При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна
— А это зачем? — не поняла я.
— Как зачем? — Юрий Сергеевич расхохотался. — Меня увольняли как раз четвертого. А в справке, ты посмотри, говорится, что у него было предынсультное состояние. Намекает, стало быть, что был не в себе, не отвечал практически за свои поступки.
Заявление было составлено грамотно, в стиле Михаила Федоровича:
«Уважаемый господин Главный редактор.
Во избежание возможного недопонимания, а также во благо неизбежного творческого процветания руководимой Вами газеты, считаю своим долгом уведомить Вас о своей готовности подчиниться Вашим обоснованным указаниям. Если Вы сочтете нужным рекомендовать мне освободить пост заместителя Главного редактора, то я восприму это с пониманием. Вместе с тем спешу заверить Вас, что готов исполнять свои обязанности ответственно и добросовестно.
С глубоким уважением к Вам лично
Кузякин М.Ф.»
— Класс! — Я отдала листок обратно. — Самое интересное, что просто подписать такое невозможно. Будет непонятно, с чем вы согласны — с продолжением «исполнения своих обязанностей» или с тем, что пост заместителя следует освободить.
— Дурак — дурак, а хитрый, — с одобрением заметил Мохов. — У тебя-то как дела? Проси, что хочешь, я сегодня добрый и тебе благодарный.
Наверно, правильнее было бы сказать: «Ах, нет, Юрий Сергеевич, мне ничего не надо, я люблю вас искренно и бескорыстно», но, с другой стороны, отнюдь не каждый день начальство делает широкие жесты. Не воспользоваться моментом — страшная глупость, хотя и благородная. Кстати, Савельченко многократно доказывал мне с цифрами и фактами в руках, что благородство и глупость — это одно и то же.
— Я веду одно расследование, очень важное, но технических средств не хватает. Мне бы машину на денек с хорошим двигателем, сотовый телефон и крепкого мужика, лучше — из нашей охраны, то есть с оружием.
Юрий Сергеевич присвистнул:
— Я думал, ты зарплату попросишь увеличить. А тебе мужика подавай.
— Зарплата — само собой, — быстро сказала я. — Но и без мужика, сами понимаете, жизнь не в радость.
Он махнул рукой:
— Ладно, иди. Получишь ты машину.
В отделе томились и обильно потели, несмотря на холод за окном, Майонез и Савельченко:
— Ну что?!
— Думаю, мне удалось его убедить, — важно сказала я. — Он согласился, что вас обоих просто вынудили пойти на поводу у заговорщиков. Он вас прощает. И намерен работать с вами и дальше.
Майонез расплылся в довольной улыбке:
— Конечно, он должен понимать, что без таких профессионалов, как мы, хорошей газеты не сделаешь.
Меня опять затошнило. Ну что за придурок?
Савельченко, однако, радоваться не спешил и отнесся к моим словам скептически:
— Вам он может сказать что угодно, а что он там себе думает — еще вопрос. Не исключено, что он просто пытается усыпить нашу бдительность, чтобы нанести удар неожиданно.
— Вас не поймешь, Вячеслав Александрович, — я обиженно насупилась. — Посылаете меня на разведку, получаете данные из первых рук и опять вам все не так. Странная логика.
— Нет-нет, Александра, к вам я претензий не имею, — заверил меня Савельченко.
— Спасибо вам большое! — с чувством поблагодарила я.
— Кстати, — Савельченко подошел ко мне, цепко схватил меня за плечо и, понизив голос до минимума, спросил: — Что вы делаете сегодня вечером?
Таким же заговорщическим тоном я ответила:
— Надо подоить корову, накормить поросят, прополоть огород и покрасить наконец забор.
— И что же растет в вашем огороде зимой? — Савельченко злобно прищурился.
— Снежные бабы!
Майонез заволновался:
— О чем это вы там шепчетесь?
— Вячеслав Александрович делает Сане последнее сто сорок пятое китайское предупреждение, — успокоил шефа Сева.
Развить мысль он не успел, потому что в отдел заглянула Танечка и радостно сообщила, что машина с охранником будет ждать меня завтра вечером у подъезда дома.
— Машина?! С охранником?! — изумлению Са-вельченко с Майонезом не было предела.
— Да. — Я гордо выпрямилась. — Вы разве не слышали? Меня назначили начальником Управления по борьбе с организованной преступностью МВД. Сегодня все только об этом и говорят. Или у вас телевизор сломался? Или вы новости не смотрите?
Судя по лицам, и тот и другой поверили.
А мне захотелось домой. Я вдруг почувствовала, что устала. День действительно получился тяжелый — и поездка за город, и переворот в редакции.
— Вечер уже, между прочим, — сообщила я коллегам. — Не пора ли нам, так сказать, на покой.
— Я дежурю по номеру, — грустно сказал Сева.
— А я нет! — радостно подхватила я и, послав один на всех воздушный поцелуй, покинула редакцию.
Когда я, еле волоча ноги, вышла из лифта, меня до смерти напугала соседка Галина Аверьяновна. Она, с шумом распахнув дверь своей квартиры, набросилась на меня:
— Сашенька, это что ж делается! Ты скажи своему молодому человеку, чтоб он так не поступал. Неправильно это.
Я с искренним недоумением рассматривала милейшую женщину, с которой у меня всегда были самые добрые отношения, и не понимала ничего из ее загадочных речей. Во-первых, своего молодого человека у меня не было, дай бог памяти, уже месяцев семь. Во-вторых, поступки моего бывшего сожителя Валеры Синявского, если соседка все-таки его имела в виду, никогда не были в пределах моей компетенции, а уж после нашего драматического расставания и подавно.
Пока Галина Аверьяновна отчитывала меня, а я тупо на нее таращилась, силясь понять, в чем же моя вина, на лестничную площадку вышел муж соседки Сергей Викторович с огромным букетом цветов и протянул его мне.
Если бы на свете существовали приборы, измеряющие человеческое удивление, то в этот момент они могли бы подтвердить, что я пошла на рекорд. Я не видела ничего более удивительного, чем мой шестидесятилетний сосед Сергей Викторович, слесарь по профессии и доминошник по призванию, стоящий передо мной в черной майке, тренировочных штанах с вытянутыми коленками, голубых носках и в тапочках, но с букетом из белых роз, белых лилий и белых хризантем. Да, он протягивал букет мне в присутствии, заметьте, собственной жены.
Что за день такой!
— Это… мне? — уточнила я.
— Ну не мне же! — ответила Галина Аверьяновна.
Действительно, если Сергею Викторовичу и дарить кому-то цветы, то не своей же жене.
Я взяла букет.
— Скажи ему, что нельзя такие дорогие вещи оставлять под дверью, — продолжала верещать Галина Аверьяновна. — Он что, дурак у тебя? У нас тут и бомжи ходют, и алкоголики. Если даже с кладбищ цветы воруют, то уж отсюда и подавно. А он — глянь! Положил цветочки НА ПОЛ и пошел.
Я наконец поняла, что случилось. Букет лежал у моей двери, соседи увидели, взяли его себе «на хранение» и теперь ругались на меня за то, что «мой молодой человек» позволяет себе такие дурацкие выходки.
Соседей можно было понять. Роскошные цветы действительно вызывающе контрастировали с обликом нашей лестничной клетки, и я впервые подумала: а не поменять ли мне дверь в квартиру на более приличную? А то уж очень она, дверь то есть, страшная.
Впрочем, «молодой человек» Вениамин Гаврилович, а я не сомневалась, что это он положил сюда букетик, наверняка не представлял, какой поднимется переполох.
Соседи, казалось, еще долго могли воспитывать меня, но, к моей великой радости, в квартире зазвонил телефон. Пока я возилась с ключами, Галина Аверья-новна продолжала еще что-то говорить, но уже вполнакала, без прежнего чувства, больше для проформы. Открыв дверь, я извинилась перед ней и бросилась к телефону, оставляя на полу грязные мокрые следы, но не успела. Телефон предательски замолчал, как только я протянула к нему руку. Ладно, в конце концов, если я кому-то сильно нужна — перезвонят. Долг вежливости, однако, требовал, чтобы я рассыпалась в благодарностях по поводу цветочков. И я позвонила Ильину на мобильный:
— Спасибо, Вениамин Гаврилович, вы необыкновенно милы. На такие розы я не рассчитывала даже на собственных похоронах.
