День мертвых тел - Николай Иванович Леонов
Оказалось, что вдали от столичной сутолоки и спешки еще бывают они — полупустые вагоны с лакированными деревянными скамьями, на которых танцует солнечный свет вперемежку со стремительными тенями проносящихся мимо столбов электропередачи. И ездят в них еще ничем не раздраженные улыбчивые бабушки в косынках с клетчатыми сумками на колесиках и дедушки в очках с толстыми линзами — с каждым из них можно неспешно побеседовать, появись такое желание.
Гуров оплатил проезд и полакомился чебуреком, которым его угостили бесплатно. Молодежи в вагоне, как и на самой остановке, почти не было, но бунтарский дух лета и свободы плотно обосновался и здесь. Полковник не усидел. Прошелся по поезду от головы до хвоста: на скамьях и стенах, перекрывая обычные для публичных мест надписи, в изобилии присутствовали рисунки, выполненные на недурном уровне. Их основным мотивом служили ангельские крылья, звенья разорванных цепей и в целом торжество добра над злом.
Судя по автографам авторов, росписи сии появились не раньше, чем в начале этого месяца. В признаниях с большим отрывом доминировало незнакомое славянскому уху имя Аджей. Любили его, судя по всему, в равной степени поклонники обоих полов — возвышенно, благоговейно, платонически. В одном из тамбуров Гуров обнаружил настоящий иконостас. Он счел бы, что на дверях, потолке и стенах, перекрывая окна, изображен кумир девичьих грез, единый в трех лицах, если бы не запомнил эти же черты на других менее впечатляющих поверхностях.
И правда: одинокий, явно всеми брошенный подросток — агрессивный рок-идол в стиле «Героиновый шик» — и отринувший скверну, умиротворенно улыбающийся молодой мужчина, в чьи раскрытые объятия должны были заходить пассажиры, на поверку оказался одним и тем же человеком. Гуров даже сделал несколько снимков на камеру телефона, больше для того, чтобы показать Марии, чем себе на память. Выкинуть из головы столь яркий образ было непросто. Аджей — а это был, судя по всему, он — обладал ангельски правильными чертами лица, широкой немного хищной улыбкой, прозрачными глазами и темными бровями, вступающими в решительный контраст с копной белоснежных волос.
В тамбур вошел и остановился лицом к окну, не затронутому народной любовью к неизвестному блондину, парень в жилете с нашивками кондуктора. Гуров обратился к нему:
— Здравствуйте. Извините, пожалуйста, я только сегодня приехал и не знаю местных традиций. Этот парень, который везде здесь нарисован, он кто? Сын мэра? Он что-то для города сделал особенное? За что такое поклонение?
Кондуктор с прозаическим именем Алексей, если верить бейджу на груди, скучающе покосился через плечо на роспись и ответил:
— Этот-то? Да он никто. Просто родился здесь, в Онейске. И не традиция это вовсе. Если этот бардак станет традицией, я уволюсь. Картинки эти мы смоем и закрасим, как только закончится туристический сезон. Это сейчас они… Настроение людям создают. Наверное.
Парень хмыкнул, покачал головой, неодобрительно окинув взглядом настенную живопись, и повернулся к дверям, из которых пришел. Гуров, помня о том, что сейчас он журналист в отпуске, а не полковник на задании, настаивать на продолжении разговора не стал, направившись в свой вагон. Когда тяжелые створки почти сомкнулись, до него снова долетел голос Алексея:
— Скоро конечная, в городе еще и не на такое посмотрите. И — написан. А не нарисован.
Гуров удивился и придержал дверь.
— Простите, не понимаю.
— Нужно говорить: «Картина написана», а не «Картина нарисована», — будто нехотя пояснил кондуктор. — Просто запомните. Спасибо мне скажете потом. А то вас эти маратели стен с костями съедят.
Гуров улыбнулся и к сведению принял. Все вокруг было интересно, освежающе ново. Насупленный Алексей оказался прав. Выйдя на конечной, Гуров обнаружил, что одноэтажный, с патриархальными колоннами, вокзал Онейска, по замыслу строителей яично-коричневый, выглядел так, будто вокруг него неоднократно взрывались если не заводы, то мастерские по производству ярких красок. Порывистые, свободные линии, четкие контуры стилизованных до нечитаемости шрифтов и глубокие тени, резко очерченные черным.
Память подсказала слово, которое Гуров знал, но в жизни его использовать ему никак не доводилось. Он не заметил, как произнес его вслух:
— Граффити.
— Да надоели хуже горькой редьки со своими «графиками»! Понаехали, спасения от них нету…
— Извините?
Старушка, так похожая на тех, с которыми по соседству Гуров уютно ехал последний час, зло сверкая глазами в сторону обновленного вокзала, на него даже не взглянула, радуясь возможности выплеснуть негодование:
— Будто своих алкоголиков мало. Едут же и едут, красят, портят — и ведь не остановит их никто. Раньше хоть понятно было, что нарисовано на стене! Вот пьют люди кефир или чай и рисуют работниц в полях или колосья. Или реку! А тут сразу видно: наркоман каждый второй, Сталина на них нет… Молодой человек, купите пирожок? С яблоками, смородиной или с луком и яйцом, если сладкие не любите. Горячие, румяные, только испекла, не остыли еще!
От пирожка Гуров решительно отказался и вызвал такси. В машине размышлял о том, что подкрепиться было бы неплохо в какой-нибудь местной столовой или кафе — и непременно горячим. У старушки этой он пирожок бы и задаром не взял. Явно имеющая заработок с вечно голодных приезжих на привокзальной площади, мало ли что она туда добавила, помимо начинки, если так ненавидит туристов? В своей приветливой ипостаси она внушала даже меньше доверия, чем в сварливой.
Гуров вышел у подъезда, возле которого, скрестив руки на груди, его уже ожидала женщина, судя по описанию — та самая квартирная хозяйка. Светлана Валентиновна показала новому жильцу квартиру, без лишних церемоний вручила ключи и попросила позвонить хотя бы за пару дней до того, как журналист закончит отдыхать и работать. Гуров подобной вольности обращения удивился и тут же получил ответ, что недостатка в желающих поселиться нет. Светлана уступила именно ему, поскольку ей показалось, что человек он взрослый, серьезный и устраивать вечеринки с огненным шоу и мокрыми маечками на арендованной жилплощади не станет. Хотя по большей части «клиент сейчас идет именно такой», и повидавшая многое Светлана Валентиновна в принципе готова ко всему. Нежелание Гурова питаться у частников она одобрила и посоветовала пару мест, в которых можно прилично отобедать без ущерба для бюджета и здоровья.
После ухода хозяйки Лев Иванович разложил вещи, переоделся, сменив образ с делового на максимально демократичный, и неожиданно обнаружил, что времени всего десять утра. Он бодр, полон сил, энергии,
