Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская
Многозначительная пауза. Рыжая грива гаснет одновременно с финальными титрами…
Экран заволакивает ровная синева.
— Ты должна была это увидеть, — убитым голосом произносит Антон. — Ты должна знать, что о тебе говорят…
— Я знаю, кто это сделал, — произносит Настя, ненавистно сжав губы в узкую полоску. — Я его убью!
— Кого ты имеешь в виду? — удивляется Протасов.
— Это Бараненок! — заявляет Плотникова, поднимаясь. — Это он!
Она сама не понимает причин своей стопроцентной уверенности, но внутренний голос твердит ей, что в скандале замешан ее друг детства. А иначе откуда авторы фильма проведали о той давнишней американской истории, о конкурсе, обо всем…
— Кто это такой? — не понимает Протасов.
В сумочке настырно звенит телефон.
— Поднимись ко мне, — хмуро приказывает голос Игоря Ильича.
Кажется, он тоже все знает… Настя на чужих ногах идет к двери.
— Ангел мой, ты совершенно ни в чем не виновата, — вдогонку лепечет Антон.
Нет, она виновата во всем.
«В наше циничное время очень трудно сберечь доброе имя человека, — скажет она потом в своей авторской программе. — Наверное, потому оно приобретает сейчас исключительную ценность. Героиня нашей следующей истории считала, что ее прошлое осталось далеко позади, однако расплата настигла ее… Никогда не делайте того, за что впоследствии может быть стыдно, — ведь в один далеко не прекрасный миг прошлое сможет безжалостно разрушить вашу жизнь!»
Вот и Настину жизнь прошлое тоже едва не разрушило.
Глава 2
Игорь Ильич сидит у стола, перед ним — полная пепельница окурков. Сколько раз она говорила, чтобы он не смел курить в ее присутствии, но все без толку…
— Садись, — произносит Цыбалин таким тоном, как будто он не муж звезды, а ее пристрастный начальник.
Настя робко опускается на краешек стула.
— Я видела фильм! — заявляет она. — Если ты хочешь говорить об этом… Только Алина — не ребенок Земцева, я тебе клянусь!
— Я знаю, — отвечает он небрежно. — Я все знаю!
— Нет, — в запале возмущения перебивает его Настя. — Ты ничего не знаешь. Алина вовсе не чужая тебе, она не твоя дочь, а…
Набрав полную грудь воздуха, она отваживается на признание.
— Да, мне известно, — тускло отзывается ее муж и начальник, — что она моя внучка. Но речь сейчас не об этом…
Насте кажется, что она ослышалась. Может быть, разум подвел ее, вместо ясной картинки подставив морок полночного сна, воплощение температурного бреда?
— Я хотел поговорить о другом… Мне звонили из Администрации. Через месяц назначена встреча президента со зрителями в прямом эфире. И вести ее предложено тебе…
Настя ошеломленно молчит, не веря собственным ушам.
— Да… Это здорово, я не ожидала… Спасибо, конечно, — лепечет она заплетающимся от волнения языком. — Это такая честь для меня…
— Благодари не меня, а Земцева… — мрачно отворачивается муж, раскуривая новую сигарету.
А потом, сделав долгую затяжку, бросает окурок в пепельницу.
— Уйди, — просит, — мне нужно работать…
Она притворяет за собой дверь, еще не до конца поверив в случившееся. Компромат, обвинения в любовной связи с премьером, сногсшибательное предложение от Администрации, но главное — он все знает… Все!
Весь день Настя мучается догадками и сомнениями. Откуда Игорю Ильичу известен отец ребенка? Кто ему рассказал? Неужели же Вадим?
Кстати, сведения о Бесове, распространяемые рок-изданиями, обрывочны и противоречивы: одна газета утверждает, что он сейчас в Гоа, осваивает премудрости реинкарнации, другая же уверяет, что музыкант после смерти превратился в городской миф, ирреальное существо, бесследно сгинувшее на дне большого города.
Да и кто мог открыть ему правду, когда никто, кроме нее, всей правды не знает? И почему же за целых два года совместной жизни Игорь Ильич (Настя уважительно именовала своего мужа по имени-отчеству) и словом не обмолвился о том, что ему известен настоящий отец Алины. Кстати, он всегда утверждал, что это их совместный ребенок…
И всегда-то он над девочкой квохчет хуже курицы, и утром первым, быстрее няни, подходит к ее кроватке, кормит завтраком, — даже несмотря на то, что шофер безмолвно скрипит зубами, часами дожидаясь шефа, и на студии рвут и мечут в ожидании начальника. Наплевав на срочные дела, он ведет дочку гулять, меняет ей памперсы, лично беседует с врачом о здоровье девочки — лучшего отца еще поискать, никто никогда не догадался бы, что Игорь Ильич вовсе не родной отец ребенка…
Дед — да, но отнюдь не отец.
Кстати, Алина похожа на него — это все признают. Тот же островатый нос, низко зависший над верхней губой, выпуклые скулы, миндалевидная форма глаз, бровки, широко расплывшиеся к вискам. На семейных снимках их семья выглядит совершенно счастливой, почти такой же счастливой, как та, другая семья на старых фото, которые она отыскала в буфете.
Поглядеть только, как Игорь Ильич подкидывает девочку в воздух, а та счастливо смеется от захватывающего ощущения полета, восторженно лепечет свои бессвязные «мыу-а», заливается смехом. Названый отец счастлив: «Милая моя клюковка, — бормочет нежно, — доченька, солнышко…» Противно даже смотреть, когда мужчина так сюсюкает, совсем по-женски, даже хочется вырвать у него ребенка, чтобы немедленно отправить его гулять с няней, потому что свежий воздух куда полезней этих полетов под потолок, чреватых перевозбуждением и истерикой, чреватых падением и чрезмерной разбалован-ностью.
Поэтому Настя забирает Алину из рук Игоря Ильича, сурово заметив:
— Не нужно. Достаточно. Хватит.
Алина куксит лицо — ей хочется еще, Игорь Ильич на глазах пасмурнеет. Настя поучительно произносит, адресуясь к мужу:
— Я прошу разговаривать с девочкой нормальным человеческим языком, не коверкая слова. Ребенок сейчас начинает говорить, он должен слышать абсолютно правильную речь.
После отповеди лицо няни, которая доселе умильно любовалась невинной отцовской забавой, принимает испуганное выражение.
— Лена, примите девочку, — приказывает Настя. — Ребенку, кажется, пора спать…
Под дикий рев няня с Алиной наперевес выходит из комнаты. Разбалованная девочка сучит ногами, огорченная прекращением игры. Игорь Ильич просит дочку на прощание помахать папе ручкой.
«Какой еще папа!» Настя хочет возмутиться, но благоразумие вяжет ей язык. Она должна молчать — во благо Алины она вечно должна молчать… Это нестерпимо!
— Нельзя баловать ребенка, — заносчивым, ищущим скандала голосом произносит она. — Меня, например, никогда не баловали дома… Я не допущу, чтобы моя дочь выросла в тепличной атмосфере!
Игорь Ильич устало опускается в кресло.
— Не
