нет, я должен.
— Ты не готов, Петр. Абсолютно не готов. Будет жалкое зрелище. Тебя будут бить, я понимаю, ты стерпишь. Скажут, что ты никогда не был бойцом. Никогда!
Исаков знал, что тренер абсолютно прав. Люди не прощают своим кумирам поражения. Тем более позора. Еще утром ему казалось, что он почти в форме, только сейчас, после легкой тренировки, стало ясно обратное.
На ринг выходить страшно. Боится он, конечно, не кулаков. Боится уничтожить уверенность, ведь уверенность в непобедимости Исакова существует не только в сердцах ветеранов, но и в самом Исакове. А если это блеф? Сказка? Миф? Сейчас, раздумывая, он убежден, что скорее поднимется на любой ринг, что бы ни ждало его, чем откажется. Он не может отказаться. Как только он спасует, хотя бы единственный раз, он перестанет быть Петром Исаковым. Он же столько раз говорил — главное не бокс, даже не спорт, а умение преодолеть неуверенность, страх, перешагнуть через «не могу».
Исаков сказал, что думал:
— Скажут? Скажут, что никогда не был боксером? Ну и черт с ними! Мне только тридцать пять, а я уже реликвия. Покойник. Мне надоело быть Петром Исаковым — полутяжеловесом. Надоело слышать: «Исаков? Тот самый? Вы помните его правый апперкот? Его финальный бой с американцем?» Да! Было! Мы с тобой никогда не забудем. Но я хочу иметь не только прошлое.
— Будущее. Какое оно еще, будущее? А здесь уже есть, — Островерхов показал на портрет Исакова. — Каким трудом добился. Мы-то с тобой знаем, что все потом и кровью. — Старый тренер спорил по инерции, он давно понял, что Исакова не переубедить. Согласившись, чтобы ученик пришел на тренировку, Островерхов надеялся, что Петр потренируется минут двадцать и, убедившись в бессмысленности задуманного, откажется добровольно. Странно, тренер забыл характер своего ученика. Только увидев Петра в зале, Островерхов все вспомнил, все понял. Сейчас он гордился Петром, гордился собой Немногие могут похвастаться таким учеником. Отворачиваясь, чтобы Петр не видел его улыбки, Островерхов уже совсем неуверенно сказал: — Упрямый дурак.
— Я не могу иначе. Если есть шанс на успех, я должен...— продолжал наступать Исаков. — Странно, что я тебе объясняю. Если я сейчас спасую — значит, ты научил меня только кулачной драке. Я зря поднялся с пола в бою с американцем.
Островерхов вновь взял Исакова за плечи, взглянул на ученика с улыбкой.
— Он мог быть... горнолыжником. Ты полез бы в горы?
— Не знаю. Преступник — боксер.
Наташа достала чемодан Исакова, вытерла пыль, с грустной улыбкой рассматривала гостиничные наклейки. Париж, Нью-Йорк, Прага, Лондон, Вена, Токио.
Она налила в тарелку теплую воду, намылила тряпку, стала смывать наклейки. Некоторые не поддавались, тогда она скоблила ножом. Раздался телефонный звонок. Наташа подбежала и сняла трубку.
— Будет выступать! Будет! Нет его! В консерватории он работает, туда звоните.
Исаков вышел из душа и спросил:
— Почему в консерватории?
Наташа не ответила, побежала на кухню, вернулась с тарелкой пельменей. Из соседней комнаты вышел Николай, хотел обнять мать. Наташа увернулась, шлепнула его по руке.
— Развинтились вы у меня. Садитесь есть.
— Отец, садись есть, остынет, — пробасил парень.
Исаков покосился на стол, принюхался, спросил:
— Пельмени? Растренировалась, Наташка. — Он вытащил из холодильника сыр, придирчиво оглядел, отрезал половину.
Наташа следила за мужем — все как и раньше. Но ведь он постарел и раз выходит драться, значит, очень нужно. Она подошла к Исакову, поднялась на цыпочки, хотела обнять, но, встретив настороженный взгляд, положила ладони на плечи.
— Все будет в порядке. Я уверена.
— Конечно, детка, — он взъерошил ей волосы.
На часах, что висели у дома, было без пяти шесть, когда отец и сын Исаковы вышли из подъезда. Они шли в ногу, были чем-то похожи, хотя отец был выше и шире, лицом жестче. Сын шагал мягче, не смотрел прямо перед собой, рассеянно поглядывал по сторонам. Они остановились на углу переулка, ожидая, пока развернется грузовик с прицепом. Рядом двое мужчин разглядывали двухэтажный дом с колоннами.
— За неделю справимся, — сказал один.
— Неплохой еще домишко, — сделав в блокноте пометку, сказал другой.
Исаков посмотрел на мужчин, на дом, о котором они говорили, подтолкнув сына, пошел дальше. Так же молча они вышли к Никитским воротам и сразу попали в людской водоворот. На остановках троллейбусов и автобусов выстроились длинные очереди. Какой-то мужчина бегал по мостовой: то ли пытался остановить машины, то ли броситься под них. Его аккуратно объезжали.
Исаковы вышли на Тверской бульвар. Здесь царили мир и тишина. На тяжелых скамейках отдыхали спокойные пожилые люди, детские коляски, словно лодочки, мерно покачивались рядом.
Николай шел насупившись, изредка поглядывая на отца, хотел заговорить, но не решался. Исаков по привычке напевал. Отправляясь на соревнования, он всегда напевал. Некоторые принимали его песни за показную браваду, большинство считали, мол, нервы идеальные, оттого и поет, не думает он о предстоящем бое. Ошибались и те и другие. Исаков перед боем нервничал, успокаивался только после команды: «бокс!» — пел он оттого, что любил петь, но слуха не было и петь при людях он стеснялся. Не помнит, когда запел впервые, кажется, всегда вот так — ходил с чемоданчиком и напевал.
Если соревнования проходили в спортивном клубе «Крылья Советов», то он шел до зала пешком. Последние годы сын провожал его до конца бульвара, там они расставались. Колька раньше подпевал отцу, но ведь сын тогда не доставал до плеча даже вихрами, считал, что Исакова победить нельзя, все это веселая прогулка за очередным кубком. Сейчас он взрослый, не поет, шагает хмурый, хочет заговорить, да пороху не хватает
Дойдя до Пушкинской площади, Исаков остановился.
— Дальше я пойду один, — сказал он и переложил чемоданчик в другую руку.
— Боишься, что заблужусь? — смешливо улыбнувшись, спросил сын.
Исаков не хотел признаваться, что не пойдет пешком, сядет на троллейбус, поэтому излишне резко сказал:
— Выкладывай, не мучайся, я не обижусь.
Николай вынул из кармана «Советский спорт» и прочитал:
— Вторая молодость. Чемпион... прочее и прочее... Петр Исаков возвращается на ринг. Зачем ты дал интервью, отец?
— Я сам позвонил в редакцию.
Николай смял газету, положил в карман.
— Виталий Иванович сказал, что тебя крепко и позорно побьют, отец.
Исаков поддал ногой камешек, следил, как он прыгает по бульвару.
— Иваныч в боксе понимает.
Сын схватил отца за руку и быстро заговорил:
— Если тебе наплевать на свою славу, подумай о других. Я сын Петра Исакова. А если бы дело расследовал человек, не занимавшийся боксом?
Исаков сжал сыну кисть и спросил:
— Ты не собираешься перейти в параллельный класс?
— Зачем, отец?
— А там учится сын тяжеловеса Иванова. Ты был бы еще и однокашником. Неплохо. Сын Исакова и однокашник сына Иванова. Неплохая биография.
Ефрейтор Петров и солдат Костюк, одетые в штатское, появились в зале порознь, заняли места в разных концах. Мягков перекинул через плечо ремень фотоаппарата, стал прогуливаться у самого ринга. Сделав несколько снимков, он нашел взглядом ефрейтора. Тот переглянулся с товарищем, отрицательно покачал головой. Мягков посмотрел на сидевшего у выхода Виктора, на рукаве которого была красная повязка, понял, что новостей нет. Белый ринг с туго натянутыми канатами был ярко освещен, места зрителей тонули в полумраке.
Исаков стоял, опустив голову, чемоданчик двухпудовой гирей оттягивал руку. В этом зале он начинал, здесь закончил. Зачем он вернулся? Прав Иваныч, ведь преступник мог бы быть и горнолыжником.
Исаков вспомнил свой последний день в этом зале.
Был день открытия чемпионата страны. Судьи в белых костюмах, торжественные, чуть-чуть зазнавались, избегали разговаривать со знакомыми боксерами. Зная все и всех, крутились у ринга журналисты и фотокорреспонденты, телеоператоры о чем-то перешептывались по внутренней связи.
Стоя у угла ринга, Исаков и Виталий Иванович Островерхов старались не смотреть друг другу в лицо. Дрожащими руками Островерхов приколол ученику несколько медалей. Петр неловко поежился, тихо сказал:
— Неудобно, Иваныч, не носил я их.
В зале прозвучал хорошо всем знакомый голос Николая Озерова:
— На ринг вызывается заслуженный мастер спорта, пятикратный чемпион страны, чемпион Европы и Олимпийских игр Петр Исаков.
