Кристианна Брэнд - Не теряй головы. Зеленый – цвет опасности (сборник)

Она вышла из палаты и направилась через сад в столовую для добровольческого состава.

Джарвис Иден был не из тех, кто любит рано вставать, но когда Фредди после завтрака направлялась в свой коттедж, она застала его расхаживающим взад и вперед по дорожке у главных ворот. Увидев его, Фредди замерла на месте, однако после секундного колебания решительно двинулась вперед. Он быстро подошел к ней, вытянув руки в привычном жесте, но тут же, спохватившись, убрал их за спину.

– Фредди, можно тебя на минутку? Я бы хотел кое о чем с тобой поговорить.

– А я не хочу с тобой говорить, – ледяным тоном ответила она.

Он удивленно посмотрел на нее и ехидно заметил:

– Что-то новенькое. Раньше ты была не прочь.

– И ты, конечно, не мог мне не напомнить, Джарвис, – парировала Фредерика.

Он явно был обижен и обескуражен, но все-таки продолжил:

– Ну что ж, если ты так, Фредди, то мне будет проще сказать то, что я собирался сказать. Или вообще нет необходимости это говорить.

– Ну и не говори, не желаю ничего слушать, – отрезала Фредди, снедаемая любопытством.

Темные брови Идена сошлись на переносице немного насмешливо и одновременно обиженно.

– Как хочешь, дорогая, – сказал он и отступил в сторону, чтобы дать ей пройти в ворота.

Фредди замерла в нерешительности.

– Ну, проходи же, – сказал удивленно он. – Ты ведь собиралась идти домой?

– Да, сразу после того, как ты вернешься к себе в общежитие, – ответила Фредди, по-прежнему не двигаясь с места.

– Моя дорогая девочка, неужели ты думаешь, что я попытаюсь соблазнить тебя прямо здесь, на дороге, в восемь часов утра? Что на тебя нашло? – Потом его лицо прояснилось, и он разразился хохотом. – Ох, моя милая! Ты, должно быть, опасаешься, что я наброшусь на тебя со шприцем, полным морфия, который я вчера утащил из операционной?

– Ну, разумеется, нет! – Фредди покачала головой, тем не менее все же двинулась вперед и, стараясь держаться от него подальше, вошла в ворота.

Хохот Идена провожал ее до самого коттеджа.

– Черт бы его побрал, – пробормотала она, захлопывая дверь.

Фредерика стянула с головы накрахмаленную косынку, забросила ее на кровать Вуди и швырнула следом пальто, а затем устало двинулась вверх по лестнице, отстегивая на ходу передник.

Стоя в пижаме на кровати, она попыталась открыть окно; то не поддавалось. После нескольких попыток она сдалась, решив, что за два-три часа в комнате не успеет сделаться душно. Едва золотоволосая головка Фредерики коснулась подушки, как она уже спала крепким сном.

Вудс вернулась в коттедж часом позже, прошла в кухню, достала из-под стоявших там часов шиллинг, опустила его в газовый счетчик и сделала себе чашку чая. Потом присела за стол, глядя прямо перед собой. На ее лице ясно читалось выражение боли и усталости одновременно с отчаянной решимостью. Через четверть часа она убрала со стола, тихо вышла из дома и, не оборачиваясь, пошла по дорожке через парк. Тяжелый, гнилостный запах газа потек за ней по ступенькам, но захлопнувшаяся входная дверь перегородила ему дорогу. Фредерика заметалась и забормотала что-то в своей кровати, снова упала на подушку и замерла.

Когда Эстер вошла в палату, умытые и причесанные пациенты дремали на своих кроватях, стараясь проспать лишнюю минуту из бесконечно тянущегося дня. Она сновала между ними, измеряя температуру, считая пульс, отмеряя дозы лекарства, осматривая бинты. Ходячие больные в голубых пижамах застилали постели или поджаривали себе тосты на газовой плите в маленькой кухне. На другом конце палаты День и Ночь развили бурную деятельность. Перелом большой берцовой кости заявил, что у него невыносимо болит спина и ее обязательно нужно помассировать.

Самого старшего пациента в каждой палате обычно зовут Дедом, самый высокий получает кличку Каланча, самый низкорослый – Коротышка, а к лысым принято обращаться Кудряшка. Остальных пациентов зовут по фамилиям или, как, например, сержантов, по званию. Но у британских солдат случаются необъяснимые причуды, и перелом большой берцовой кости без всякой очевидной причины звали Уильямом. В палате его любили, и между медсестрами существовало негласное соревнование относительно того, кто будет за ним ухаживать. Хотя все слои общества буквально помешались на армейских чинах, большинство военнослужащих не могли похвастаться воспитанием, образованием и содержанием, поэтому обеспеченный молодой человек выглядел в глазах Дня и Ночи очень привлекательно. Хотя Эстер даже себе не признавалась в том, что участвует в соперничестве, она с явным облегчением отметила, что их здесь нет, и подошла к больному, чтобы протереть спиртом его бедра и спину.

– Теперь все хорошо, – сказал Уильям, ничуть не погрешив при этом против истины, поскольку ему и раньше было неплохо.

– Никаких признаков пролежней, – простодушно заметила Эстер, снова укладывая его на подушку и подтыкая одеяло.

– Спасибо большое, – сказал он и, поскольку она стояла рядом, взял ее руку в свои. – Бедные пальчики!

У нее были очень красивые руки, маленькие и узкие, с тонкими пальцами и выпуклыми ногтями, но теперь, несмотря на все ее усилия, ногти были обломанными и тупыми.

– Мне стыдно, – сказала Эстер, пряча руку за спиной.

– Вы должны гордиться. Ваши пальчики пострадали ради благородной цели.

– Ну да, но смотрите! – Она вытянула ладошку перед собой, нахмуренно глядя на подушечки пальцев. – Вот, обожглась на прошлой неделе, а вот синяк на запястье и ужасное черное пятно на ногте большого пальца… Раньше я за ними следила, а сейчас это просто позорище какое-то. Бедные мои ручки!

– Не могли бы вы спрятать их куда-нибудь подальше от меня? – неожиданно попросил Уильям.

Она удивленно посмотрела на него:

– А что такое?

– Я из последних сил борюсь с непреодолимым желанием поцеловать их, – признался молодой человек. – И не уверен, что вы не рассердитесь.

Эстер в панике подхватила баночку со спиртом и спешно отошла, но где-то в глубине ее одинокого сердца начало расти теплое янтарное сияние.

Без четверти одиннадцать она отпросилась у старшей сестры и, накинув пальто, побежала в коттедж, где в комнате наверху спала Фредди. У дверей она остановилась и принюхалась, в гостиной снова потянула носом воздух и в следующее мгновение бросилась по узкой лестнице наверх. Фредерика лежала на низенькой узкой кровати, ее кудрявые волосы золотом разметались по подушке, лицо было пунцового цвета, руки закинуты за голову, пальцы крепко сжаты. В комнате стоял удушающий, липкий запах газа.

Весь госпиталь бурлил и кипел от сплетен. Линли убили. Фредерика Линли мертва. Кто-то оставил незакрытым газовый кран в коттедже, где жили Вудс и компания, и Фредди нашли едва живой. Фредерику спасла Эстер Сэнсон. Жизнь Эстер Сэнсон спасла Фредерика. Эстер Сэнсон умерла. Фредерика умерла. Сестра Бейтс умерла. Нас всех неминуемо убьют.

Кокрилл послал за мисс Вудс.

– Я бы попросил вас пройти со мной в коттедж. Мисс Линли еще не пришла в себя, а Эстер Сэнсон отсыпается после пережитого шока. Вы можете оставить ваши обязанности в операционной примерно на полчаса?

– Постараюсь, – ответила Вуди, которая на самом деле была в этот вечер свободна.

Вместе они прошли по заросшей лужайке, под высокими голыми деревьями, а потом по дорожке к воротам – высокая полногрудая женщина и низенький пожилой мужчина в мешковатом макинтоше и невероятно большой шляпе.

– Должно быть, я по ошибке взял шляпу сержанта, – раздраженно сказал Коки, в пятый раз сдвигая ее на затылок, чтобы не закрывала глаза. – Я постоянно так делаю.

Вудс улыбнулась про себя, представив, что чувствует сейчас сержант, однако надо было переходить к делу, и она сказала, тщетно стараясь унять дрожь в голосе:

– Все это ужасно, инспектор, согласитесь.

– Вы начинаете нервничать? – спросил Кокрилл.

– Да, пожалуй.

– Женщины такие трусихи…

Вудс окинула взглядом изрытый воронками парк и испещренные осколками дома, в которых она и еще сотня женщин жили по долгу службы. Невдалеке валялись огромные ветки деревьев, обломанных после вчерашнего авианалета, сухая трава была вся в пятнах гари от бесчисленных бомб, чуть дальше виднелись руины Института армии, флота и авиации, где вчера обвалившимися кирпичами убило девушку по фамилии Гровс, с которой она была едва знакома. На мгновение Вудс показалось, что земля дрожит и колеблется под ногами, а в воздухе стоит грохот орудий, рев бомбардировщиков и пронзительный свист падающих бомб. Шесть месяцев ада. Шесть месяцев, днем и ночью, беспрерывно… И все это время она не знала слова «страх» и не видела на лицах окружающих ее женщин и молоденьких девушек ни тени паники или малодушия. Конечно, у кого-то при реве сирен комок подкатывал к горлу, у кого-то внутри все переворачивалось от визга падающих бомб, у большинства из них на всю жизнь останется унизительное желание бросаться ничком на землю при каждом громком звуке, – но этим все и кончалось. Они были слишком измотаны физически, чтобы испытывать страх.