Андрей Молчанов - Канарский вариант
– Вся ваша ерническая философия, - сказал Николай, - имеет конкретную материальную подоплеку. Неприглядную, замечу.
– Теперь о всякого рода меркантильных интересах, - покладисто кивнул Алихан. - Да, я люблю деньги. Почему? Потому, что если переложить все эти теории о загробной и нынешней жизни в аллегорию, то, на мой взгляд, она такова: пока не освободился столик в хорошем ресторане, пережди время в уютном баре.
– По-моему, вы утешаетесь ложными представлениями, - сумрачно изрек собеседник. - И если вам удобно жить с этакой мыслью, вам вообще не надо думать.
– Не стану спорить, тем более что для полемики у нас еще прорва времени, - подмигнул ему Алихан. - А пока будьте любезны… чек!
Конечно же, он лукавил. Все было ложью: и его пространные рассуждения о грехах и необязательном воздаянии за них, и обещания сохранить жизнь жертве. Он сказал правду лишь насчет присвоения им денег.
Несчастный же порученец Николай обязан был умереть. В неукоснительном соответствии с правилами жестокой игры.
Но в последний момент, когда дело было сделано и Алихан вошел в подвал, где спал в наркотическом забытьи на брошенном на цементный пол матрасе узник, правила были изменены: смертельная доза мутноватой жидкости в шприце тонкой струйкой выплеснулась в воздух.
Подтянув поршнем остаток снадобья к игле, Алихан, тщательно протерев спиртом набухшую от жгута вену пленника, аккуратно сделал ему безопасный укол.
Через сутки, вопреки всем установкам обязательной ликвидации свидетеля, бедолага очухается - и начнется сыр-бор…
Благодарности от Коли-Николая Алихан, естественно, не ожидал. Но убивать парня категорически не хотел. Почему - он и сам не знал. Может, как ему смутно и безо всякой усмешки подумалось, он начинал изживать некую карму.
В ожидании завершения банковских перепасовок он плавал в океане, праздно шатался по набережной, усеянной ресторанчиками, в одном из которых познакомился с компанией молодых англичан: двумя парнями и тремя девушками, прибывшими на Тенерифе на собственной яхте.
На днях ребята собирались покинуть архипелаг, направляясь через Гибралтар к побережью Италии.
Алихан, представившийся беженцем из Афганистана, проживающим ныне в Германии, где занимался частным бизнесом, выразил восхищение перед предстоящим ребятам морским путешествием - предметом его давней мечты. Заметил вскользь, что если компания примет его в свой состав, он непременно готов вложиться в общий котел.
Его вполне устраивало высадиться в одном из портов европейского побережья, будь то Франция или Италия.
Непарная глупенькая девочка Джейни, над тощим телом которой ему пришлось активно потрудиться пару ночей, как и задумывалось, оказала ему пылкую протекцию в зачислении в состав экипажа, и, погрузив свой чемодан с оружием и спецсредствами на борт яхты, Алихан вскоре смотрел на скрывающийся вдали Тенерифе.
Глядя в бегущую за кормой воду, он, отдохновенно-расслабленный, с неожиданным удовлетворением подумал об оставленном в живых порученце, должным вот-вот поднять запоздалую тревогу. Чем-то этот паренек его зацепил… И всерьез. Но чем именно - раздумывать не хотелось. Для этого еще будет время. Ведь впереди еще наверняка долгая жизнь.
А сейчас стихия океанских ветров и волн принуждала к зачарованному наслаждению их свежей могучей силой, словно вливающейся в него, растворенного в благодати сияющего солнцем и лазурью пространства.
Пути человеческой мысли зачастую путаны, темны и порочны.
Владелец яхты, двадцатисемилетний Генри Пейн, вежливый и радушный молодой человек с приветливым взглядом и улыбчивым открытым лицом, испытывал к принятому на борт пассажиру настороженную неприязнь.
Он не смог отказать своей двоюродной сестре - истеричной и взбалмошной Джейни, упорно настаивающей на включении в состав компании ее нового любовничка и грозившей в случае отказа остаться с ним на Тенерифе.
Пришлось уступить: за родственницу Генри нес ответственность и бросить ее на острове с каким-то подозрительным азиатом попросту был не в праве.
Азиат действительно внушал опасения: от него исходило темное поле какой-то жуткой угрозы, и Генри, в юности поколобродивший в воровской шайке и чудом избежавший тюрьмы, отчетливо уяснял глубоко и изощренно преступную натуру своего нового знакомца.
Нахождение на судне подобного типа вызывало в нем все нарастающее беспокойство.
Улучив момент, он, заранее подобрав отмычку, вскрыл чемодан пассажира.
Если бы в эту минуту Алихан увидел лицо интеллигентного добродушного паренька, он бы мигом утратил овладевшую им эйфорию: в глазах Генри появился стылый свинцовый блеск, а на скулах заходили ожесточенные желваки.
Закрыв чемодан, Генри вышел на палубу, рассеянно и светло улыбнувшись облокотившемуся на леера проходимцу, любующемуся на прелестную средиземноморскую синь: яхта уже шла у берегов Франции, держа курс к Ницце.
Девочки беспробудно спали после вчерашней веселой попойки, а похмеляющийся баночным пивом Марлоу, ближайший дружок и извечный спутник Генри в морских путешествиях, мужественно нес вахту у руля.
Марлоу был паренек не из нервных и отличался сообразительностью, а потому, выслушав короткий рассказ приятеля о содержимом чемоданчика пассажира, отрывисто произнес:
– Чертов бандит может захватить судно!
– В том-то и дело, - уныло подтвердил Генри.
– Стопорим дизель, берем спиннинги…
Дальнейшие действия мореходов отличались давно выработанной слаженностью и близким к телепатии единомыслием.
На третий заброс блесны Генри радостно вскричал, что подцепил меч-рыбу, и, заинтересованный его выкриком, Алихан перегнулся через леера, вглядываясь в желтоватую струну лески, уходящую в легкую волну.
Одного толчка сильных рук Марлоу оказалось достаточно, чтобы зазевавшийся попутчик оказался в воде.
– Мне очень жаль, сэр! - помахал Генри рукой изумленно взиравшему на него Алихану, безуспешно скребшему пальцами по гладкому боку яхты, отворачивая, ложащейся в крутой бакштаг.
– Что скажем девочкам? - озабоченно спросил Марлоу.
– Что они проспали порт, в котором сошел пассажир, - пожал плечами, мягко и печально улыбнувшись, Генри.
Алихан провожал долгим, исполненным ненавистью взглядом отдаляющееся от него судно, еще не веря, что проклятые сопляки сумели так ловко провести его, сбросив за борт, как мешок с камбузными отходами.
Он непростительно и глупо расслабился, позволив себе пренебречь явственно отмеченной им тенью двуличия, время от времени мелькавшей на лице этого благостного англичанина, в ком, тем не менее, не ощущалось ни малейшей способности к откровенному и жесткому насилию.
Он ошибся. Парни наверняка покопались в его багаже, и решительная их отвага продиктовалась самым обычным страхом.
Кому доверился! Отпрыскам лицемернейшей и коварной нации, недаром некогда властвовавшей над всем Востоком!
Скинув с ног кроссовки, он нащупал бумажник в заднем кармане шортов. Там были спасительные кредитки и документы. Спасительные, увы, для сухопутных передряг. Равно как утраченный чемодан с оружием и шпионскими причиндалами. Но да плевать на деньги и чемодан, лишь бы добраться до берега!
Подлые англичане все же оставили ему шанс. Сумеет ли он только проплыть отделяющие его от суши десять - двенадцать миль?
Весенняя средиземноморская вода была чувствительно холодна. Единственное, что утешало, - отсутствие в ней акул. Он был готов утонуть, но только не закончить свою жизнь в пастях прожорливых изворотливых тварей.
Перевернулся на спину, глядя в раскаленное марево дрожащего в вышине солнца.
Плавал он так себе, неважно. И теперь понимал, что отсутствие сноровки неумолимо уносит силы при каждом его дилетантском рывке к скрытому за горизонтом берегу.
С внезапным и острым отчаянием он осознал всю мизерность и случайность этого в общем-то пригрезившегося шанса остаться в живых. Не было никакого шанса, он обольщался.
И тут вспомнился разговор о Боге, затеянный пощаженным ил пареньком, и открылась обнаженно и страшно истина возмездия, и подкатил стыд от той самодовольной и праздной чуши, что он нес с высоты своего невежества, преисполненный уверенной силы и неуязвимости.
Но ведь он же начал, превозмогая зло, становиться другим; он уже сделал робкий шажок, свернув с дороги смерти и вероломства; он же хотел преображения души и ее спасения…
И неужели Бог не отведет ему время?!
И, глядя в качающуюся над головой воздушную бездну, он вознес в нее путаную отчаянную молитву, наполненный не страхом физической смерти, а ужасом несвершенности покаяния на ясно открывшемся ему пути - зримом, но уже недоступном.
И вдруг увидел парус. И загадал уже спокойно и обреченно: если заметят, значит, услышан.
