Мертвяк - Илья Владимирович Рясной
Глебу стало не по себе от этих слов. Лесовику он верил. Верил каждому его слову, как бы странно они порой ни звучали.
— А что мне делать?
— Жить. По законам Божьим. По правилам чести. Да по доблести воинской. А Господь сам тебе путь укажет. Все увидишь и поймешь. И отчаяние познаешь, и утраты, и победы. А наука моя тебе пригодится. Главное — святую Русь небесную в сердце держать. Добро со злом, а Бога с диаволом не путать. И с нечистью, не жалея живота, драться.
Следующим утром Глеб ушел от Лесовика. И больше его не видел. Не знал, встретятся ли снова. Ему казалось, что Лесовик еще жив. Два года назад прилетел на Алтай, добрался до тех мест. Нашел избу. Пустую, полуразрушенную. Лесовик ушел. Куда? Кто же знает.
А Глеб очутился там, где ему было предопределено очутиться судьбой — на войне. Произошло это просто и буднично. Возник в Москве из небытия, как привидение. Квартиру заняли чужие люди, пришлось немало побегать, прежде чем доказал, кто есть кто, объяснил путано, где находился все эти годы, и получил право опять считаться полноценным членом общества. Институт Академии наук, где раньше работал Глеб, захирел, темы, которые тогда казались, да и на самом деле были, прорывом в двадцать первый век, основами новых технологий, были прикрыты, а что можно было, за пять копеек загнано американским и немецким «братанам» — научно-техническим стервятникам, пожирающим то, что оставалось от российской науки. Глеб оказался не у дел. Подрабатывал переводами с немецкого. Вступил в Московский казачий круг. И таким образом очутился в Приднестровье. Так началась для него война. Жестокая, настоящая, без дураков, война на выживание — свое и тех, за кого ты отвечаешь.
Иногда Глебу начинало казаться, что он вплотную подходил к той грани, за которой начинается власть лукавого. Слишком много всего пришлось ему натворить на войне. Слишком много было крови, страданий. Глеб изводил себя мыслями о том, какое он имеет право отнимать чужие жизни. А потом видел политых бензином и подожженных врагами женщин из медсанбата в Бендерах, вырезанные мусульманами селения в Югославии, изнасилованных и истерзанных бандитами в Чечне детей в детском доме и труп воспитательницы, пытавшейся, беспомощно и бесполезно, прикрыть их, защитить слабыми женскими руками. И тогда понимал, что никогда ему не сойти с пути, нужно опять сжимать в руках меч. И рука его была крепка. Карал врагов без жалости. Не оставлял без внимания и своих — беспощаден был к мародерам, не допускал притеснения мирного населения. Воин дерется только с воинами.
Времена действительно были тяжелые. Нечисть и нетопыри вроде тех, что встретил он на берегу речки на Алтае и которые забрали жизнь его невесты Алены, расплодились в невиданных количествах и, казалось, лезли из каждого погреба и подвала. Бесово воинство правило бал в России, в кровоточащих, отвалившихся от нее республиках. И Глеб не видел этому конца. И часто ловил себя на мысли — не прав был Лесовик, надеясь на что-то. Россия все-таки гибнет, и ничто не спасет ее. И впадал он в страшный грех — грех отчаяния. Порой малодушно стремился укрыться от всего этого. Но ничего не выходило. От своей судьбы не уйти никому. И Глеб вновь надевал разгрузочный жилет и брал привычно и сноровисто в руки автомат…
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
— Говорит Восьмой. Путешественник прошел через ворота, — послышалось из динамика, — С посылкой. Команда прикрытия — восемь. Два контейнера. Квитанции…
Восьмой изложил диспозицию.
— Отлично, — кивнул Артемьев, — Магомед с грузом прошел через таможню.
— И Трактор с бригадой там.
— Ну, держитесь, сучьи дети… Говорит Единица. Вариант пять, — произнес Артемьев в микрофон.
— Восьмой — понял.
— Третья группа — ясно.
— Десятый понял.
— Поехали.
Глеб повернул ключ зажигания, и автомашина ГАИ тронулась с места.
⠀⠀ ⠀⠀
*⠀⠀ *⠀⠀ *
Магомед жизнью своей был вполне доволен. Поскольку он жил как мужчина. Точнее, так, как должен жить мужчина в его представлении. А именно — воевал, убивал, насиловал, брал что хотел, мародерствовал. «Главное, не чтобы был конь, а чтобы была винтовка. Будет винтовка — будет и конь, будет и уздечка», — говаривал его отец. И Магомед был полностью с ним согласен.
Магомед считал, что джигит из него — хоть куда! Никому спуску не даст. Чемпион России по контактному карате. С автоматом обращается, как скрипач со скрипкой — мягко, нежно и точно. Кровь врага вызывает у него только радость, и нет, не было и не будет в сердце жалости к тем, с кем судьба свела его в бою. Он не жалел никого — будь то женщины или дети. И не боялся никого — рбудь то человек, будь то шайтан. Магомед был гордым сыном гор и везде собирался жить не иначе, как по своему разумению. Пока у него это получалось.
Первого человека он убил, когда ему исполнилось шестнадцать лет. Это был кровный враг семьи, его, связанного, вывезли высоко в горный аул. Дядя Магомеда сунул ему в руки старинный кинжал с серебряной рукояткой и сказал — давай. Магомед зажмурился и нанес удар. Потом еще один. Что было потом — помнит плохо. После ему рассказывали, что его пришлось оттаскивать от безжизненного тела, и по лицу мальчишки текли слезы; выронив кинжал, посмотрев на свои руки, он вдруг рассмеялся. После он всегда смеялся, когда резал врагов.
Что было потом? Приобщился с родственниками к делу. Благо времена настали лихие. Грабили в ущелье машины. Некоторых водителей отпускали. Некоторых — нет. Когда русские шайтаны вошли в братскую Ичкерию, Магомед пошел воевать. И воевал честно, как джигит. Участвовал в знаменитом захвате русской больницы. И был готов убивать женщин и детей этих русских шайтанов. И убивал как мог.
В той победной войне Магомед показал, на что он способен. Он гордился собой. Гордились им и его родственники. Только порой, когда накатывала тоска, приходили воспоминания о том, чего вспоминать не хотелось… Как взяли его федералы. Как русский спецназовец засунул ему в рот гранату и демонстративно поиграл чекой, заявив:
— Сейчас выйду… С кольцом. Успею.
И как Магомед вдруг забыл на миг, что он джигит. Как весь мир вдруг, собрался в одной точке, как в линзе, и Магомед понял, что нет в мире ничего важнее, чем быть живым. И как, расплачиваясь за право жить, дал наводку на аул, где размещалась диверсионная группа, в которую он входил.
