Виктория Платова - В тихом омуте...
Мы поднялись в квартиру. Оглядев обстановку, Олег Васильевич слегка присвистнул, что несколько разрушило его имидж ничему не удивляющегося крепкого орешка; а он наверняка дал себе слово ничему не удивляться – я так и видела, как несгибаемый семиклассник Олег Марилов царапает детскую клятву на листке в клетку и скрепляет ее кровью из проколотого булавкой пальца.
– Шикарно живете!
– Вообще-то это Грека апартаменты.
– Кого?
– Грека, – я прикусила язык, – Игоря Викторовича, стало быть.
– Странно вы его называете.
– Ничего странного. По принадлежности к исторической родине. А эту квартиру он сдал мне напрокат. Похоже, так же, как и вас…
. – Похоже, ты действительно для него что-то значишь.
– У вас аналитический ум. Недавно я оказала ему маленькую услугу. Только я не любовница, которая приехала в Москву, чтобы спустить деньги на аттракционах в парке Горького… Не подумайте.
– Я и не подумал. У Игоря жена.
Подобная простодушная твердолобость как-то не вязалась с образом маленького хищного зверя, вытащившего меня из передряги, и даже задела меня: элегантный спаситель не имеет права быть ортодоксом.
– А вы считаете, что нельзя иметь любовницу при наличии жены, даже самой распрекрасной? Это не мужской взгляд. Думаю, если бы у каждого второго мужика женой значилась Клаудиа Шиффер, он бы вес равно исподтишка пялияся на соседку с верхнего этажа.
Олег Васильевич брезгливо приподнял брови:
– При чем здесь это? Я говорю об Игоре. И его жене.
– Она удивительная женщина?
– Она уже давно парализована. Восемь лет. Травма позвоночника.
Черт возьми, я и не знала! Заслоненный другими людьми. Грек вдруг предстал передо мной с самой неожиданной стороны. И все эти аккуратные пачки валюты, все дочерние фирмы и телохранители не могут поднять на ноги единственное существо, которое он любит:
Я вспомнила фотографию на столе Грека – самая обыкновенная женщина с извиняющимся поворотом головы…
– Коньяк или виски? – спросила я, чтобы скрыть неловкость.
– Если можно – воды, – попросил Олег Васильевич.
– Понятно. За рулем.
– Нет. Я вообще не пью.
– Завязали?
– И не развязывал. Никогда не пил и не курил.
– Вообще? – Я даже опешила.
– Вообще. Дело в том, – Олег Васильевич почесал переносицу, – что в двенадцать лет я дал клятву матери – никогда не пить и не курить.
– А вы не погорячились?
Бедный мальчик! Любитель клятв и – самое страшное – их неукоснительного выполнения. Редкий тип, по которому плачет то ли психиатрическая клиника, то ли Красная книга.
– Не думаю, – рассудительно ответил Олег Васильевич.
– И ни разу не нарушили слово? Даже в самых экстремальных ситуациях?
– Ни разу.
– Поразительно. Должно быть, ваша матушка от вас в восторге. И делает вам ванну с мятой на ночь.
– Она умерла пятнадцать лет назад.
– Простите…
– Ничего.
– Значит, вы человек слова, – сказала я, выдержав скорбную паузу. – За это сделаю вам не просто воду, а отличный кофе. От предыдущей партии кочевников осталось. Только сначала скажите мне, какие клятвы вы дали еще, чтобы мне не попасть впросак с каким-нибудь непристойным предложением.
– Больше никаких, – улыбнулся Олег Васильевич, пристально разглядывая меня.
Чувствуя себя хозяйкой, я сварила кофе, нарезала на блюдце полузасохший лимон. Мы сели в кресла друг против друга: я с коньяком, он с кофе.
– Ваше здоровье, – подняла свой бокал я.
– У меня все в порядке, – педантично ответил он, – но все равно спасибо… Что же вы все-таки делали в этой квартире?
– Это допрос?
– Любопытство. Простое человеческое любопытство.
– Меня попросили кое-что взять там, – я подумала, что совсем не отвечать будет невежливо, – ничего криминального, скорее невинный сувенир.
– Вас попросили и даже не предупредили, что квартира стоит на сигнализации?
– Нет.
– Ну вы хотя бы успели взять то, что было нужно? Мне не нравилось это чрезмерное любопытство, и я перевела разговор на другие темы.
– Чем вы занимаетесь, Олег? Можно я буду называть вас Олег?
– Сделайте одолжение.
– Итак, у вас нет жены, есть машина, вы легко справляетесь с зарвавшимися ментами… Не пьете и не курите. Боюсь, что самый страшный ваш порок – привычка ходить босиком по квартире.
– Не угадали, – он улыбнулся, – привычка есть по ночам. Замороженные фрукты из польских пакетов.
– Это почти одно и то же. Думаю, если почесать вам спину, там обязательно обнаружатся зачатки крыльев…
– Сомневаюсь.
– ..маленьких таких крылышек. Хотя нет, на райскую птицу вы мало похожи.
– Только не вздумайте сказать мне, что я похож на хорька.
Нет, на хорька он не был похож категорически.
– Что, были попытки? – спросила я.
– Были.
– А вы?
– Обучился стрельбе из малокалиберной винтовки, чтобы отстреливать обидчиков.
– Чему еще обучились?
– Айкидо и русскому рукопашному бою. Пожалуй, он мне нравился, этот обстоятельный Олег Васильевич. Пожалуй, и я ему нравилась – во всяком случае, уходить он не собирался, хотя самое время было перекинуть через руку плащ и откланяться.
– Сколько вам лет, Олег?
– Тридцать пять. Хотите, погадаю вам на кофейной гуще?
Я чередовала кофе с коньяком и как раз опорожнила чашку.
– Валяйте. Что нужно делать? Это было обыкновенным женским кокетством – я прекрасно знала, что нужно делать: поболтать гущу в чашке и потом вывалить содержимое на блюдце – обязательно от себя. Наша вгиковская актриса Ксана Павлоцкая, однокурсница Юленьки, мучила меня гаданием на кофейной гуще добрых три года. Я была безропотна, безответна и в конце концов осталась единственной клиенткой Ксаны, которая предсказывала судьбу с точностью до наоборот. Так, Ивану за неделю до смерти она предсказала счастливые перемены в жизни под знаком стареющей влиятельной женщины; Алене, в разгар ее романа с альтисткой Даниловой, она пообещала встречу с богатым иностранцем – скорее всего из Бельгии – и дальнейшее счастливое замужество. Дольше всех держался Серьга Каныгин, которому добрая Ксанка периодически предрекала безумный секс с длинноволосой очаровашкой из Питера, причем очаровашка мучается комплексом безответной любви к Серьге и имя ее начинается на А. В результате я осталась одна, и уж здесь-то Ксанка оторвалась по полной программе. В разное время мне были предсказаны: молодой человек, но не из мира искусств; дети – мальчики-близнецы; жилплощадь в центре Москвы, где-то в районе Большевистского переулка; поездка за пределы Союза – скорее всего в Испанию, судя по конфигурации бурой жижи по краям чашки. Было еще много милой дребедени, в которую я безбожно верила.
– Ничего особенного, – сказал Олег, – потрясите гущу – и на блюдце, ближе к краю, пусть стекает. Только аккуратнее.
Я выполнила все инструкции, и спустя некоторое время он поднял чашку и углубился в ее изучение.
– Ну что? – нетерпеливо спросила я.
– Очень интересно, – промычал Олег.
– Да? Меня ждут потрясения?
– Вроде того… Видите этот подтек в форме скалы или утеса? Как раз над силуэтом женской головы…
Я в упор не видела ни утеса, ни женской головы, но согласно закивала и даже поцокала языком для убедительности.
– Это означает, что над вашей головой могут сгуститься тучи. Но все должно окончиться хорошо, поскольку помощь к вам придет оттуда, откуда вы даже не ожидаете…
Он что-то еще рассказывал, пока я внимательно разглядывала его лицо: в нем не было двойного дна, так же как и в самом Олеге: тридцать пять лет, старомодная готовность прямо отвечать на вопросы. Интересно, чем ты действительно занимаешься и как с таким простодушием сумел уломать целое милицейское отделение? Ведь ты не можешь быть таким простым, как кажешься…
"Жизнь не так проста, как нам кажется, она гораздо проще”, – не к месту вспомнила я любимое высказывание нашей мастерицы-исзуитки Ларисы Алексеевны. Иван ее терпеть не мог, и я подозревала почему: он не мог простить, что авторство этого удивительного по своей силе и простоте постулата принадлежало не ему, а какой-то московской старой суке из богемы. Мне же Лариса Алексеевна была скорее симпатична, особенно завораживали ее многочисленные кольца – все до единого ручной работы.
– Вы меня не слушаете, – сказал вдруг Олег.
– Напротив, очень внимательно слушаю. И жду руководства к действию.
– Не предпринимайте ничего в одиночку, – серьезно сказал Олег.
– С чего вы взяли, что я что-то собираюсь предпринять?
– А вот это пятно в виде сжатого кулака – готовность к действию, точно вам говорю.
– А вот эта бляха в виде парящей птички по имени дрофа – готовность ничего не делать, – в тон ему сказала я.
