Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
— Не знаю, самолетом, наверное, — чужим голосом сказала она.
— Костромин сказал, что самолетом нельзя. Вот — держи документы. Здесь твой паспорт, водительское удостоверение и доверенность на машину. Возьмешь мой джип «чероки». Если спинку кресла опустить, Эдуард может лежать… Когда хочешь уехать?
— Сегодня, сейчас! — пошатнувшись, прошептала Любовь Ивановна.
— Сейчас нельзя, — хмуро глянув на нее желтыми волчьими глазами, сказал полевой командир Борзоев, — через посты не пропустят… Водки выпить желаешь, женщина?
Она смотрела на стакан в большой мохнатой руке так отчаянно и моляще, что, сделав всего лишь один глоток кристально чистой горной воды, Зверь вдруг странно помутился взором, а через пару минут уже беспробудно храпел, откинувшись на тахту…
12 августа около десяти часов утра ехавший по трассе Баку — Ростов черный джип «гранд-чероки» с государственными регистрационными номерами В 013 ЭЦ миновал последний блокпост на территории Чеченской республики. Где-то в районе полудня престижную иномарку с пулевыми пробоинами на стеклах видели в Назрани у гостиницы «Асса». В начале пятого сидевшая за рулем джипа молодая рыжеволосая женщина в голубом джинсовом костюме, увидев стоявшую на обочине шоссе пожилую гражданку с чернявым, лет пяти-шести, мальчиком на руках, неожиданно резко остановилась.
— Мария Якимовна, вы?! — выскочив из машины, изумленно воскликнула хозяйка дорогой автомашины.
Да, это была она, та самая, улетевшая из Питера в Грозный гражданочка, глаза которой, грустные, мудрые и темные, как ночь в Гефсиманском саду, неотступно снились по ночам моей героине.
— Господи, Мария Якимовна, вот уж встреча так встреча! — побледнев, покачала головой Василиса. — Боже мой, а уж я так вас вспоминала, так вспоминала!..
— И я тебя помнила, — улыбнулась Мария Якимовна. — А ты похудела. И волосы у тебя седые появились… Ну что, нашла своего суженого?
— Нашла. А вы-то что искали нашли?
— Да как тебе сказать…
— Господи, значит, и вы оттуда, из Чечни?
— Почему ты так подумала, Любаша?
— А я этого пацанчика в Гудермесе видела. Чеченец он. Эй, как тебя зовут? — подходя поближе, спросила Василиса. — Хан це хун ю?.. Господи, Мария Якимовна, да он же у вас… не дышит!..
— Ничего-ничего, это он так спит. А зовут его Иса.
— Иса… Это по-нашему Иисус, что ли?.. А головка у него почему в крови?
Пожилая женщина в темном платье и черном платке нахмурилась.
День был жаркий, почти безветренный. Плыли в мареве лиловые холмы. Разогретый асфальт лип к подошвам.
— Ты вот что, Любаша, ты бы подвезла нас. Тут недалеко.
— Господи, — растерялась Василиса. — Да я бы вас хоть на край света… Понимаете, у меня там Эдик лежит. Позвоночник у него сломан… Ну, сейчас как-нибудь потеснимся…
— Ну-ка, подержи моего, — сказала Мария Якимовна.
А дальше было вот что. Василисина знакомая открыла правую переднюю дверца джипа и, протянув руку пластом лежавшему Эдуарду Николаевичу, подняла его туловище. А когда больной, ошалело моргая, сел, рычажком зафиксировала спинку кресла в нормальном положении.
— Вот так, — удовлетворенно сказала она. — Хватит тебе хворать, поправляться пора с Божьей помощью. Ты крещеный?
Любовь Ивановна хотела было объяснить женщине в темном платье, что Эдик, к сожалению, не только не говорит, но и по-русски практически не понимает, она уже открыла по этому поводу рот, но тут Царевич, седеющий, совсем, мамочка, лысенький, старичок да и только, тут ее Царевич бледненько улыбнулся и тихо, но вполне отчетливо произнес:
— Ландышами пахнет…
Мария Якимовна поправила ему ворот рубашки:
— В Бога-то, спрашиваю, веришь?
— Раньше не верил, теперь верю… А я знаю, кто вы. Я вас повсюду там, на небе, искал, а вы, оказывается, здесь, на земле…
— Вон какой ты у нас… небесный! — мягко усмехнулась Мария Якимовна. — Ну, давай мне, Любаша, моего Иисусика!.. А чего рот-то разинула, Царевна Лягушка? Ты вот что, ты лучше садись-ка за руль, а то меня совсем, поди, заждались.
Мария Якимовна с Исой на руках устроилась на заднем сиденье, Василиса, следуя ее указаниям, съехала с трассы на проселок, пару раз крепко тряхнуло, но Царевич, отлежанные волосюшки у которого на затылке торчали дыбом, даже и не поморщился.
Минут через тридцать с проселочной дороги свернули в степь, в ковыльное неоглядье, и бездорожье это оказалось таким на диво ровным, будто под колесами джипа вовсе и не Россия была, а какое-нибудь Царствие Небесное, где земля специально выравнивается, чтобы праведники не дай Бог не оступились.
И открылась впереди река. А за рекою — церквушка на взгорочке, сама белая-белая, крестики на куполах золотые. Двери в Божьем храме нараспашку, а на паперти стоит дедуля в белой холщовой рубахе с опоясочкой, бородатый, лобастенький, над головою у него сияющая аура, а может, и вовсе нимб — издали не разобрать!..
— Тормози, Любаша, приехали, — сказала Мария Якимовна.
Вода в реке была голубая, глубокая, и плыли по ней облака, и ни мостков, ни лодок на берегу Василиса поблизости не углядела.
— Да как же вы на тот берег-то? — забеспокоилась она. — Господи, река-то до чего глубоче…
И осеклась, замолчала, потому что снявшая с ног стоптанные свои башмаки уже шла по воде, аки по суху, ее знакомая, перенося на другую сторону Бытия последнего убитого на этой войне ребенка. А как только ступила Мария Якимовна на лазоревые цветы того берега, перекрестился стоявший на церковном крыльце святитель Николай, зазвенели колокола!
«Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…»
— Смотри, смотри! — вскрикнул Царевич.
И увидела Василиса, как державшая двумя руками тяжелого уже мальчика Матерь Божья, повернувшись, машет ей с пригорка той самой своей третьей рукой…
И Иса, озорник, вытащил из кармашка круглое зеркальце, смеясь, поймал солнечный лучик, и они с Царевичем разом вдруг ослепли!..
Очнулись тоже разом. Господи, только не на берегу неведомой голубой реки, а на обочине автострады Баку — Ростов, на том в точности месте, где по дороге домой и остановилась час назад сморенная жарой и усталостью Василиса…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
заключительная, или, если хотите,
