При попытке выйти замуж - Анна Жановна Малышева
— Вот. — Гоша слегка оживился. — Давай ориентировку по антикварным магазинам. Тут что-то может выплыть.
На магазины был откомандирован стажер Коля — любимчик начальника отдела полковника Зайцева. Коля Бабкин, надо отдать ему должное, лояльностью начальства не злоупотреблял и усиленно делал вид, что самый авторитетный для него человек в МУРе — это капитан Коновалов. Василий, напротив того, не упускал случая напомнить стажеру об особом расположении к нему полковника. И сейчас, посылая Колю в антикварный магазин, капитан Коновалов ревниво пробурчал.
— Работай, Николаша, получше, а то, не ровен час, тебя товарищ полковник любить перестанет.
Светлое чувство полковника Зайцева к Коле Бабкину родилось чуть больше года назад, в День милиции. Убойный отдел свято соблюдал традиции, и к трем часам дня столы уже были накрыты. Коле Бабкину, тогда еще мало кому известному практиканту и дипломнику Юридической академии, жаждущему попасть на работу в отдел по расследованию убийств, тоже налили сто грамм.
— А разве на работе можно выпивать? — испуганно спросил Коля.
— Выпивать можно — напиваться нельзя, — объяснил Сергей Иванович Зайцев. — С пьянством, мальчик, мы боремся нещадно. И потому заруби себе главную заповедь: выпил свои семьсот пятьдесят — и домой.
Для Коли, учитывая его субтильное телосложение и юный возраст, и двести грамм могли оказаться смертельной дозой. Но моральные принципы не позволяли ему противопоставлять себя коллективу, в который он стремился всей душой. И Коля старался, как мог. Продержался он полчала, после чего Сергей Иванович любезно разрешил отнести мальчика к нему в кабинет и положить на диван. Вечером, повесив Колю на руку (так обычно носят плащ), полковник Зайцев вызвался сам отвезти его домой. С тех самых пор при появлении Коли в отделе и даже при упоминании его имени глаза Сергея Ивановича подергивались теплотой и лаской, а глаза капитана Коновалова при виде глаз полковника Зайцева от удивления увеличивались в размере вдвое.
Отослав Колю, Василий отправился с докладом к полковнику. По улицам родного города старший оперуполномоченный ехал медленно и печально, хотя вообще-то был лихачом. Не иначе, Василий использовал такую манеру езды для того, чтобы оттянуть момент встречи с руководством отдела.
Глава 3
АЛЕКСАНДРА
— Ишь ты, какой георгин, — вахтер Степаныч потрепал шенка за ухом, — подарили тебе, что ли?
— Ну, вроде того, — грустно кивнула я.
— А сюда зачем притащила? Какая ему польза? Дитё ведь, а тут курят все, пьют, толкаются. — Степаныч посмотрел на меня с осуждением.
— Не с кем было оставить, — я все еще не была уверена, что вахтер пустит меня с собакой, — не бросать же одного. Дитё ведь.
— Это — да. — Степаныч посопел, подумал и махнул рукой. — Иди, ладно. Тискать его только не давай, а то я-то их знаю — налетят сейчас, хватать начнут… Собаке это не на пользу. Ишь ты, георгин какой.
— Почему георгин, Пал Степаныч? — это я уже в благодарность за то, что пустил. Как бы — разговор поддержать.
— У меня на даче георгины, такие же вот рыженькие.
«Капустник» еще не начался, а в отделах уже выпивали. Я прошла по длинному коридору, родному и чужому одновременно. Я давно уже оставила бесполезные попытки понять, что же сделало наш шестой этаж большого, напичканного разными редакциями здания, таким неузнаваемым. Мой нынешний коллега по отделу происшествий в «Вечернем курьере» и бывший коллега по отделу комсомольской жизни в «Новостях» Сева Лунин объяснял все просто: «Нас там нет, и дух там другой». Наверное, он прав. Незнакомые молодые люди, снующие по НАШЕМУ коридору и нагло считающие его СВОИМ, вызывали растерянность и раздражение. «Что за рожи? — злобно думала я. — Мы такими не были». Понимая, что несправедлива, я все же позволяла себе подобное старческое брюзжание. Пора, мне уже двадцать шесть, и характер к этому возрасту портится сильно.
Но сегодняшний день — особый. Сегодня здесь своих гораздо больше, чем чужих. И сегодня мы ГЛАВНЕЕ. Штатные сотрудники «Новостей» пугливо жмутся к стенам, стараются не заходить в отделы, где пируют «бывшие», и угодливо резервируют за прежними обитателями редакции самые лучшие места в Голубом зале. Вот оно — торжество справедливости! Да-а, с годами я, определенно, озверела. А была ведь хорошей девочкой, самой сентиментальной в «Новостях».
Проходя мимо литературного отдела, я вспомнила Катьку Лобанову — она по линии комитета комсомола отвечала за шефские связи редакции с детским домом и совершенно доконала меня однажды, когда организовала в Голубом зале концерт детишек из этого детского дома. Катька бегала по отделам и говорила: «Вы уж приходите, дети специальную программу для вас приготовили. Приходите, не будьте скотами». Надо отдать должное коллегам, пришли все, даже те, кто дежурил по номеру. Меня развезло сразу. Дети пели, танцевали, показывали сценки из русских народных сказок. Но когда они запели финальную песенку «О маме», силы меня окончательно покинули. Я рыдала, уткнувшись в спину Сережи Лескова, спецкора из отдела науки, а он мужественно прикрывал меня своим телом.
Мне было ужасно стыдно перед Сережей — слезы я проливала обильные, женские, и рубашка на спине Лескова была мокрая насквозь. И ладно бы только мокрая! В то время, в силу незначительного размера моей зарплаты, я пользовалась отечественной тушью для ресниц, так что Сережина спина покрылась отвратительными черными разводами. И до вечера ему пришлось терпеть бесконечное «Мужчина, у вас вся спина черная» чуть ли не от каждого встречного. Но он на меня не только не рассердился, а еще и поил меня чаем, гладил по голове и успокаивал.
Ни Катька Лобанова, ни Сережа Лесков в «Новостях» давно не работают, на их местах сидят бойкие пробивные мальчики и девочки, занятые только собой и зацикленные на деньгах. Тьфу, опять я по-старчески бубню.
Я заглянула в Голубой зал и поняла, что опоздала. Все места были заняты, более того, люди сидели и на подоконниках, и на полу. Жаль. Разыгрывалась сценка приезда Д’Артаньяна в Париж. Незнакомый мне молодой человек, видимо «из нынешних», одетый в широченные атласные шаровары, косоворотку, сапоги-«казаки» и широкополую мушкетерскую шляпу, из-под которой выбивался пышный поролоновый чуб, пытался запрыгнуть на спину Игоря Суханова. Тот стоял на четвереньках, активно вилял задом и злобно скалил зубы. Похож он при этом был не на лошадь, а, скорее, на гиену.
— Шо це за кинь така! — орал Д’Артаньян. — Стий смирно, я сказав! Чахлик невмерущий, сдыхлик поганый!
Рядом со мной захохотал какой-то мужик и, по-свойски
