Виктория Платова - В тихом омуте...
Олег откинулся на кресле и засмеялся:
– Вы мне не верите…
– Почему? Вы же не давали никакого повода вам не верить. Напротив, выручили меня в тяжелую минуту, протянули руку помощи… У вас действительно лихо получилось.
– Лихо получается, когда затаскиваешь в постель красивую женщину, предназначенную вовсе не для тебя. А в моем случае получилось профессионально. Ну, и кое-какие связи помогли, – начал было честный Олег.
– Пожалуйста, не продолжайте. – Я вдруг почувствовала, что если сейчас он обнажит шестеренки и винтики этой своей изящной работы, то его таинственное обаяние рассеется, как дым от сигареты. – Пусть все остается как остается. Роль демонического незнакомца вам очень идет.
И я зевнула. Это получилось неловко, а потому демонстративно. Но я не спала всю ночь – и какую ночь! – и это извиняло меня. Тактичный Олег отреагировал мгновенно:
– Вы правы, уже очень поздно.
– Нет, еще слишком рано, – поправила я, и мы оба посмотрели на часы – половина шестого утра.
– Я поеду, – сказал Олег, – спасибо за кофе.
– Было очень приятно с вами познакомиться.
– Надеюсь, мы еще увидимся. Тем более что Игорь поручил мне присматривать за вами.
Он безбожно врал, я знала это. А если бы даже не знала – его внезапно вспыхнувшее и ставшее почти мальчишеским лицо выдало его с головой.
Я проводила его до дверей, вручила бумажку со своим телефоном – Олег настоял на этом; подождала, пока “Шкода” выедет со двора, и отправилась в комнату.
Только теперь я поняла, как устала. Ночное милицейское происшествие, так благополучно закончившееся, казалось забавным эпизодом – быстро же ты приходишь в себя, стряхиваешь неприятности, как энцефалитных клещей с рукава куртки… Неужели так происходит всегда: любая опасность, стоит только пережить ее, сразу же становится смешным приключением; а любая любовь, стоит только пережить ее, сразу же становится исправленной грамматической ошибкой в диктанте…
Я вытянулась на кровати и начала думать об Олеге Васильевиче – милый, милый, бесконечно милый человек, неглупый, надежный, простодушный, искренний, симпатичный, светловолосый, немногословный, основательный, неженатый, тактичный, чуткий, сильный, благородный, умеет гадать на кофейной гуще и знает, что такое трепанги и питомза…
Определенно, такие мужики достаются отпетым сукам с большой грудью и кривоватыми ногами.
"Ты забыла еще малокалиберную винтовку, айкидо и рукопашный бой”, – сказала я себе и улыбнулась.
…Меня разбудил настойчивый телефонный звонок. Некоторое время я слушала его, перед глазами новогодней игрушкой покачивался горностаевый профиль Олега – кому же еще звонить?.. Но когда я сняла трубку, то услышала голос Серьги Каныгина.
– Мне Еву, – агрессивно сказал Серьга, забыв поздороваться – это было в его стиле.
– А кто спрашивает?
– Знакомый.
Я выждала секунду, постучала по трубке ладонью и произнесла нежным голосом:
– Слушаю вас.
– Это Ева? А это Серьга Каныгин, художник. Ну, мы еще ко мне ездили, на Пражскую… Самогон пили.
– Боже мой, конечно, узнаю! Рада, что позвонил.
– Слушай, ты прости меня за позавчера… Я вчера тебе весь день названивал, извиниться хотел… Я там того – не сильно буйствовал? Мучаюсь угрызениями, понимаешь… Хорошо, хоть ты свой телефон оставила.
– Совсем напротив, – радостно сказала я, – буйствовал ты сильно, но как раз это мне очень понравилось.
– Что понравилось? – оторопел Серьга.
– Буйство плоти и ночь любви.
– Не понял! – Голос у Серьги сразу же сел. Я подозревала, что и сам Серьга сел неподалеку от телефона вместе со своим голосом.
– Обычное дело.
– Ни щерта не помню, – снова полезло марийское “щ”: когда Серьга волновался, акцент выпирал особенно сильно.
– Как же? Надругался надо мной и обещал жениться.
– Правда, щтоли? Не помню…
– Хватит того, что я помню.
Серьга на том конце провода озадаченно молчал.
– Ты оставила телефон, – наконец прорезался он, – я и решил позвонить… Пригласить тебя куда-нибудь… Хотя бы к Володьке в клуб, он как раз вчера приехал, а сегодня презентация. Нового педрильского журнала. Я им обложку делал и макет. Ты как?
– Что – как? – спросила я, в очередной раз порадовавшись, что мой хорошо тренированный и натасканный голос не выдал меня: Володька в клубе, Володька где-либо в зоне моей досягаемости – это несомненная удача.
– Что сегодня делаешь? Может, поедем?
– С нетерпением буду ждать встречи с тобой. Ми-илый… – добавила я, интимно понизив голос.
– Ну хорошо. Значит, так: без пятнадцати двенадцать вечера встречаемся на метро “Тургеневская”. – Серьге даже в голову не пришло предложить заехать за мной – воистину, ничего не изменилось. Еще во ВГИКе, при всей своей всепоглощающей любви к Алене, Серьга катастрофически не умел ухаживать. Единственное, на что он был способен, – занять Алене очередь в институтской столовой. Одно время Алена, как могла, боролась с дремучей деревенщиной в Серьге, но была вынуждена признать свое педагогическое бессилие. Это случилось, когда Серьга, науськиваемый многочисленными болельщиками его неудачного любовного романа, оборвал клумбу на ВДНХ и принес Алене жалкое подобие букета. Алена с хохотом надавала Серьге букетом по морде и сказала, что такие цветы оскорбляют женщин, намекая, что красота проходит и в финале их ждет ссохшаяся грудь и нависающий на колени живот.
В подобных случаях Серьга напивался. Напился он и после злополучного букета…
– ..Метро “Тургеневская”, – прощебетала я, строя верную любовницу. – Без пятнадцати двенадцать.
– Поднимаешься по эскалатору, и я жду тебя на выходе.
Все складывалось замечательно, Туманов сам шел в руки, и подгонял его к хорошо замаскированной ловушке не кто иной, как мил-дружок Серьга.
И я занялась тем, чем привыкла заниматься последнее время: лепить, ваять, конструировать неотразимую, немного циничную женщину-вамп. Это амплуа давалось мне легче всего, не инженю же из себя корчить в мои-то годы! А потом я поняла: заниматься собой – ни с чем не сравнимое удовольствие; а поняв, все больше и больше входила во вкус. Теперь мне нужно было покорить ночную московскую тусовку. Мир ночных клубов был для меня тайной за семью печатями, эпизодическое посещение питерского “Бронкса” не в счет. Там я была под бдительным присмотром Алены, коррида любви уже состоялась, – сейчас же мне предстояло заарканить неповоротливую тушу Туманова. По опыту семилетней давности я знала, что особый душевный подъем на грани истерики Володька испытывает после всевозможных похорон и поминок. Именно тогда в нем просыпается неуемная жажда жизни, главной составляющей которой являются женщины. И – вполне возможно – я застану Володьку в неплохой форме.
Где-то в середине дня позвонил Олег – узнать, все ли в порядке. Я ограничилась односложным “да”, но он не внял моему настроению и робко спросил, что я делаю сегодня вечером.
– Уже ангажирована, – весело сказала я. Олег Васильевич сразу погрустнел.
– Надеюсь, у вас будут достойные провожатые.
– Не сомневайтесь.
– Ну, если что… Телефон вы знаете.
Отвязавшись от Олега, я принялась за себя и к одиннадцати вечера была готова выступить вместе с авангардом, обозом и повозками маркитантов.
…У Серьги было единственное достоинство – он никогда не опаздывал. Вот и сейчас он уже ждал меня, нервно перетаптываясь с ноги на ногу. На нем была все та же куртка кожзам и шапочка “презерватив”. Отличал Серьгу будничного от Серьги праздничного лишь сомнительной свежести белый шарф.
Когда эскалатор вынес к нему разодетую эффектную дамочку, пройти с которой по улицам одно удовольствие, Серьга даже не поднял бровей, даже не прищелкнул языком. Единственное, на что он сподобился, – был тусклый комплимент:
– Нищего выглядишь. , – Спасибо, милый.
Мы потащились по московским переулкам в сторону центра.
– Возьми меня под руку, – сказала Серьге я. Он послушно взял меня под руку, что оказалось весьма неудобно – Каныгин был не только ниже Алены, но и ниже меня. Да и со стороны мы выглядели довольно комично, запоздалые отчаянные московские прохожие могли оценить это в полной мере: стильная девица и ее бедный родственник из города Торжок Тверской губернии.
Некоторое время мы шли молча.
– Нет, що – правда? – вдруг с просил Серьга.
– Что – “правда”? – невинно отозвалась я.
– Ну, що что-то было… Между нами. Что я тебе запупырил.
Я начала безудержно смеяться: “запупырить” в смысле “заняться любовью” было любимым словом Серьги, которое я напрочь забыла. Как и всякий неудачник в любви, Серьга со сладострастием поливал грязью все, что к ней относилось, и о плотских утехах отзывался в самых непристойных выражениях. Как это сочеталось с возвышенной страстью к Алене Гончаровой – я не знала.
