При попытке выйти замуж - Анна Жановна Малышева
— Чахлик невмерущий — это по-ихнему Кощей Бессмертный.
На него зашикали, он виновато замолчал и уставился на «сцену». Атам на стремянке, под которой, скорее всего, подразумевался балкон, стояла всклокоченная девушка в отвратительном, модели «Том Клайм», розовом костюме и в национальном венке с разноцветными лентами и мерзко хихикала.
— Вин хасконец, — тыкала она пальцем в Д’Артаньяна, — умора, да и тильки.
Рядом с ней, развалясь, стоял странный тип с огромными буденновскими усами, но маленькой бородкой клинышком — не иначе граф Рошфор, и тоже смеялся:
— Тю, Миледи! — кричал он. — Яки гарни хлопцы наши мужкетэры!
— Шо ты гонэшь?! — грозно закричал ему мушкетер и выхватил шпагу. — Москаль поганый! Мени на-брыдло.
Смотреть «капустник», стоя в дверях, мне не хотелось, и я решила не смотреть его вовсе. Заглянув в свой родной, в прошлом «отдел комсомольской жизни», а сейчас, само собой, «социальных проблем», я убедилась, что не одна я такая умная. В отделе заседала уже теплая компания «бывших», которые встретили меня дружным приветственным криком.
— Шла Шаша по шоссе и шошала шушку, — поздоровался со мной Миша Форин, бывший спецкор отдела международной жизни. — Нет, не так: ела Саса по соссе и сосала суску.
— Куда идешь? Чего несешь? — ласково спросил Никита Демидов по прозвищу Никита Семенович Навынос — бывший корреспондент бывшего рабочего отдела.
— К вам иду, — честно сказала я. — Собаку несу. Порода редкая, дорогая. Зовут Георгин. Убедительно прошу его не спаивать и не учить курить. Он еще маленький.
— А когда же он научится все это делать? — Никита изумленно развел руками. — Когда вырастет — будет поздно. Вот мы — если бы в детстве не научились пить и курить…
— …и говорить, — подсказал Форин.
— …сейчас и браться бы не стали. Страшно подумать! — Никита перегнулся через стол и чмокнул меня в щеку. — Здравствуй, солнце мое, чур со мной сидеть будешь.
— Сидеть она будет с Георгином, — возразил Форин, — тебе же сказано — сегодня к Сане не приставать, у нее в кармане злая собака.
— Не верите? — Я злорадно усмехнулась. — Смотрите.
Расстегнув «молнию» на сумке, я выставила щенка на всеобщее обозрение:
— Убедились?
Щенок перешагнул край сумки и выполз на стол. Ноги у него разъехались, и Георгин с громким чмокающим звуком плюхнулся на пузо. Получилось эффектно. Все заверещали, заохали, бросились его гладить и целовать (прав был Степаныч).
— Закройте форточку! — кричала Маша Хазина, бывшая спецкорша отдела морали. — Ему надует! И не курите — он задохнется.
— А ушки, ушки какие плюшевые, — умилялась Таня Волкова, бывшая секретарша отдела общества, — ты лапочка моя, ты лапусечка.
Мужчины вели себя сдержаннее, но тоже были определенно растроганы. Что лишний раз доказывало — на любую циничную аудиторию можно найти сентиментальную управу. Хлынувшая из их прожженных сердец доброта затопила все помещение, что привело к решительному массовому отказу переместиться в Голубой зал и посмотреть-таки «капустник». Что нам — здесь плохо? У нас тут такая заечка пушистая, такие лапки-хвостики.
Но — ничто не вечно, особенно ничто хорошее. Сентиментальная буря мгновенно улеглась, как только я щедро предложила коллегам, то есть кому-нибудь из них, взять собачку себе. Лица посуровели, глаза спрятались, и полились воспоминания о мамах и женах, ненавидящих животных; о мужьях и детях, у которых аллергия на шерсть.
— Не боись, — утешил меня Форин, — должен же найтись здесь хоть один добрый человек.
И, взяв щенка под мышку, он отправился по отделам.
— Какой пупсик! — неслось из дверей, но чуть позже из этих же дверей появлялся Форин, и выражение его лица недвусмысленно показывало — добрых людей здесь нет и быть не может. Это — редакция газеты, так что разговор о духовном и человеческом неуместен.
Вернувшись в отдел с поджатым хвостом, Форин мрачно предложил выпить за то, чтоб они все сдохли. Тост был признан правомерным, и мы выпили. Потом все дружно кормили шенка. К ужину Никита Демидов, наплевав на мой запрет, любовно налил ему в блюдце водочки, но Георгин оказался непьющим, чем чрезвычайно Никиту огорчил.
— Почему не пьешь, Гоша? — обиженно спрашивал Никита. — Хорошая, кристалловская. Попробуй.
Потом мы душевно так посидели, повспоминали, погрустили.
— Помнишь, Машка, — расслабленно, но торжественно вещал Форин, обращаясь к Хазиной, — помнишь, как мы учились с тобой в школе юного журналиста?
— Молчи, гад, — кричала Маша, — молчи, ни слова больше!
Форин не слышал:
— Было это, Машка, семнадцать лет назад. Мне тогда было шестнадцать, но ты-то, ты-то — старше.
— Молчи, зараза! — кричала Маша. — Убью!
— Нет, Маш, — подхватывал Никита, — для своих преклонных лет ты очень даже ничего. Только толстая, и одета плохо.
— Это невыносимо! — Маша расстроенно выпивала и грозила: — Грубые вы, уйду я от вас.
— Машка, а ты помнишь?.. — говорящего Форина могла остановить только залетная пуля.
— Нет. Ничего не помню, — пыталась прекратить этот беспредел Хазина. — И тебе не советую. Последний раз предупреждаю: еще одно такое воспоминание — глаза выцарапаю.
— Понял. — Форин переключался на Таню Волкову. — Танька, а ты помнишь?
— Сейчас выяснится, что когда его водили в детский сад номер шесть в Кузьминках, я там работала престарелой ночной няней. — Таня тоже не любила мужских воспоминаний.
31Постепенно к нам под предлогом «посмотреть на собачку» набилась толпа. Мы с Машкой Хазиной были уверены, что лучшая половина этой толпы, а именно девочки-стажерки, слетелись не на шенка вовсе, а на Жору Рахмалюка, бывшего обозревателя спортивного отдела, а ныне — издателя газеты с красивым названием «Мрачное будущее».
Жора и вправду был замечательный, его все любили. Огромный — бывший тяжелоатлет — красивый, веселый, добрый и богатый — что еще нужно для счастья? В нелегкие годы работы в «Новостях» Жора защищал меня и опекал, и кто бы знал, как мне сейчас этого не хватало!
— Саня, солнце мое, сделать тебе бутербродик? — Жора сам любил поесть и других кормил с удовольствием. Ну это ли не признак хорошего человека? — Кушай, умоляю тебя. Шампанское — коварный напиток. Выпьешь каких-нибудь жалких три бутылки, а глядь, уже повело.
— Саня, не слушай этого пошляка, — Форин наливал мне еще бокал. — Пей на здоровье. От бутербродиков девушки портятся, от шампанского — только лучшают. Кому и когда помешали три бутылки? Детская доза. Пей. Он специально тебя раскармливает, из ревности, чтобы мальчики не любили и у него конкурентов не было.
Короче, встреча прошла в привычном дружелюбном духе, но когда настал час прощанья и мне вручили сумку со щенком, который никому, ну никому здесь не понадобился, я пришла к неутешительному выводу, что вечер не удался.
Глава 4
