Татьяна Степанова - Темный инстинкт
Марина, я прав или не прав?
— Ты прав, Петя. — Зверева безучастно смотрела в окно. Шипов-младший чуть подался в сторону, чтобы не заслонять ей свет.
— Семья несет полную ответственность за честь, достоинство и доброе имя того, кто принес этой семье славу. — Новлянский говорил теперь так, словно это ему тут было пятьдесят лет, он был главой дома и читал нотации своему нашкодившему и нагрешившему сверх меры потомству. Вся манера его речи, построение фраз, сама поза резко отличались теперь от прежнего Пита. Несмотря на свои «бермуды» и растянутую кофту, он выглядел теперь взрослым, зрелым мужчиной, только еще очень юным внешне — словно Доктор Фауст, обретший вторую молодость.
И от этой необычной своей «юной зрелости» даже похорошел. — Семья отвечает и за то, чтобы после своей смерти гений унес с собой в могилу все тайны, которыми так дорожил при жизни. Вот почему я всегда против того, чтобы чужие, — тут Новлянский бросил взгляд в сторону Кравченко, — каким-либо образом принимали участие в делах семьи. Даже в тяжелые, скорбные минуты, даже когда это вроде бы идет на пользу.
— Оставь, Петя, пожалуйста, — Зверева слабо махнула рукой. — Ты прав во всем, но, пожалуйста, оставь.., это.
Кравченко напряженно слушал. «ЧТО-ТО ПОД ВСЕМ ЭТИМ КРОЕТСЯ, гений, слабости, семья как бастион, „блуждания“… Что-то все тут знают или о чем-то догадываются, но… Один ты как пень ни бельмеса ни в чем, ну же, думай!» — Он был вынужден скрыть свою досаду под вежливо-нейтральным замечанием:
— Должно быть, здорово владеть той самой книгой, которую так вдумчиво читал сам Чайковский. Я про библию его…
— А мне ближе всего вот эти строки, им отмеченные в Притчах Соломоновых. — Зверева выпрямилась и обвела взглядом притихших при звуке ее голоса домашних:
— «Если голоден враг твой, накорми его хлебом, а если имеет жажду, напои водой».
— Ну, эта ваша христианская любовь к врагам… Бог мой, Мариночка, о чем ты говоришь! — Майя Тихоновна так и заколыхалась — не от смеха, боже упаси, от горчайшего сарказма:
— Тут бы ближнему своему горло не перервать — как-то удержаться, при такой-то нашей волчьей нынешней жизни. Падающего — глубже в яму не столкнуть, безвинного не…
И тут ее перебили; Новлянский без всякой видимой связи с предыдущей темой разговора вернулся вдруг к тому, с чего и начал, задав неожиданный вопрос всем сидящим в гостиной:
— А вам не кажется, что сейчас самое время обратиться к хорошей гадалке, а?
И одновременно его сестра Алиса, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с грохотом распахнула двери террасы и крикнула:
— Едут! Я их на повороте видела: нашу машину. Господи, ну сделай так, чтобы все обошлось!
— Шурочка, разогревай обед, ребята, наверное, голодные как волки! — громогласно распорядилась Майя Тихоновна. — Мы сейчас же прямо за стол. И никаких расспросов чтоб — пока они не… Господи, да что же это?! Что они там с вами сделали?!
Мещерский и Зверев ввели в гостиную окровавленного Корсакова. На его брюках, рубашке пестрели багровые пятна. Измазана была и щека. Левую его руку туго стягивал носовой платок — тоже заскорузлый от крови.
— Марина, надо врача вызвать, что ли? — Зверев хмурился, однако казался самым спокойным из всех остолбеневших от ужаса домочадцев. — Как тут в местную больницу звонить? Хотя грязь, конечно, ужасная, наверно… Тут какой-нибудь частный врач есть, Майя, вы не в курсе?
— Не надо мне никакого врача, — Корсаков вырвался и двинулся к дивану, однако садиться не стал. — Не трогайте. А то я все изгваздаю тут.
— Садись — изгваздает он! — Зверев чуть не насильно усадил его. — Дай руку, ну!
— Что произошло? — Зверева мелкими тяжеловесными шагами засеменила к брату. — Что с рукой, Дима?
В дверях гостиной появился Файруз. Он бросил ключи от машины на журнальный столик, подошел к хозяйке.
— Да что случилось-то? Вы языки проглотили, что ли? — Майя Тихоновна рысью бежала к Корсакову уже с чистым бинтом и ватой. — Больно, да? Да как же они посмели такое… Да это.., это в Москву надо немедленно звонить! Министру! Или в приемную президента прямо! Марина, да разве можно такое беззаконие терпеть?! Да разве можно…
— Оставь меня в покое! Это я сам, понятно?! — Корсаков все порывался подняться, но Зверев, уже овладевший его рукой и начавший развязывать платок-повязку, только глянул на него.
— Марина Ивановна, это произошло случайно, — раздался негромкий голос Файруза. — Я один во всем виноват. Я резко затормозил, и Дмитрий случайно попал рукой в стекло.
— Какое стекло, боже? — Зверева повернулась к секретарю. — Порезы, вся рука… Кто тебя так, Димочка?! Мы сейчас же к адвокату, мы… Кто это сделал?
— Я сам, — Корсаков едва не оттолкнул ее, но сдержался. Отвернулся, стиснул зубы.
— Это я виноват: машину занесло, я не справился с управлением, и Дима попал рукой в боковое стекло. — Файруз был сама вежливая непреклонность.
Зверев и Майя Тихоновна промыли руку Корсакову марганцовкой — Александра Порфирьевна подготовила все медикаменты буквально за секунду, точно всю жизнь заведовала аптечкой, — обильно смазали два глубоких пореза на тыльной стороне ладони йодистым бальзамом.
— Вены, к счастью, не задеты, — Зверев ловко накладывал повязку. Алиса юлой вертелась подле него и все заглядывала в глаза — то ножницы подавала, то тампон, то вдруг неслась на кухню за чистыми салфетками.
Мещерский, хотя Кравченко просто пожирал его горящим от нетерпения взором, тихонько отмалчивался в сторонке. Присел на корточки к камину — там аккуратным штабельком лежали приготовленные на растопку дрова.
Взял с полки зажигалку, щелкнул ею машинально. Пламя лизнуло щепку, он поднялся и подтолкнул ее носком ботинка — все погасло.
— С огнем нельзя обращаться неуважительно, — сказал вдруг Файруз. — Так у вас, Сергей, огонь гореть не будет.
Мещерский снова щелкнул зажигалкой — тщетно.
— С огнем не стоит вести себя фамильярно, — Файруз достал из кармана коробок самых обычных дешевых спичек. Чиркнул одной. Она догорела у него почти до самых пальцев — только тогда он нагнулся к камину. И там вспыхнуло пламя, словно дрова облили бензином.
— Вы волшебник, Агахан. — Кравченко указал приятелю глазами на дверь: выйдем — пошепчемся. Тот и бровью не повел.
— Меня обвинили в том, что я убил Андрея. — Корсаков с силой вырвал полузабинтованную руку у Зверева. — Оставьте меня в покое, все нормально, ну! Заживет как на собаке. Только оставьте, оставьте меня в покое!
— Дима, мы… — Марина Ивановна побледнела.
— Мне он так и сказал: «Это ты его убил». — Корсаков обвел взглядом притихших домочадцев. — Я, понимаете?
Я убил Андрея.
— Дима, ты только успокойся, боже… Ну зачем вы камин-то зажигаете?! — выкрикнула Зверева вдруг с надрывом. — Что вы все.., душно ведь тут. Просто дышать нечем! Дышать невозможно! Откройте окно!
Кравченко, стоявший к окну ближе всех, потянул на себя раму. В комнату ворвался ветер с озера. Шипов-младший поймал запарусившую штору, отодвинул вбок. Он оперся о подоконник и так застыл — спиной ко всем. Они не видели его лица.
А лицо Корсакова дергалось, словно в нервном тике.
Он ринулся к бару, схватил первую попавшуюся бутылку и припал к ней с жадностью. Поперхнулся, перевел дух и, снова запрокинул голову и глотал, глотал. Григорий Зверев нагнулся, молча начал собирать с ковра окровавленные и мокрые от марганцовки тампоны.
— Принеси какую-нибудь тряпку. Лисенок, — попросил он. — И вообще, мы будем сегодня обедать или нет?
— Дима, что у тебя с рукой? — в который раз жалобно спросила Марина Ивановна.
— Ничего, несчастный случай, я сам виноват, — Корсаков оторвался от бутылки. — Что смотрите на меня? А-а, понятно. Он же сказал: «Кто ж тут про вас молчать будет!» Все, все выложили еще тогда, в самый первый раз!
Все были рады свои сплетни…
— Что ты говоришь? — Зверева подошла к нему. — О чем ты? О каком еще.., обвинении?
— А ты не знаешь?! — бешено выкрикнул Корсаков. — Ты не догадываешься, нет? Этот мент сказал открытым текстом, что вы.., и они тоже считают, что это я убил Андрея!
Зверева придвинулась к нему.
— Тише, ну пожалуйста.., это все бред… — Она коснулась его бинтов. — Все это.., не правда. Этот следователь просто глупый и злой человек… Никто ни в чем.., не может… Мы никогда, никогда ничего подобного никому о тебе не говорили. И не думали никогда. Слышишь, никогда!
Ну, успокойся, успокойся же, Дима.
Он попытался оттолкнуть ее, но она вдруг обняла его крепко, прижалась к нему.
— Никто, никто и в мыслях не держит такого, — приговаривала она, покачивая его, словно убаюкивая. — Ну же, успокойся, пожалуйста. Ты же сильный, ты можешь. Никто больше не посмеет говорить такую поносную клевету.
Он снова попытался освободиться, но она зашептала снова свое: «Тише, тише», — и он вдруг зарылся лицом в ее волосы, а точнее, в кудрявый парик. Его спутаная соломенная грива смешалась с бронзово-каштановыми искусственными локонами.
