Виктория Платова - В тихом омуте...
Периодически я проваливалась в какие-то обрывки снов-галлюцинаций, главным в них были прозрачные руки Фарика и Алены, они нежно касались меня, но их прикосновения были обжигающе-ледяными, они заставляли сжиматься и без того маленькое сморщенное сердце.
И только когда начало светать, я наконец заставила себя подняться и посмотреть назад.
…Джипа не было.
Вместо него на безмятежной глади болота рваной раной расплылось черное пятно. Еще несколько часов, а может, какой-то час – и уже ничто не будет напоминать о нем. Я не знала, как глубока трясина и насколько далеки от меня Алена и Фарик. И впервые за несколько часов я пожелала им смерти – мгновенной смерти там, на даче. Если это так – значит, они счастливо избежали этого мучительного долгого всасывания в вонючую утробу земли. Они не мучились…
Слезы снова полились у меня из глаз, скатились на запекшиеся губы – и меня обожгла едкая боль: оказывается, я содрала, искусала губы в кровь, когда ползла к спасительной кочке. Содранные губы, содранные ладони – это пассив. А в активе ты снова осталась жива…
Я мелко дрожала, свитер, рубаха и куртка промокли спереди насквозь и не могли меня согреть. Я сняла рубаху и свитер, надела их задом наперед, вывернула куртку, но теплее не стало. Низкое северное солнце равнодушно смотрело на меня, оно тоже ничем не могло помочь, а перед глазами маячила братская могила людей, которые погибли из-за меня…
Скорее машинально я открыла Аленину сумку; дорогая кожа была безнадежно испачкана болотом, но внутренности не пострадали. Немного денег на традиционный мартини по дороге домой, записная книжка, беспечно валяющиеся визитки, ключи от дома и какие-то яркие, хорошо отпечатанные бумаги. Я внимательно рассматривала их, а когда поняла, что это такое, ничком упала на стылую землю и сунула грязные руки в рот, чтобы заглушить стон.
…Это были два билета на паром “Анна Каренина”, Питер – Стокгольм, каюта “люкс”… Билеты были выписаны на мое и Аленино имя – она решила нам устроить уик-энд, жест безнадежно влюбленной богатой женщины. Здесь же лежали ее и мой заграничные паспорта – это был сюрприз, о котором она не успела сказать мне… Не успела, не успела, бедная Алена! Паром уходил в ближайшую субботу, через три дня; значит, никакой мещанской Финляндии с ее пивом и дорогами – о поездке туда мы вяло шутили всего неделю назад; всего лишь респектабельная Швеция, северные ворота огромного мира, куда единственно я и хотела попасть… Но сейчас это нужно мне было меньше всего, я отдала бы все, лишь бы они были живы! Но они мертвы, они покоятся в страшной яме болота. Я вытерла мокрое лицо платком и осторожно обвязала его вокруг тонкого стебля растущего на кочке кустарника – сегодня ночью он спас мне жизнь. Пусть хоть этот платок будет эпитафией на могиле, мне нельзя забыть это место…
…В ста метрах чернел худосочный пакостный лесок – искривленные деревца, чахлая щетка подлеска – и ни одной живой души.
В школе я неплохо бегала стометровку, но сто метров – обманчивая дистанция, когда между лесом и тобой хляби болота. И помощи ждать было неоткуда.
В свете дня это расстояние не казалось опасным, пейзаж затягивал своей умиротворенностью. Несколько минут я собиралась с силами, потом сломала маленькое сухое деревце – ничего более основательного под рукой не было. Его я использую в качестве проводника, в качестве щупа, чтобы добраться до леса и не утонуть в болоте.
Спустя час, измотанная до последней возможности, я выбралась на твердую землю, как могла, почистила одежду прелыми листьями; листья посуше набросала под дерево и заснула тяжелым сном.
Это был блаженный черный сон без сновидений, никто не тревожил меня в нем, никто не мучил прошлым и не пугал будущим.
…Я проснулась от близкого холода – еще немного, и на землю снова спустятся сумерки, мягкие, вкрадчивые – сейчас они были моим единственным союзником. Я приблизительно помнила направление, но сейчас это было неважно, я шла и шла, пока сквозь редкую стену деревьев не показалось шоссе. Машины проносились по нему довольно часто, мне только нужно выбрать подходящую, чтобы добраться до города.
По габаритным огням я определила мощный “КамАЗ” и подняла руку. Во ВГИКе я никогда не была хиппи и никогда не ездила автостопом, этим грешили мои более продвинутые сокурсники – от них-то я и узнала нехитрую технологию автостопа: немудреный психологизм, пачка хороших сигарет для парней и пара запасных презервативов для девушек: на трассе может случиться всякое, сопротивление бесполезно, тогда лучше расслабиться и получить удовольствие. А сами шоферы делятся на тех, кто жаждет выслушать историю твоей жизни, а заодно всех других жизней, и на таких, кто сам болтает без умолку, рассеивая скуку длинных трасс.
…Мне повезло – мой шофер оказался из породы говорунов. За время езды до Питера я узнала, что у него трое детей: старшая девочка и мальчики-близняшки; что жена его беременна четвертым ребенком, и, кажется, опять будет мальчик; что сам он из Медвежьегорска, везет из Карелии продукты питания; что напарник его погорел на сто тысяч долларов, когда связался с оргтехникой… Черт его попутал поставить в фуру канистру с бензином – бензин от тряски вытек и загадил новехонькие упаковки компьютеров. Фирма-поставщик выплатила неустойку в размере этих ста тысяч, а безнадежный долг повесили на приятеля. Тот сначала запил, а потом повесился на этом самом ремне (шофер похлопал себя по джинсам) – он выкупил у вдовы за кругленькую сумму, говорят, веревка повешенного приносит счастье. И ему повезло – он переходит с междугородных трасс к главе местной администрации на персоналку, нежданно-негаданно… И это его последний рейс.
Я сочувственно качала головой, ахала в нужных местах, в благодарность шофер обучил меня немецкому слову “натюрлих” как универсальной оценке любой ситуации, и мы расстались в Питере, довольные друг другом.
Без приключений я добралась к себе на Васильевский, наскоро вымылась и свалилась без сил.
* * *… Паром отходил в субботу вечером.
Сегодня было утро четверга, значит, уже послезавтра меня не будет в этой стране, и кошмар закончится. Я решила ехать, я решила воспользоваться этим щедрым посмертным подарком Алены, другого выхода у меня не было. Я совершенно не представляла себе, что я буду делать в Швеции, но теперь это было неважно. Пока неважно.
Здравый смысл подсказывал, что, избавившись от одной головной боли – влюбленного мстителя Фарика, я получила куда более серьезную: смерть Алены. Еще день-два (я надеялась, что два, а то и три…) – и ее начнут искать. А судя по тому положению, которое занимал ее отец, эти поиски будут основательными. Рано или поздно они приедут на дачу, увидят остатки мирной пирушки, три стакана; снимут отпечатки пальцев, отпечатки протекторов – дальше мое воображение не распространялось, я понятия не имела о следственной практике… Кроме того, я не знала, каким путем Алена добыла мне паспорт, кто знает о нем, и если знает, то что?..
Это были вполне трезвые рассуждения, которые время от времени разбивались о волны отчаяния, – я не могла отделаться от жуткой картины мертвых тел в ванной, от съедающего душу чувства вины за происшедшее.
Я просидела в квартире весь день, вечером отправилась на улицу (такое поведение казалось мне смешным, но похожим на правду) и утопила в грязной, заключенной в захламленные берега речушке, названия которой не знала, сумочку Алены. Чуть дальше, воровато озираясь, выбросила ключи от ее квартиры на Крюковом (слава Богу, там не осталось ничего, указывающего на меня); сожгла в пепельнице Аленины визитки, заграничный паспорт и билет на паром.
И когда языки пламени лизнули плотные страницы паспорта, я почувствовала себя невероятной сукой и искусала в кровь уже подживающие губы. То, что я делаю сейчас, казалось мне отвратительным по отношению к человеку, который так искренне, так безоглядно помог мне… Но кто-то другой, уже пустивший во мне корни, кто-то хладнокровный и знающий жизнь, говорил: так надо, им уже ничем не поможешь, Алену не вернешь, Алена не осудила бы тебя, все правильно, девочка, а пепел собери и вынеси на помойку… Черт возьми, это было невыносимо! Я боялась спать, снова и снова я видела болото, где утонул Аленин джип. И мысль о том, что она, так любившая удовольствия, флирт, поцелуи на ночь, хороший коньяк, такая восхитительно живая, нашла последнее упокоение не в аккуратной могиле под черным мрамором от вечно скорбящих родителей и друзей, а в зловонной жиже болота – сама мысль об этом была мне невыносима…
…Эта мысль пришла совершенно неожиданно, она оказалась защитной реакцией на постоянную саднящую боль в сердце: перед самым отплытием я пошлю письмо в Аленин адрес; я укажу, где затонул джип, я дам все приметы, которые помню, они вытащат их, если их можно вытащить, они обмоют их тела и хотя бы похоронят по-человечески. “Прости, – шептала я, грызя кончик подушки и лежа без сна. – Прости, моя хорошая, это единственное, что я могу для тебя сейчас сделать. Прости, прости меня…"
