Леонид Млечин - Поздний ужин
Закончили работу грузчики. За ними ушла Надя Ломова, усталая, с потухшими от горя глазами, в трауре, который не снимала больше года, — сначала по сыну, теперь по мужу.
В последний раз она прошла по тускло освещенному коридору мимо доски объявлений, где все еще висел подписанный ее покойным мужем выцветший приказ.
Червонцев зашел в опустевший кабинет. Ему сказали, что в понедельник кабинет начнут перестраивать под вкусы нового хозяина — президента издательского концерна Анатолия Подвигина.
В окружении своих холуев, в новом костюме, с радиотелефоном в руках, он прошел мимо Червонцева, не обратив на него внимания. Червонцев узнал нового президента — это был тот самый ушлый молодой человек, который устроил вечеринку с девушками в доме у друзей Андрея Ломова, после которой сын Ломова выпал из окна.
У Червонцева был долгий разговор с майором Марущаком. Капитан был уверен, что убийства Жучкова и Ломова, самоубийство Андрея Ломова связаны между собой. Марущак не соглашался:
— Жучкова и Ломова убрали свои, но явно по разным мотивам, не поделили что-то. А парень сам покончил с собой. Давай уж так, суп отдельно, а мухи отдельно.
Червонцев встал и вышел из кабинета. Марущак зло посмотрел ему вслед и взялся за трубку телефона.
Капитан Червонцев никому не желал зла. Он хотел, чтобы был порядок, чтобы можно было спокойно ходить по городу, чтобы за сына не надо было бояться.
Он не любил ловчил. Он предпочитал простые и понятные пути и способы жизни. В его деле все было просто: есть преступники и есть те, кто их ловит.
Но чаще всего у него ничего не получалось. Сколько бы преступников он ни поймал, на воле их все равно больше остается. От этого можно было озвереть. А он не озверел. Он был ментом и не обижался, когда его так называли.
Червонцев привык к тому, что на девять десятых милицейская работа похожа на чиновничью, она так же тосклива, нудна и нередко бессмысленна.
Но каждый милиционер знает, что может настать момент, когда придется рискнуть жизнью. Как каждый шахтер знает, что когда-нибудь в шахте может произойти взрыв. Если милиционер говорит, что он ничего и никого не боится, он или врет, или просто дурак. Можно благополучно прослужить свои двадцать пять лет, и такой момент так и не настанет. Но заранее об этом знать нельзя. И думать об этом все время тоже нельзя.
Но в жизни милиционера Червонцева такой момент наступил.
Когда вечером капитан вышел на улицу, он не заметил, что за ним наблюдает человек, сидевший в потрепанных «жигулях». Это был его бывший сосед по кабинету, старший лейтенант Спиридонов, которому пришлось уволиться из милиции из-за Червонцева.
БОГАТАЯ ЖЕНЩИНА В ОКРУЖЕНИИ ЗАБОТЛИВЫХ ДЕТЕЙ И ЛЮБИМОГО ЧЕЛОВЕКА
Повесть
В прошлую субботу, приехав на выходные, дети нашли ее повесившейся. По словам эксперта, она провисела в петле три дня. Опросили соседей, вышло, что до того она несколько недель не выходила на улицу. Зимой в поселке людей поменьше, могли и не заметить, что Инны Ивановны давно не видно.
Я был в командировке и ничего не знал. Вернувшись домой, попал как раз на похороны. Целую неделю тело Инны Ивановны пролежало в морге районной судебно-медицинской экспертизы. В бюро всего два патологоанатома, не справляются. В пятницу следователь закрыл дело — самоубийство, тело отдали детям, разрешили хоронить.
Катафалк заказали в районе. С местом на кладбище проблем не было: положили ее рядом с отцом, Иваном Петровичем.
Перед отъездом на кладбище гроб открыли. Провожавшие охнули. Смотреть на Инну Ивановну даже мне было страшно: мощи, а не тело. Высохла, кожа да кости. Когда я уезжал три месяца назад, она жаловалась на излишнюю полноту, говорила, что надо бы сесть на диету.
Гроб стоял на ближней веранде. Над гробом кричала дочь Инны Ивановны — Марина. Я ее с трудом узнал. Вот уж действительно годы не красят. Ее широкое, полное лицо расплылось еще больше. За очками с толстыми линзами не видно было глаз. Она сидела на стуле с подушечкой, раскачивалась и рыдала. Старухи ее утешали. Кто помоложе стоял возле печки, грелся. Печь с утра протопили, но веранда летняя, быстро выстуживается.
Одни вполголоса говорили, что в церковь гроб не повезут, сразу на кладбище, потому как самоубийц не отпевают. А другие гадали, кому достанутся дом и участок.
Дом завидный, один из самых больших в поселке и, наверное, самый ухоженный. Насколько я знал, Инна Ивановна собиралась оставить дом сыну Григорию, а дочери Марине — деньги: «Гришка хозяин будет, а Маринка ждет не дождется, когда, ей мои побрякушки достанутся».
Инна Ивановна сама показывала мне завещание и спрашивала, необходимо ли его заверить у нотариуса. Я объяснил, что лучше бы посетить нотариуса. Неудовлетворенные наследники в любом случае могут оспорить ее волю в суде, но заверенное завещание все-таки более серьезный документ. Она тогда рассмеялась и сказала, что Григорий и Марина не пойдут судиться.
Ее детей я не видел почти двадцать пять лет. Инна Ивановна развелась с мужем, когда дети были подростками. Детей суд — редкий случай! — оставил отцу. Эти четверть века они вообще не приезжали к матери. А в последние годы стали показываться в поселке.
Марина знакомилась со всеми без исключения, любезничала, охотно давала медицинские советы — она тоже врач, но не педиатр, как мать, а дерматолог. Григорий помогал по хозяйству, у него руки золотые.
Гроб несли мы с Григорием и два водителя — автобуса и катафалка. Больше мужиков в поселке не нашлось. Прощаться с Инной Ивановной пришли в основном женщины. Много лет они водили к Инне Ивановне своих заболевших детей. Все у нее лечились. Она была безотказным доктором: ее будили ночью, она вставала и шла к больному. Денег у своих не брала: «Я и так хорошо зарабатываю». Похоже, не притворялась: поселковые модницы с завистью рассматривали ее серьги и кольца.
На кладбище, пока рабочие копали могилу, все промерзли до костей. Автобус отвез нас назад, на поминки. Григорий отозвал меня в сторону:
— У тебя какие-нибудь деньги с собой есть? Водители лишнего запросили.
Я вытащил бумажник. Григорий лет на десять меня моложе, но росли мы на одной улице. Он быстро вернулся, предложил:
— Пойдем на кухню, там спокойно выпьем.
На теплой кухоньке, выложенной белым кафелем, я сиживал совсем еще в юные годы, когда дедушка вечерами приводил меня к Ивану Петровичу, отцу Инны Ивановны. Мне нравились его пышные седые усы и то, что он был солдатом Первой мировой войны. Он получал небольшую пенсию, возился в огороде и вырастил Инне Ивановне лучший в поселке фруктовый сад.
Низкорослый, худенький Григорий один за другим влил в себя два стакана водки и стал жадно закусывать.
— Все коробки материны перерыл, стол вскрыл, комод. Ни рубля не нашел, — вдруг пожаловался он. — А мне говорила, что большие деньги здесь держит.
Я подумал: и часа не прошло, как гроб зарыли, а уже разговор о наследстве завел. Григорий что-то почувствовал, положил вилку:
— На похороны деньги нужны были. Знаешь, сколько все это стоит? Расходы пополам поделили. Марина свою половину из города привезла, хоть и мать-одиночка. А я весь год с пустыми карманами хожу.
Григорий по профессии инженер-электронщик. У него есть даже изобретения. Но заработок маленький.
Я хотел спросить Григория, что произошло с матерью. Инне Ивановне было под семьдесят, но болела она нечасто. Бодрая, подвижная, она не имела привычки жаловаться. Но разве сыну задашь вопрос: «Почему твоя мама повесилась?»
Посидел я немного и стал собираться. За столом остались самые стойкие. Наступил момент, когда собравшиеся забывают, зачем пришли: начинают шутить, рассказывать анекдоты, и поминки превращаются в обычную пьянку. Марина, накинув материну шубу, провожала старушек до калитки.
— Последние месяцы мама так страдала, — говорила Марина, всхлипывая. — Ничего не ела. Сердце разрывалось на нее смотреть. И когда поняла, что болезнь неизлечима…
— Отмучилась, отмучилась, — повторяли беззубые старушки.
Дом Инны Ивановны стоит у самой железной дороги, по пути на станцию, так что куда ни пойдешь, обязательно мимо пройдешь.
Утром, когда я по свежему снегу торил дорогу в магазин, увидел, что Марина сметает веником снег с крыльца. Григорий же с метром в руках стоял у забора.
— Вторую калитку придется делать, — пояснил он. — Всю неделю с Мариной спорили. Я ее уговаривал продать дом. Она ни в какую. Берет себе материнскую половину дома, мне гостевую оставляет. У каждого будет свой вход.
Инна Ивановна ошиблась в детях. Хозяином, вернее хозяйкой, оказалась Марина. Григорию же нужны были деньги.
— Извини, Гриша, это не мое дело, конечно. Но ведь в завещании мать оставила весь дом тебе, — сказал я.
Григорий отвернулся:
