Виктория Платова - Битвы божьих коровок
С Пацюком неладно.
И Андрей Иванович Майский уже машет ему рукой. С того берега.
Пока Забелин рассуждал о других берегах, Пацюк легонько подтолкнул ногой дверь в комнату и захлопнул ее. И снова уставился на следователя. Нехороший блеск в его глазах заставил Забелина поежиться.
— Слушай, Егор… Ты болен, я с улицы… Я руки вымою? Где у тебя тут ванная?
Секунду подумав, Пацюк указал рукой на дверь в самом конце коридора, рядом с кухней.
— Ну ладно… Ты пока чаек поставь, а я быстренько.
— Давайте я пока вашу папку возьму, — Пацюк протянул к папке худую, покрытую черными редкими волосами руку.
— Ничего. Мне не мешает.
Юркнув в ванную, как какая-нибудь перетрусившая курсистка, Забелин набросил крючок и только, тогда перевел дух. И, вытащив из-за пояса “Макаров”, переложил его в карман. Так-то лучше. Нет, Забелин и мысли не допускал, что придется им воспользоваться, и вообще к оружию в руках следователя он относился скептически. Но… Черт его знает, что взбредет в голову Пацюку. Религиозные фанатики обычно до последнего защищают свои святыни.
На тот случай, если фанатик стоит за дверью и прислушивается (в его нынешнем состоянии все может статься), Забелин открыл воду и смочил кончики пальцев.
Прямо перед ним, на загаженной засохшим кремом для бритья полке, красовались сложенная опасная бритва (так вот откуда порез на пацюковском подбородке. Опасной бритвой не каждый распорядиться умеет) и пузатенький флакончик “Magie Noire”. А к флакончику прилепился тюбик губной помады “Das Schwarze Perle”. Забелин снял флакончик с полки, открыл его и понюхал черный ароматический столбик. И даже лизнул его для убедительности.
И зубная щетка в стаканчике.
Рядом с еще одной — вытертой и облезлой, очевидно, хозяйской — она смотрелась верхом совершенства. Ушлая бабенка эта гражданка Алексеева… Даже щетку успела перетащить. А когда женщина перетаскивает к тебе зубную щетку, знай, что завтра она перетащит и мебель. А послезавтра ты проснешься со штампом в паспорте. Точно так же начинала бывшая забелинская супружница, записная нимфоманка… Забелин вспомнил квартиру самоубийцы Лангера на Васильевском. Там никаких посторонних зубных щеток не было, хотя Мицуко и утверждала, что является его постоянной подружкой. Но это и понятно, покойный Лангер был парнем хоть куда, красавчик, атлет. Даже лежащий на прозекторском столе, даже распотрошенный, он вызывал легкую зависть. А Пацюк… Никаким особенным красавчиком и тем более атлетом он не был. А между тем в оставшихся за кадром отношениях стажера и покойной наблюдался явный прогресс.
Что странно.
Закрутив кран, Забелин огляделся в поисках полотенца.
Не первой свежести, украшенное махровыми выпуклыми розами и такими же выпуклыми бабочками, оно висело прямо за его спиной. Поверх измятого, выпачканного в известке темно-синего пиджака. Поначалу Забелину показалось, что это форменный пиджак. И он недовольно покачал головой. Подобного отношения к форме следователь не одобрял.
Если тебе плевать на форменную одежду, то тебе плевать и надело, которому служишь. Арифметика простая.
У самого Забелина форма — отутюженная и почищенная — хранилась в шкафу, под белой простынкой. Он свято верил, что театр начинается с вешалки, а юрист — с формы. Поскольку форма вводит в круг посвященных, в круг приближенных, в круг разделяющих ответственность. Если бы все ходили в форме, то и ответственности было бы больше…
Забелин осторожно счистил известку с полы пиджака и только тут понял, что никакого отношения к форме этот, с позволения сказать, маоистский френч с накладными карманами не имеет.
Но было поздно.
Рука Забелина уже наткнулась на какую-то тяжесть в кармане. Воровато оглянувшись на дверь, он запустил пальцы вовнутрь и извлек две небольшие, прилепившиеся друг к другу книжечки. Первая оказалась служебным удостоверением Пацюка. Вторая — закатанными в яркую пластиковую обложку водительскими правами. Забелин машинально пролистал права — “BMW 316, 1982 г., номер кузова…” — и добрел до самого конца, до плексигласовой корочки.
За плексиглас был заткнут небольшой кусочек чего-то черного, поначалу показавшийся Забелину жестким крылышком какого-то жука. Он поднес плексиглас к глазам…
Лучше бы он этого не делал!
И перекладывать “Макаров” больше вроде не стоит. Впору выбегать с ним наперевес из преступной ванной и тыкать дулом Пацюку в резаный подбородок. Вот оно, последнее звено, так любовно сохраненное убийцей.
Ноготь.
Выкрашенный черным лаком ноготь убитой Елены Алексеевой!
Непослушными пальцами Забелин рванул “молнию” папки, перевернул заключение и целый ворох приложений к заключению. И вытащил конверт с фотографиями.
Ошибки быть не может.
Контуры сломанного ногтя с увеличенной фотографии руки Мицуко полностью совпали с нижней кромкой злополучного кусочка. Интересно, зачем Патоку понадобилось хранить его? Или это тоже часть алтаря, вариант передвижной армейской церквушки?.. В любом случае улика, которую Забелин считал на сегодняшний день главной, перестала быть таковой. И галантно уступила место этому крошечному ноготку.
В дверь ванной постучали, и Забелин сунул пластиковые корочки с правами в папку.
Приобщил.
Вполне может случиться так, что права Пацюку понадобятся не скоро.
— Вы скоро, Даниил Константинович? — тревожным голосом спросил из-за двери Егор. — Чай уже готов…
— Иду.
Застегнув папку и похлопав себя по карману с пистолетом, Забелин взглянул в зеркало. Своим лицом он остался доволен: непроницаемые глаза, абсолютно спокойный, почти безмятежный лоб. Что ж. он совсем не похож на первооткрывателя убийственных тайн, которые хранит эта ванная комн…
Стоп.
Что-то кольнуло его в затылок, а от этого так просто не отмахнешься.
В самой глубине забелинского затылка много лет назад свила себе гнездо его же интуиция. Большую часть времени она спала, питалась подножным кормом, выщелкивала блох из перьев, высиживала немощных птенцов. Но иногда интуицию пробивало на откровения. И тогда она принималась долбить клювом шейные позвонки.
Вот и сейчас она неожиданно пробудилась. С добрым утром!
Забелин принялся шарить глазами по полке, надеясь обнаружить, что именно заставило интуицию выйти из спячки.
Стаканчик с двумя щетками, крем для бритья “ДИМА” (уж не со времен ли “примкнувшего к ним Шепилова” он здесь лежит?), зубная паста “Аквафрэш” (а “Поморином” слабо?), “Magie Noire”, бритва, помада “Das Schwarze Per-1е”, шампунь, коробка с палочками для ушей… Коробка с палочками для ушей, шампунь, помада “Das Schwarze Per-1е”, бритва, “Magie Noire”… “Magie Noire”, бритва…
Бритва.
Опасная бритва, как улитка, свернувшаяся в темно-янтарной ручке.
Что говорил ему Крянгэ о так и не найденном орудии преступления? Это не нож, лезвие ножа не смогло бы оставить такой идеально тонкий порез. Это не тесак и не топор. Скорее всего — хирургический скальпель.
Или бритва, от себя добавил Забелин и протянул руку к янтарю.
Лезвие бритвы, выскочившее из янтарной ручки, угрожающе блеснуло. Да что там, оно ослепило Забелина идеально наточенным краем. Наверняка он натачивает ее на ремне, старинный дедовский способ. Потом бреет подбородок, а потом полосует горло любовницы. На бритве не было никаких следов жертвенной крови, она сверкала белозубой улыбкой, как звезда сороковых Марика Рокк… Еще бы, отличная сталь, скорее всего — немецкая…
С величайшими предосторожностями Забелин сложил бритву и сунул себе в левый карман. В правом лежал “макаров”, и теперь карманы уравнялись.
Вооружившись этими противовесами, Забелин откинул крючок и толкнул дверь. И едва не сбил с ног Пацюка. Тот стоял перед Забелиным в красной, не первой свежести рубахе в крупную клетку и спортивных штанах. Худой и несчастный, с запавшими щеками, запавшими глазами и запавшим ртом, похожий на фоторобот всех серийных убийц сразу.
— Что-то вы долго, шеф, — сказал он, тщетно пытаясь заглянуть в ванную, из которой только что вышел Забелин.
Как будто это что-то могло изменить.
— Кровь носом пошла, — соврал Забелин. — У меня бывает иногда… А я, хоть и старый черт, до сих пор этого боюсь. А ты?
— Нет. Не боюсь.
— Не сомневаюсь.
— В каком смысле? — насторожился Пацюк.
В самом прямом, парень. Да и чего тебе бояться крови, если ты ее тазами с места на место таскаешь. Да еще по моргам бегаешь. Но ничего подобного Забелин вслух не произнес. Наоборот, осклабился в приветливой улыбке.
— Тебе привет от Крянгэ. Просил передать, что про сотенную помнит.
Кровь прилила к щекам Пацюка, и это тоже не укрылось от Забелина. Явно смутился, покраснел — интересно, почему? Потому что стыдно деньги не возвращать? Или потому, что Крянгэ застукал его в морге?
— Я тоже помню. — Пацюк посторонился, пропуская Забелина в кухню. Но тот даже не подумал пройти. Поворачиваться спиной к типу, у которого и на уме, и в кулаках, спрятанных в карманы, неизвестно что… Это извините!..
