Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
— Предложение? Что за предложение, брат. Что-нибудь срочное, неотложное?.. Лежи-лежи, не шевелись!
— А-а, ничего… Теперь уже — ничего…
— Эй, доктор, сделай ему что-нибудь. Видишь, плохо человеку!
Вершины гор были уже золотыми, когда московский эмиссар, бледный, под руку поддерживаемый санитаром, направился к вертолету. Вскоре бело-голубой Ми-2 без опознавательных знаков, тарахтя, оторвался от земли. Почти тотчас же к машущему рукой Большому Беслану присоединился вышедший из палатки стройный, темноглазый юноша в камуфляже, тот самый, так нелепо и безвременно погибший в Турции…
— Салам алейкум, дада!
— Алейкум ассалам, Амир!
— Значит, и у Микадо нет камня?
— Хвала Всевышнему, он так и не нашел его, сын.
— Это страшный человек, дада, очень-очень страшный…
— Человек ли? — задумчиво поднял бровь полковник Борзоев. — Что он предлагал тебе?
Красавчик Амир брезгливо поморщился:
— Он хотел, чтобы мы наехали на одного московского богача.
— На господина Бессмертного? И что ты сказал ему в ответ?
— Я сказал, что мы воины Аллаха, а не рекетиры.
— Ты хорошо сказал, сын… О-о, это действительно крайне опасный субъект.
— В Петербурге он опередил меня. Ты знаешь, что Надежда Захаровна…
— Знаю, дорогой. Догадываюсь, что и Магомеда убрал он.
Зависший над галечным пляжем вертолет стал медленно набирать высоту. Закатным солнцем вспыхнули стекла кабины.
— А есть ли камень, Амир? А что, если никакого амулета Калиостро в природе не существует?
— Ты думаешь, это что-то вроде того пакетика с бриллиантами?
— Я думаю, что этот тип способен на все…
— К тому же во внутреннем кармане пиджака у него лежит расписка. Разрешите действовать, командир?
Чуть заметно усмехнувшись, Беслан Хаджимурадович погладил бороду.
— Действуй, разведка!
— Аллах акбар! — сказал самый молодой в Чечне начальник спецотдела. — Ля илляха иль алла, — прошептал он, доставая из кармана комбеза дистанционный взрыватель с мигающей на нем маленькой красной лампочкой.
А когда над седловиной Горелой горы вспух огненный шар и секундой позже гулко, с раскатами, громыхнуло, вздрогнувший Царевич — он опять, опять стоял на распутье, у замшелого камня! — поднял к небу голову, но перешедшего звуковой барьер истребителя над Нечистым Полем так и не разглядел.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
предпоследняя, в конце которой происходит еще одна неслучайная встреча
Приснился новоцаповский Алфеев с удавкой в руках. Скаля стальные зубы, он опять душил Василису. «А ты думала, шлепнула меня — и дело с концом?! — злорадно сипел он. — Вот и я прежде на этот счет заблуждался, а теперь знаю: есть способы!..» Его перевернутое, мертвое, с дырой во лбу лицо приблизилось. «За тобой должок, Рыжая! — дохнув могилой, прохрипел выходец с того света. — Сейчас я тебя… поцелую!..»
Окоченевшая от ужаса Василиса из последних сил вскрикнула и проснулась…
Тускло светила подвешенная на гвозде керосиновая лампа. Хрумкал соломой ослик. Белыми глазами смотрел в потолок улыбающийся во сне Царевич. Пальцы его босых ног шевелились.
Застреленный из «тетешника» бандюга вот уже которую ночь являлся к ней, а когда Любовь Ивановна, бледная, с бешено бьющимся сердцем, пробуждалась, становилось, как это ни дико, еще страшнее.
Там, в Ростове, в неистово ревущем вертолете майор Вячиков напоследок сказал ей такое, от чего она, отпрянув, недоверчиво вытаращилась: «Господи, и этот, что ли, рехнулся?!» По словам Попрыгунчика выходило, что убитый Василисой милиционер пропал из покойницкой военного госпиталя под Тулой, куда, безусловно, мертвое тело было доставлено часа через три после происшествия. «Его украли?! Но зачем, Господи!..» — удивилась, а точнее сказать, встревожилась ко всему уже готовая Любовь Ивановна, но в ответ услышала такое, что глаза у нее полезли на лоб. «В том-то и дело, вот в том-то и дело, дорогая Вера Станиславовна, — зашептал ей на ухо Вячиков, — в том-то и фокус, что ушел убиенный сам!.. Да, да! Уже взрезанный, поднялся с железного стола и, закатив глаза, пошел к выходу. И сидевший в дежурке прапорщик клянется, что видел это!..»
Господи Иисусе!..
А тут еще эта позавчерашняя стычка во дворике! Один из приехавших с Бесланом боевиков, обмотанный пулеметными лентами громила в берете, гоготнув, хапнул за грудь шедшую к сарайчику Василису. Мелькнула белая кроссовка, вислоусый «дух» утробно крякнул и, остолбенело постояв секунду, тяжело рухнул на спину.
Если б не полковник Борзоев, «русскую суку» пристрелили бы на месте. Одноглазый Ибрагим, телохранитель хозяина дома, уже передернул затвор «калашки».
— А-атставить! — гаркнул вовремя вышедший из дверей Большой Беслан. А когда всхоркивающего боевика волоком потащили к раскрытым воротам, белозубый красавец в черкеске, положив руку на кинжал, скалясь, воскликнул:
— Есть, есть еще женщины в русских селеньях!.. Га-а!
В тот же вечер Марха позвала Василису в дом. Хозяин в папахе сидел под увешанным старинным оружием ковром.
— Садись, будем пить чай! — исподлобья глядя на вошедшую, сказал полковник Борзоев. Глаза у него желтые, волчьи, взгляд невыносимо пристальный. — Марха сказала, что ты хочешь поговорить со мной, женщина. Говори, я слушаю тебя.
Во дворе лаяла собака. От близкой уже канонады позвякивали стекляшки на хрустальной люстре.
— Эдуард Николаевич — заложник? — присев на краешек стула, спросила Любовь Ивановна.
— Эдуард Царевич — поэт. Русский поэт. Беслан Борзоев — поэт чеченский. Как сказал ваш Есенин: «Поэт поэту есть кунак». Знаешь, что такое кунак, женщина?
— Друг?
— Это больше чем друг, это совсем как брат!
— Значит, ему можно ехать домой?
— Я еще в прошлом году предлагал Надежде Захаровне забрать его.
— Она… она знала?! — вскрикнула Любовь Ивановна. — Боже мой, Бо-оже мой!..
— У Эдуарда поврежден позвоночник. Ему нужно лежать.
Василиса прерывисто вздохнула.
— Его нужно оперировать, срочно. Господи, вы понимаете, что вашему другу плохо, очень плохо!..
Он снова глянул на нее исподлобья.
— Я не держу его. Пусть едет. Я могу отпустить его хоть сегодня, женщина. Но только не с тобой.
Сердце у Василисы сжалось, ресницы затрепетали.
— Не со мной?..
