Татьяна Степанова - Темный инстинкт
— Тогда зачем же убийца притащил тело сюда? Ну, впрочем, это еще как-то можно объяснить, — Мещерский оглядел поляну. — С глаз долой с дороги, за кусты. Но громоздить-то его тогда зачем? Что за нелепость? Столько усилий… Бессмысленный поступок, Вадя.
— Вроде бы бессмысленный. Вот почему они, — Кравченко мотнул головой в сторону города, — так вцепились в основную свою версию о причастии к этому убийству Пустовалова. Шабашника-то ведь тоже убили вроде бы бессмысленно. И лицо ему вроде без всякой на то надобности раскромсали.
— Вот мы снова, как по кругу, и приходим к исходной точке: убийца — Пустовалов.
— А тебе что, скучно от такого банального решения?
Тайны нет, да? Не беспокойся. Если даже это и так, маньяка еще поймать надо, а в этом деле у Сидорова и конь не валялся. И к тому же.., кто-то с этой бессмысленностью здорово мог под суетиться. Пораскинул умишком и… О психе-то и его манере сводить счеты все с нашей подачи тогда, за тем ужином услыхали.
— Ты уже говорил о прецеденте, — Мещерский кивнул. — Я не забыл. По логике вещей это, конечно, могла быть инсценировка «под психа», но.., все-таки слишком уж искусственно. Много всяких предпосылок должно было совпасть. Тут, с этим возложением тела, и что-то другое возможно.
— Что же?
— А это надо подумать. А может, вспомнить, — Мещерский вздохнул. — Вот твердят все — система, аналитический ум…
— Логика, — ехидно подсказал Кравченко.
— Логика — великая штука. Но мы с тобой, Вадичка, абсолютно нелогические люди.
— Что-то новенькое. Моими словами заговорил.
— Люди хаоса мы, вот что. Бабка моя предсказывала: в следующем веке в мире воцарится хаос, — Мещерский сел на траву. — Не бедлам, нет, а некая упорядоченная бессмыслица.
Кравченко хлопнул приятеля по плечу:
— Выше нос, философ. Ты вот что мне лучше скажи: а что ты почувствовал во время нынешней семейной баталии?
— Они вроде бы жалели Корсакова.
— Вроде бы… Так. А еще?
— В комнате было душно.
— Так, — Кравченко снова кивнул. — А еще?
— Не знаю, но… — Мещерский запнулся. — Мне показалось.., вернее, у меня возникло такое чувство, и я вдруг подумал — это общее, часть единого целого, что ли…
— Покороче и пояснее.
— Мне показалось: все мы ждем, кто станет следующим кандидатом на тот свет.
— По твоей любимой логике вещей, если все дело только в наследстве, следующей жертвой окажется Зверева.
— Я этого не сказал. И потом, разве ОН станет так рисковать? Торопливость в таком виде — это ж прямая дорога на нары.
— Ну, кто-то должен поторопиться, а то вдова возьмет и снова выскочит замуж, — хмыкнул Кравченко. — Любовничек-то вроде снова в чести.
— Нет, это не то, — Мещерский покачал головой. — Между Корсаковым и Зверевой уже.., в общем, они… Думаю, мы ошибаемся. Там уже погасшие угли, одна зола.
И потом, ты серьезно думаешь, что кому-то придет в голову снова влюбиться в такого вот истерика?
— У человека семья погибла, — Кравченко вздохнул. — И опять же по твоей логике вещей, мы должны стать к Корсакову более милосердными, что ли…
— Если он убил Сопрано из ревности с корыстью, Звереву ему убивать просто смысла нет. И кого-то другого тоже. Зачем? А ОНИ ЖДУТ. Понимаешь? И я тоже начал ждать, — Мещерский помрачнел. — Это как групповой психоз. В этом доме действительно новая гроза собирается.
— Мне это же Алиса сегодня говорила. Вредная она барышня для нас, Серега. Но выходит, тоже шестое чувство в ней шевелится, а может, прикидывается она. — Кравченко потер лицо ладонью. — Действительно хаос грядет полнейший.
— А мы никаких мер с тобой не принимаем к защите…
— Кого? Ты мне имя назови, кого ты защищать рвешься. ЕЕ? Одну? — И Вадим с досадой отвернулся. — А может, мы все и накручиваем, — сам себя успокаивал Кравченко, — и ничегошеньки тут больше не случится. И психа нашего с топором Сидоров один на один в честном бою возьмет.
Мещерский не отвечал. Что толку злиться на Вадькины подначки? Он посмотрел на оранжевое солнце, клонившееся к закату — в тихие прозрачные воды озера. Вот и четвертый день позади, а ничего не сделано. И ясности никакой. Солнце в тучах тонет — к перемене погоды. Сентябрь, сентябрь… Скоро здесь дожди начнутся, потом и снег — север все-таки. Комплексную экспертизу когда-нибудь да проведут, с похоронами определятся, засыплют .Сопрано землей пополам с песком, набросают на могилку цветов и.., все уедут из этого дома. И тайна так и останется тайной.
— Мы тут всего четыре дня, — донесся точно издалека голос Кравченко. — А тут столько уже всего случилось, что по твоей, Серж, логике нам всем нужен ха-а-роший таймаут.
Но тайм-аута взять не пришлось. Напротив, лавина последующих событий обрушилась на дом у озера с такой стремительностью, что некоторые из его обитателей стали всерьез помышлять о бегстве из этого проклятого, как они говорили, места. Но все это случилось ПОЗЖЕ. А пока…
Первым сигналом надвигающегося кровавого хаоса стали прогремевшие один за другим в ночи два выстрела.
А началось все около половины одиннадцатого. До этого без малого час, сразу после ужина, приятели провели на террасе в обществе Марины Ивановны. По ее настоятельной просьбе Мещерский рассказал все, чему стал свидетелем в паспортном столе и на обратном пути. От комментариев удерживался. Зверева тоже не задала ни единого вопроса. Когда Мещерской кончил, сказала всего одно слово:
— Спасибо.
И поднялась.
Они тоже поднялись.
— Если вас не затруднит, попозже посмотрите, как он там, — певица прятала глаза.
— Корсаков спит. Он пьян, — ответил Кравченко.
— Все равно. Посмотрите. Попозже.., я волнуюсь за него. Он так переживает. — Она направилась к лестнице. — Надо воздухом перед сном подышать.
— Разрешите вас проводить? — Кравченко двинулся следом.
— Я хотела бы побыть одна. Я только до озера и обратно.
— Марина Ивановна, но уже слишком поздно. И потом, мы отвечаем в какой-то мере за вашу безопасность.
Это наша работа.
— Простите, но я хочу побыть одна. — Зверева улыбнулась. — И пожалуйста, не ходите за мной инкогнито, как охранники за Сталиным. Даже его это выводило из себя.
— Раз вы не позволяете, мы не сделаем ничего против вашей воли.
— Спасибо, я и не сомневалась.
Когда она вышла, Мещерский шепнул:
— Тайное сопровождение клиента — это мысль. За Хозяином Берия по-пластунски ползал на Ближней Даче.
Рискнем и мы, а, терминатор?!
Кравченко плюхнулся в кресло и вытянул ноги.
Около четверти одиннадцатого он постучался в комнату Корсакова, находившуюся в том же крыле, что и терраса, по соседству с комнатами Новлянского, Зверева и Шипова-младшего. Алиса обитала в мезонине с балкончиком, выходившем на скат черепичной крыши. Напротив ее дверей находилась ванная, прачечная и комната Александры Порфирьевны.
Корсаков спал на диване, одетый, до пояса укрытый клетчатым пледом. Забинтованная рука его покоилась на груди.
Возвращаясь к лестнице, Кравченко в коридоре натолкнулся на Зверева. Тот вышел из ванной — на щеках его еще белели клочья пены, он был почти голый, только полотенце запахнул на бедра. Кравченко с завистью отметил, что дубляжник действительно еще «мужик хоть куда» — мускулистый, холеный, подтянутый. Загорелая кожа — чистый атлас. Видимо, на уход за своим телом Зверев тратил уйму денег — на всех этих косметологов, массажистов, тренеров, на лосьоны и тренажеры, кремы и мужскую парфюмерию. Но при всем при этом бритва, которую он держал в руке, выглядела очень старомодно: станок из тяжелой нержавейки, сборный, а лезвие зажато между двух пластин. Кравченко удивил и столь допотопный бритвенный прибор в руках такого денди, и то, что денди вдруг задумал на ночь глядя скоблить себе физиономию. С чего бы это?
— Я думал, это Марина Ивановна к Димке заглянула, — сказал Зверев, придерживая левой рукой полотенце. — Она его проведать после ужина собиралась.
— Корсаков спит, а Марина Ивановна на прогулку ушла. Какая у вас бритва интересная, Григорий Иванович.
— Антикварная вещь, — Зверев усмехнулся. — А другие моя кожа не выносит. Какие я только не пробовал, все — дрянь. А это моя самая первая бритва, Вадим. Мне ее отец подарил, мне только шестнадцать исполнилось.
Мы тогда летом на нашей даче жили в Малаховке. Я спал и видел себя этаким зрелым дядей — девочка мне одна жутко нравилась, а за ней дембель ухаживал. Вот такие усы себе отрастил, паразит. А я, в общем… — Зверев стер пену со щеки. — С тех пор эта бритвочка со мной всегда и везде. — Он развинтил станок и вытряхнул лезвие на ладонь. — Корпус — золингеновская сталь, довоенная еще. Отцу трофеем под Кенигсбергом от фрица досталась. А он мне передал.
Только вот лезвия нынешние — мура мурой. Вы «Стейнхарпер» не пробовали, нет?
— Увы, — Кравченко развел руками. — А ваш отец музыкант был?
