Аркадий Адамов - Черная моль (сборник)
Так вот, во имя величайшего нравственного примера и сознавая, что тоже пока не всесильна, не всезнающа, юстиция наша, располагая массой других средств воздействия, может, мне кажется, отказаться от крайнего, самого крайнего.
Были и другие социальные и психологические факторы, которые заставляли серьезно задуматься над причинами преступности и методами борьбы с нею.
В связи с этим мне хотелось бы вернуться к той группе парней, напавших на владельца «Запорожца», о которой я уже упоминал. Их было одиннадцать. У семерых оказались так называемые «неблагополучные» семьи. Что это означает?
На моих глазах со временем менялось содержание этого понятия. В первые годы после войны это были прежде всего семьи, где не было отца, погибшего на фронте. Вот так было у Мити Неверова, о судьбе которого я уже рассказывал.
Сейчас неблагополучная семья тоже включает это обстоятельство. Но отцы, конечно, не погибли. Чаще всего это развод. Проблема, которая так беспокоит нашу общественность и о которой столько пишут. Мне пришлось «видеть» эту проблему, ее горькие порой плоды, порожденные ею микрокатастрофы. Да, развод иногда единственный выход из создавшейся ситуации. Запрещать его бессмысленно и даже вредно для общества, в этом мы уже убедились. Но как важно в таком случае, чтобы сын продолжал ощущать влияние отца, хорошее, конечно, влияние, правильное. Мужская рука в жизни мальчишки, родное мужское плечо рядом необыкновенно много значат для него в это время. Однако неблагополучная семья означает полное отсутствие отца. Впрочем, такая семья может и включать в себя отца, но такого, что лучше бы его и вовсе не было. Деспот и пьяница не просто отравляет жизнь ребенка, он ее уродует и калечит, порой непоправимо. Вот такие именно семьи и были у тех семерых.
Я не буду продолжать этот анализ. Картина в общем ясна. Группа та нравственно и психологически уже была готова к преступлению, даже еще более опасному, чем то, которое они неожиданно для самих себя совершили. Им в этот момент не хватало только главаря.
И вот в повести я им дал такого главаря, который вполне мог у них и в самом деле оказаться, который в другом, схожем случае у таких вот ребят и оказался. Но этим я дал Петра Лузгина по кличке Гусиная Лапа…
Появление Лузгина необычайно осложняло, обостряло сюжет, наполняло его драматизмом бескомпромиссной, смертельной схватки, ибо Лузгин был не только умелым «воспитателем» и подстрекателем, но и опытным, наглым и сильным врагом. Борьба с ним требовала от моих положительных героев не только мужества, находчивости и упорства, но и специальных знаний, особого опыта. И я мог, в пределах, конечно, допустимого, показать эти необычные, мало кому известные знания, этот особый опыт подобной борьбы. А это, в свою очередь, позволяло детальнее, убедительнее, ярче обрисовать моих главных героев (я сейчас, естественно, говорю лишь о задаче и о возможностях, другое дело – насколько мне удалось их реализовать, тут я судить не вправе), позволяло показать моих героев в ситуациях, когда невольно и неизбежно проявляются главные свойства человеческого характера.
Однако сюжет не только обострялся, он и продлевался с появлением Лузгина, позволял вовлечь в ход событий новых героев, новые поучительные, необычные судьбы, новые характеры, интересные и тоже чем-то типичные, особенно из числа подростков и молодежи – главный объект моего внимания в той повести, главный источник тревоги.
Так появилась в «Стае» хитрая, корыстная Галя, продавщица в привокзальном ларьке, красавица, когда-то однажды сама обманутая и теперь готовая обмануть в ответ любого, ставшая подругой Лузгина. Появился и Толя Карцев, обозленный на весь свет из-за несправедливого исключения из комсомола и института после одной истории (письмо об этом из далекого сибирского города прислала мне мать Толи). Появилась в повести и легкомысленная Раечка, которую любовь сделала неожиданно совсем другой и толкнула на удивительные поступки… Впрочем, перечислить всех, кто появился в продленном Лузгиным сюжете, здесь невозможно.
И тут, пожалуй, будет уместно сказать еще об одной особенности этой, взятой мною почти наугад, повести, об особенности, свойственной, впрочем, не только ей, но и многим моим первым книгам, начиная с «Дела «пестрых».
Детективный сюжет в них почти неизменно складывался как бы из двух форм или приемов…
Обычно повесть начиналась в классическом детективном ключе. После короткой, почти пунктирной экспозиции, только лишь чтобы читатель вошел в необычную атмосферу будущих событий, в обстановку, в которой действует положительный герой, сразу же следовало таинственное и опасное или грозящее опасностью событие, обычно это было или совершенное преступление, или некий тревожный сигнал о том, что такое преступление готовится. Допустим, в повести «След лисицы» это кража ценной реликвии из музея Достоевского (кстати, событие подлинное, как и все другие), в повести «Круги по воде» это телефонный звонок главному герою, инспектору уголовного розыска Лосеву, которому сообщили о странной гибели его школьного друга, а в «Стае» – приход в милицию матери Толи Карцева и ее взволнованный рассказ о том, что с сыном происходит что-то непонятное и страшное.
Вслед за таким началом разворачивались тоже вполне классические и логичные события поиска, разгадки возникшей тайны, события, конечно, сложные, запутанные и опасные, не только могущие волновать читателя своим драматизмом, но и интригующие его, дразнящие все время где-то маячащей впереди разгадкой. Словом, все, как принято в этом увлекательном жанре.
Но в какой-то момент события в повести неожиданно раздваиваются и идут как бы параллельно. Читатель внезапно оказывается лицом к лицу с главным отрицательным героем, основным объектом трудного поиска, он видит того совсем близко, чуть не в упор, различает во всех подробностях не только его страшный или обманчиво привлекательный облик, но и все самые темные и потаенные закоулки его души, самые сокровенные его мысли и намерения. Впрочем, не все. И тут есть один хитрый и, на мой взгляд, эффективный прием, который я не раз использовал.
Да, сюжет, как вы заметили, начинает с какого-то момента развиваться по знакомому уже нам «методу отраженного, или зеркального героя», когда читатель видит обе противоборствующие стороны. Это позволяет детально описать характер и судьбу отрицательного героя, разобраться в обстоятельствах, постараться выявить причины, которые случайно или закономерно сошлись, сцепились столь неблагоприятно, что в результате возникли этот опаснейший характер и эта страшная судьба. На мой взгляд, такое исследование имеет первостепенное значение, и без него я не могу обойтись.
Но не снижает ли этот прием сюжетное напряжение? Нисколько. Напротив, сюжетное напряжение может даже возрасти, ибо читатель видит теперь, сколь, оказывается, силен и опасен враг, какие неожиданные и коварные удары готовится он нанести, сколько причинить бед.
Однако с открытым появлением отрицательного героя может возникнуть иное нежелательное последствие: читатель перестанет быть заинтригованным дальнейшим развитием событий, его уже не будет дразнить скрытая где-то впереди разгадка возникшей тайны, ведь он и ее может узнать, раз он узнает все об отрицательном герое, обладателе этой тайны.
Вот тут-то я и стараюсь использовать тот особый прием, который, как мне кажется, позволяет, все рассказав об отрицательном герое, не отнять у читателя загадочно мерцающую впереди сюжетную тайну.
Да, отрицательный герой ему, читателю, ясен, он в полной мере ощутил его опасность, еще больше насторожился и заволновался от мысли, что этот опасный человек может натворить, сколько бед и несчастий. Но что именно он задумал, что он готовит? Неясно, непонятно! Вот он кого-то запугал, кого-то соблазнил и подчинил себе, что-то эти люди по его приказу уже делают, что-то тайное и опасное, порой читатель даже видит, чем это грозит в дальнейшем, и досадует, что всех этих людей и их подлые поступки пока что не видит положительный герой, не знает всех опасностей, навстречу которым идет и которые видит читатель.
Но и читатель до поры не в силах догадаться, что же все-таки задумал, что готовит главный отрицательный герой, очевидно, что-то необычайно опасное, но что именно? Непонятно. И читатель остается заинтригованным, тайна продолжает маячить где-то впереди и манить его, важнейшее качество жанра в этом случае не теряется.
Так произошло, например, в «Деле «пестрых», где Григорьев появляется много позже, когда произошло уже организованное им ограбление квартиры инженера Шубинского и была убита Люба Амосова, когда Сергей Коршунов и его товарищи из МУРа уже сделали первые шаги в расследовании и первые ошибки. Но для читателя остается полной неожиданностью, что в конце концов выкинул Григорьев и какой подлый план попытался реализовать, хотя смутное ожидание чего-то необычного и опасного все время, мне кажется, дразнит и тревожит читательское воображение.
