Евгений Сухов - Лихая шайка
– Револьвер не заряжен. Напрасно трудишься.
Крестовый вернул свое оружие в карман сюртука и нагнулся за тесаком. Тем самым, который обронил Махаон. И в этот момент Бурый бросился на него. Он попытался поддеть Крестового ударом ноги в грудь, однако Кеша оказался проворнее. Он резко взял в сторону, распрямился и всадил свой кулак в солнечное сплетение храпа. Тот согнулся пополам. Кеша закрепил успех хуком с левой. Однако этого было недостаточно, чтобы свалить такого громилу с ног. Среди зрителей и у той, и у другой стороны появились свои сторонники. Трактир наполнился таким гомоном, которого завсегдатаи не слышали уже давненько. Не каждый день находился громила, готовый поднять руку на самого Крестового.
– Эта женщина – не лярва, – прошипел Крестовый, нанося противнику очередной удар. – И не маруха. Запомни это раз и навсегда.
Бурый сумел изловчиться и ответил Кеше удачным апперкотом. Ему удалось выбить из руки Крестового тесак.
– А вот мы это и проверим, Крестовый! Лярва она или нет! Охотники здесь найдутся.
Кеша сделал стремительный бросок в сторону и успел накрыть собой нож. Лезвие взметнулось вверх и полоснуло по лицу Бурого.
– Это тебе за лярву!
Тяжело дыша, Кеша смотрел, как раненый соперник отползает на противоположный конец импровизированного ринга.
– И чтобы другим неповадно было!
Крестовый брезгливо сплюнул и швырнул нож в стену. Лезвие почти на половину вошло в деревянный косяк.
– Налетай, братва, на Крестового, – раздался вдруг из толпы громкий призыв Коня.
Поддержали его лишь двое. Широкоплечий Макар зашел вместе с Конем со спины и одновременно из толпы выдвинулся невысокого роста одноглазый Бобер. В руке у него был изогнутый охотничий нож. Двое храпов бросились на Крестового раньше, чем он успел достать свой «наган». Но в тот момент, когда Бобер занес над Кешей руку с ножом, за спиной у нападавшего раздался выстрел. Повисла мертвая тишина. Бобер с алой меткой под левой лопаткой рухнул к ногам Крестового. Конь и Макар метнулись в разные стороны. Все присутствующие обернулись туда, откуда был произведен выстрел. На галерее второго этажа стоял Мартынов. В руке у него все еще дымился «наган».
Кеша в абсолютной тишине прошел между столиками к Агафье. Храпы безмолвно расступились. С взъерошенным хохолком на маковке и изорванной в драке рубахе Крестовый походил на себя куда больше, чем пять минут назад, когда он только появился на пороге «Хмельного». Взяв даму под локоть, Кеша увел ее по лестнице на галерею.
– Мое почтение, – Мартынов коснулся губами кончиков пальцев Агафьи. – Услышал шум, вот и решил посмотреть, в чем дело…
– Я в очередной раз твой должник, Мартын.
Крестовый, смахнув пыль с сюртука, склонился перед Арсением в шутливом полупоклоне.
Глава 13
Испытанный прием
– И что же, никогда ты Вайсман не видывал? И Крестового тоже? Так? И в первый раз от меня о них услышал? – Полковника разбирала злость.
Щеки его раскраснелись, отчего седые бакенбарды, обрамлявшие лицо, казались еще белее на темно-багровом фоне. Невозмутимость, с которой Змей отрекся от очевидных для следствия фактов о его причастности к группировке Вайсман, не на шутку взбесила Пороховицкого. И даже заставила его на минуту потерять привычное самообладание. После всех неудач с Капитолиной Вайсман и с Мартыновым, расколоть Змея было для обер-полицмейстера делом чести. Полковник скорее бы согласился отказаться от месячного жалованья, чем упустить такую птаху.
Змей же с преспокойным видом восседал перед Пороховицким. Точно так же он мог бы сидеть перед какой-нибудь прелестнейшей молодой особой. Ни один мускул на его лице не выдавал какого бы то ни было внутреннего напряжения. Змей был совершенно спокоен.
– Тут произошла какая-то ошибка, – как ни в чем не бывало произнес он. – Вы приняли меня за другого. Я и знать не знаю никаких Вайсман. А за то, что вы компрометируете репутацию честного человека, заточив его в острог, вам еще придется ответить…
– Против тебя есть свидетельские показания! – прошипел Пороховицкий, склонившись к самому лицу подследственного.
– Но ведь то всего лишь эмоции экзальтированных дам. Всем известен переменчивый нрав женщин, – почти пропел Змей, отстраняясь от обер-полицмейстера. – Сегодня они говорят одно, а завтра, забывая о том, что сказали, другое.
– Посмотрим еще, что скажет прокурор! И судья! – отрезал Петр Лазаревич.
Змей развел руками. Дескать, воля ваша.
– Я уже на все вопросы ответил. Не вижу больше смысла продолжать беседу! – в наглую заявил он, откидываясь на спинку стула.
Покачивая ногой, Павел внимательно исследовал носок своей щегольской лакированной туфли с заостренным кончиком.
– Ишь ты! Ведь какой ты дурак, оказывается! Никак-то тебя на испуг не возьмешь, – не утерпел Пороховицкий. Лицо его и уши продолжали полыхать от разбиравшей его ярости.
– Это все потому, ваше благородие, что вы невиновного человека заставляете в злодеяниях сознаться, которые он не совершал вовсе, – назидательно произнес Змей, не глядя на Пороховицкого.
Обер-полицмейстер рассмеялся:
– Наглец! Ну что ж… Сейчас посмотрим.
Резко развернувшись на каблуках, Пороховицкий направился к выходу. Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной.
– Зря вы так. – Бондаренко, который все время допроса молчаливо просидел на диванчике в дальнем углу кабинета, неожиданно встал с места и подошел к Змею. Захватив с собой по дороге стул, он сел чуть поодаль от подследственного. Змей медленно перевел взгляд в его сторону.
– То есть? – Прищур голубых слегка раскосых глаз делал Павла Знаменцева еще краше.
Бондаренко невольно подумал, что с такой внешностью, как этот паренек, грех было бы не стать маравихером.
– А то, что полковник из вас веревки теперь вить начнет. Уж лучше бы вы сознались во всем.
– Вы, видно, что-то путаете, Григорий Степанович. Не в чем мне сознаваться.
Змей пригладил ладонью смоляной черноты густые, как конская грива, волосы. Несмотря на то что ночь Павлу пришлось провести в острожной камере, зачесаны они были, как всегда, идеально. На косой пробор.
– Но мы то с вами знаем, уважаемый, что есть в чем. Я не знаю, как там насчет ваших амурных дел… – Бондаренко перешел на шепот. – Но что сестер вы знаете, уж не извольте отказываться. Это следствию доподлинно известно. Да и что вам стоит сознаться? Уверяю, от того вам только лучше будет. От вас лишь и требуют, чтобы сказали, где можно найти сестер Вайсман.
– Послушайте. – Змей до этого сидевший вполоборота к приставу, теперь развернулся к нему лицом. – Неужели вы думаете, что я ничего не понимаю? Вы хотите поймать меня на моих же словах. Из вашей затеи ничего не выйдет. Вам придется меня отпустить ни с чем. Мне же ведь прекрасно известно, что у вас недостаточно показаний против меня. Одно заявление! Где доказательства, что именно я обобрал ту купчиху, про которую мне давеча Петр Лазаревич толковал?
– Очень вас понимаю, Павел Емельянович, – податливо согласился Бондаренко.
Кому, как не ему, было знать, что единственного свидетеля, купчиху первой гильдии Евдокию Баранникову, показавшую против Змея, не поддержала третья пострадавшая, Аксинья Макарова, курсистка. А уж о княгине Гусыниной и говорить было нечего. Ввиду ее положения в обществе, а также личных отношений с самим обер-полицмейстером, ее открытое обвинение против Змея было и вовсе невозможным.
Григорий Степанович тем не менее ничуть не смутился упорством Змея.
– Но я вам хочу одно предостережение сделать. Это я по дружбе, так сказать. Потому как очень мне вас жалко стало. Молодой еще. Лицом не дурен. А тут, видите ли, штука может одна выйти…
Григорий Степанович придвинул свой стул ближе к Змею. Павел настороженно посмотрел на пристава.
– Не подумайте, что угрожаю, – как ни в чем не бывало продолжил Бондаренко. – Я вас предостеречь хочу, – загадочно произнес он.
Змей, несмотря на браваду, все же продолжал недоверчиво и с опаской коситься в сторону Григория Степановича. Бондаренко этого было достаточно. Подследственный заинтересовался! Предложенная приставом еще до начала допроса тактика игры в «хорошего» и «плохого» следователя имела свои шансы на успех.
Роли между обер-полицмейстером и приставом распределились сами собой. Пороховицкий должен был изображать из себя «злодея», а сам Григорий Степанович сочувствующего добросердечного человеколюбца.
Бондаренко с удовлетворением отметил, что тактика себя оправдывала. Змей оказался не так смел, как хотел преподнести себя. Пристав убедился в этом по тому, как изменился взгляд Павла. Глаза его беспокойно забегали с одного предмета на другой.
– Я вам как на духу скажу. В наше время пытки хотя и запрещены… – Бондаренко уже вкрадчиво шептал Змею на ухо. – Но ведь никто не запрещает уряднику или, скажем, стражнику применить для острастки иного взбунтовавшегося заключенного приемчик какой специальный. Так ведь?
