Татьяна Степанова - 29 отравленных принцев
Оба зала были заняты свадебными столами. Среди гостей было великое множество жгучих стройных брюнетов, облаченных в черные смокинги и строгие костюмы от «Гуччи», и целый выводок московских балетных красавиц. Невеста пригласила на свою свадьбу добрую половину кордебалета театра, ту самую половину, которая из-за интриг соперниц не попала на выгодные гастроли за океан.
За этим веселым, шумным, в меру раскованным полувосточным-полуевропейским праздником, щедро оплаченным из кармана жениха — выходца из очень богатой алжирской семьи, наблюдали со стороны Петр Мохов и Серафим Симонов — единственные «не гости» ресторана.
Сидели они не в зале — там для них места не нашлось, а в маленьком уютном кабинете Потехиной. Наблюдали, что происходит за свадебным столом через систему наблюдения — обычную видеокамеру и монитор. В кабине-тике было сильно накурено, на столе Потехиной и на журнальном столике у дивана выстроилась целая батарея бутылок из закрытого в этот вечер по настоятельному требованию восточных дипломатов бара.
Мохов приехал в «Аль-Магриб» По просьбе Потехиной: по ее словам, небольшая статейка в журнале о национальной алжирской свадьбе, Сыгранной в стенах московского ресторана, не только не помешала бы, но и значительно подняла несколько потускневший имидж заведения. А Симонова вообще никто не приглашал. В «Аль-Магриб» он приезжал в любое время суток по велению сердца и зову желудка: в баре у него был открытый счет. Потехина, хотя и бешено ругала его за пьянство, однако счета этого не закрывала.
— «Девочки любили иностранцев», — изрек Симонов, косясь на экран монитора, где была невеста в белом платье от «Живанши», на котором весьма хиппово смотрелся замшевый пояс «Роберто Кавальи», отделанный персидской бирюзой. — Помнишь, Высоцкий писал: «Девочки всегда любили только иностранцев»… А мы, русские, как всегда, в круглой ж… Нет, ты только глянь, — он толкнул Мохова, — как этот бедуин на нее смотрит. Вместо свадебного торта готов съесть невесту. Глаза как угли горят, достанется балерине в первую брачную ночь. Слушай, Петя, ты все у нас знаешь — а эти магрибцы жену-европейку продать в чужой гарем могут? Обычай им это запрещает?
Мохов и ухом не повел. Смотрел на монитор. И подлил себе коньяку. Обычно он не злоупотреблял алкоголем, но с некоторых пор, как начали примечать в «Аль-Магрибе», дня не проходило, чтобы он не вливал в себя за барной стойкой несколько рюмок.
— Развязал, что ли, Петя, в натуре? Что-то не пойму хмыкнул Симонов, — развязал, да? Так-то лучше, братишка. Скоро меня догонишь. Так оно лучше, проще, а?
Мохов и на это смолчал. Камера теперь показывала панораму зала — накрытые столы, улыбающихся гостей, румяного приветливого повара Сайко, готовящего прямо на глазах клиентов свадебный тажин в огромном глиняном блюде с конусообразной крышкой. Мохов отметил, что свадьба хоть и справлялась дипломатом в Москве, не лишена была обычаев, вполне традиционных для Востока; сестра жениха поднесла невесте в начале застолья ритуальное кушанье — пресные мучные шарики на топленом масле смен. И худенькая невеста-балерина глотала это жирное тесто стоически, не моргнув глазом.
— Левка Сайко рассказывал, что в Марокко невест перед свадьбой, как индюшек, откармливают, — сказал Симонов, — чтобы жир толще наращивали. Больше веса больше кайфа жениху ночью. Да, хлебнет наша баба там… Неужели туда с ним уедет? Нет, вряд ли, сейчас таких дур нет, уговорит мужа в Париж перебраться в Америку… Петя, Петруха… ты ведь у нас был в Америке? Хорошо там — только честно? Жить хорошо?
—Хорошо, — ответил Мохов, чтобы отвязаться. — Чего ж ты там не остался?
Мохов посмотрел на Симонова.
— А чего ты не женишься, Сима? — спросил он. — Было бы это все твое.
— Это? — Симонов оглядел кабинет Потехиной, монитор, пепельницу, полную окурков, бутылки. — На хрен мне все это, Петя? Я сам с Ростова, я вообще подкидыш, — продекламировал он Высоцкого, — нет, как ни женись, свадьбы такой у меня уже не будет. Ускакали мои вороные… Да и вообще с некоторых пор я такие праздники веселые не уважаю. Дуба еще дашь по ошибке за столом. — Он посмотрел на Мохова и вдруг с вызовом спросил: — Ну? Что?
— Ну что? Что тебе надо? Что ты от меня-то хочешь? — Мохов отвел глаза.
— Тебя менты допрашивали? — грубо спросил Симонов. — Ну?
— Со мной говорили. И ты это отлично знаешь.
— О Ленке им трепался? Только честно? Смотри, узнаю, что ты на нее грязь лил… — Симонов неожиданно сгреб Мохова за куртку, чуть не порвал стильные мексиканские бусы, с которыми критик не расставался;
— Обалдел, что ли, пусти! —Мохов покраснел от гнева. — Про Ленку вспомнил, надо же! Поздно, Сима, вспомнил. Отпусти меня, — он наконец вырвался, — киборг чертов… руки еще распускает, зараза…
— Об ужине том тебя менты спрашивали?
— Да пошел ты… Отчет я ему должен давать, — Мохов зло посмотрел на монитор: свадьба пела и плясала, — тебя тоже спросят — не волнуйся. Очередь дойдет.
Симонов откинулся на спинку дивана, потом потянулся к бутылке и налил себе и Мохову коньяка — полные рюмки.
— Левка Сайко наш как старается, — сказал он, словно без всякой связи с предыдущей темой, кивая на монитор, где Сайко нервно и вдохновенно командовал стаей официантов, — прямо наизнанку выворачивается от усердия. Спит и видит парнишка, как бы Полякова из шефов выпереть и самому на кухне главным по горшкам сесть. Марьяша все время жалуется — замучил кляузами. Первым очень хочется быть, лидировать. Пусть на кухне… А по виду не скажешь, правда? А вот интересно — в мечеть-то он ходит, нет?
— Понятия не имею, — огрызнулся Мохов.
— Врет он все, по-моему. Какой из него мусульманин? — Симонов вздохнул. — А вот повар он недурной. С фантазией. Особенно национальная неадаптированная кухня ему удается — магрибская, кондовая. Например, рыбный тажин.
Мохов быстро посмотрел на Симонова.
— Ты о чём? — спросил он. — О чем ты, черт тебя побери?!
— О чем? Да я все об одном и том же, — Симонов налил себе еще и одним духом осушил рюмку. — Значит, Петруха, менты тебя про тот ужин спрашивали?
— Спрашивали, — эхом откликнулся Мохов, — но… про ЭТО я им пока ничего не сказал.
— Правда? — Симонов словно бы удивился чему-то. — А ты это зря, братишка. Надо было сказать, надо…
Он потрепал Мохова по плечу, поднялся с дивана, пошатываясь, вышел к коридор. В дверях зала его остановили официанты. Не пропустили дальше.
— Нельзя, Серафим Николаевич, в таком виде туда никак нельзя, — умоляюще шептали они хором, — дипломатический скандал может выйти. В таком виде, а? Ну что это такое? Марья Захаровна снова сердиться будет, шли бы вы лучше домой.
В зале гремела восточная музыка. Мигали фотовспышки. Шеф-повар Поляков через весь зал торжественно вез на сервировочном столе еще одно ритуальное свадебное магрибское блюдо — томленную на углях баранью голову. Муж-дипломат принял ее из рук Полякова с церемонным поклоном, передал жене-балерине. Капли бараньего жира упали на платье от «Живанши». Музыканты грянули во всю силу, приглашая молодых и гостей к свадебному танцу. Перед тем как вывести жену из-за стола, дипломат передал ей свой подарок — черный сафьяновый футляр, а в нем бриллиантовое колье.
Юная балерина проглотила жирный кусочек отрезанной бараньей губы, получила колье, подала мужу-иностранцу руку. Гости зааплодировали. А тут Серафим Симонов, еле сдерживаемый в дверях тремя официантами, хриплым от коньяка голосом рявкнул на весь зал? «Горько!» так, что зазвенели жалобно хрустальные бокалы на свадебных столах, а одна из канареек в клетке над фонтаном скончалась, бедняжка, от разрыва сердца,
Глава 25
НА СОЛНЦЕ И ПРИ СВЕЧАХ
О том, что таллиум сульфат достал Юрий Воробьев и затем передал его своей сестре, Катя узнала наследующее утро. Колосов сам сообщил ей об этом. Однако позже, когда Кате неожиданно снова позвонила Анфиса Берг и спросила, есть ли новости, Катя слукавила: новостей нет.
— Я тут в центре сегодня, — сказала Анфиса, помолчав, — если хочешь, давай встретимся в обеденный перерыв?
— Хорошо, давай, — согласилась Катя. Повесила трубку, погрузилась в работу: в последнее время для «Криминального вестника Подмосковья» все шло прямо с колес — от банальных бытовых убийств на почве пьянства до изъятия микроскопических доз героина во время облавы на сельской дискотеке. О новостях Колосова и неожиданном, если не сказать подозрительном, звонке Анфисы Катя пока запретила себе строить какие-то догадки. Над делом об отравлении, которое представлялось Колосову, судя по его бодрому тону, почти решенным, точно над затхлым болотом — Катя отчего-то представляла себе именно болото, затянутое жирной тиной, — сгущался невидимый ядовитый туман. Катя почти физически ощущала его. И суть была даже не в том, что теперь они точно знали, кто достал яд и по какой причине могла быть отравлена официантка Воробьева, а в том, что, несмотря на все факты и версии, догадки и предположения, в этом темном деле до сих пор напрочь отсутствовали какие-либо ориентиры.
