Вячеслав Жуков - Паутина
– Все, что хотите, – здоровяк с готовностью приложил руку к груди, к сердцу, в знак глубокого уважения. Встал перед вором во весь рост.
– Дай слово, что не отдашь Дика на живодерню. Что не выбросишь на улицу, и ему не придется бегать по помойкам и собирать объедки.
– Владимир Борисович … Я лучше сам сдохну, чем допущу такое.
– Слово?! – потребовал вор, и голос его точно взлетел вверх.
– Даю слово, – сказал здоровяк с почтением поклонившись старику.
– Я бы хотел, чтобы ты поселился где-нибудь недалеко от Москвы. Тут полно подходящих городов. Открой магазин. Торговля не оставит тебя голодным. Ну, вот и все, что я хотел тебе сказать. А теперь уходи. Бери пса и уходи. Слышишь? И помни, ты мне слово дал, – вор наклонился, обнял собачью морду.
Гигант увидел, что вор заплакал, быстро пристегнул к ошейнику карабин и потянул упиравшегося пса из комнаты. А на душе тяжело. Впервые оставлял вора одного. И теперь уже навсегда.
– Прощайте! – услышал он дрогнувший голос старика. Обернуться и увидеть слезы на глазах старого вора, не хватило сил. Спросил не оборачиваясь:
– Как же вы?..
Вор не ответил. Это уже было для вора неважно. Гигант не видел, как вскинулась вверх сухая рука и тут же бессильно упала с подлокотника кресла. Он вышел и, не оборачиваясь, закрыл дверь.
Когда старенькая «шестерка» выехала с территории, Мономах встал с кресла. Походил по комнатам. После ухода верного слуги, дом стал для него пустым, неодушевленным. Он ненавистным взглядом смотрел в молчаливые лица изображенные на портретах рукой великих мастеров живописи, висевшие по стенам гостиной, и находил в их глазах отчужденное осуждение. Казалось, все они тоже ненавидели его. Он не сомневался, им было за что его ненавидеть. Многие бесценные полотна в свое время были украдены и потом перекочевали к нему. Но теперь они не имели для него цены. Теперь это всего лишь мазня.
Он вышел из дома, дверь запирать не стал. И походкой уставшего человека побрел в гараж. Не хотелось отказать себе в удовольствие.
В гараже у Мономаха было около двух десятков разных машин. Эта страсть осталась у него смолоду. Любил красивых женщин и автомобили. Потом женщин порастерял, а автомобили остались. Они не бросали его, не изменяли когда он превратился в старика. И он берег их, начиная с самой первой купленной машины. Не выбрасывал на свалку. От быстрой езды Мономах всегда испытывал ни с чем не сравнимый кайф. Даже в постели с юными красотками не переживал такого.
Он завел новенькую «БМВ» последнего выпуска, купленную буквально пару месяцев назад. Удобно расположившись на водительском кресле, выехал из гаража. Закрывать ворота не стал. Незачем теперь.
На скорости, почти двести километров в час, он обогнал бежевую старенькую «шестерку», в которой ехал телохранитель с собакой.
Узнав машину, Артем изо всех сил надавил ногой на педаль газа. Но машина едва набрала сто двадцать. Зато мимо, вослед «БМВ» понеслись две иномарки, быстро удаляясь и превращаясь в две маленькие точки, вскоре растаявшие вдали.
Проехав километров десять, Артем увидел, стоящий на обочине «БМВ» весь изрешеченный пулями и в нем истекающего кровью старого вора Мономаха.
Старый вор сидел с гордо поднятой головой, прижав ее к подголовнику, и затуманенным взглядом смотрел вдаль, на убегавшую ленту шоссе. Даже в такой момент он сумел сохранить улыбку, словно насмехаясь над смертью.
Спустя пару недель, после того как Федор вышел на работу, в структуре МВД произошла «чистка», и многих генералов без видимых причин и без почета отправили на пенсию. И в структуре московской милиции произошли большие изменения. Самого начальника милиции уволили из органов. И поменяли целый ряд начальников управлений.
Неделю назад, начальник их управления, генерал Семенюк Иван Иванович подписал приказ о присвоении Туманову майорского звания, а сегодня Федор встретил его уже по гражданке. Семенюк получал в кассе деньги под расчет. По управлению шел, стараясь не заглядывать в лица теперь уже бывших сотрудников и не отвечал на приветствия подхалимов. Не нуждался больше в них генерал.
В так называемой «желтой» прессе о таких кадровых изменениях не промелькнуло ни строчки.
Эпилог
Прямо из больницы Федор привез Дашу к себе домой.
– Теперь ты будешь жить у меня, – сказал он не оставляя ей шансов для возражений. Хотя возражать Даша и не собиралась. А этот его жест, расценила как предложение выйти замуж. И не отказалась.
Он отпер ключом дверь и как невесту поднял Дашу на руки и внес в комнату.
На столе в вазе стоял огромный букет роз, специально купленный по поводу выписки Даши из больницы. Любимые ее цветы.
– Федор, ты сумасшедший, – проговорила Даша ласково, обнимая его и подставляя губки для поцелуя. Соскучилась по его поцелуям.
– Теперь я тебя никуда не отпущу. Никуда, – сказал Федор.
– А я и сама никуда от тебя не уйду, – пообещала Даша.
Он упоительно целовал ее в губы, шею. Потом посмотрел на кулон – золотое сердце. Оно оказалось с дырочкой, оставленной пулей бармена.
– Твой подарок спас мне жизнь, – похвалила его Даша. Хотя вспоминать все, что произошло с ней, не хотелось. Слишком жутко.
– Постарайся забыть об этом, – попросил Федор и сказал, оживившись: – А вообще, у меня есть одно предложение. Раз он тебе спас жизнь, пусть поможет и другому человеку.
Бомжиха Тамара постучала в дверь шесть раз, и ей открыл сам Дмитрич. Старик загадочно улыбался, совсем без скрытого ехидства, как иногда случалось в их обществе. Это скорее, улыбка деликатная.
Бомжиха глянула на него.
– Ты чего мне лыбу строишь, Дмитрич? Или одно место свербит? – нахамила Тамарка старику. Уж слишком подозрительная у того улыбка.
– Типун тебе на язык, грубиянка, – не остался в долгу старик и потянул ее за рукав в комнату. – Заходи уж. Хватит топтаться у двери.
Тамарка даже растерялась по первости, как вошла.
На столе, в трехлитровой банке стоял огромный букет роз. А рядом – бутылка шампанского и здоровенный торт в красивой коробке.
– Это чего тут у вас за торжество? Откуда все это? – Тамарка вытаращила глаза. Даже на стол постелили скатерть. Чего случалось редко.
Все обитатели их бомжацкого жилища собрались вокруг стола и как завороженные смотрели на цветы, вино и торт. И на Тамарку.
– Шляешься где-то, – укорил Дмитрич, – а к тебе гости приходили …
Тамарка опустилась на услужливо подставленную кем-то табуретку.
– Ко мне? Гости? Ладно трепать-то? – не поверила она, но взгляд от цветов не отводила. Даже в глазах появился блеск.
Старик улыбнулся.
– И вот еще тебе, – он вынул из кармана золотую цепочку с пробитым кулоном сердцем. – Сказали тебе, на счастье.
– Мне? На счастье? – Тамарка протянула чуть подрагивающую руку. Взяла кулон, и вдруг заплакала, закрывая от стыда ладонями лицо.
– Что ты, дурочка? Тебе радоваться надо. Люди к тебе с уважением. Добра желают. А ты плачешь?..
Тамарка вытерла грязным платком слезы.
– Эх, Дмитрич. С тех пор, как ушла от мужа и стала бомжевать, я и человеком считать себя перестала. А сейчас вот поверила, что могу жить по-другому. Как все, – она улыбнулась, показав всем на ладошке золотое сердечко с дырочкой…
