Марко Незе - Спрут
— Не-ет!
Выйдя из кабинета врача и подойдя сзади к родителям, она услышала конец их разговора.
— Не-ет! Не-ет! — продолжала кричать Паола. Она пустилась бегом от них по коридору, выскочила в парк и стремглав помчалась по газонам. Отец кинулся вслед за ней.
— Подожди! Я тебе все объясню!
Догнав, он пытался удержать ее, но девочка вырывалась и истерически кричала. Лицо ее было мокро от пота, глаза вылезали из орбит.
Отец попытался взять ее на руки, но она выскальзывала, как угорь, и, задыхаясь, хрипела:
— Не смей до меня дотрагиваться! Не трогай платье! Оставь меня!
Отец снова внушал ей ужас. Он вновь у нее ассоциировался с тем, кто совершил над ней насилие. Провал в прошлое. Врач дал девочке успокоительное. Потом пригласил родителей и призвал не падать духом.
— Такие кризисы, — сказал он со своей швейцарской невозмутимостью и уверенностью, — неизбежно будут повторяться. Но не надо отчаиваться. На этот раз причиной явились вы сами, а в следующий заставить ее вновь пережить этот кошмар может что-нибудь другое — неизвестно что, любой повод. И сказать, когда девочка обретет нормальные реакции, пока невозможно.
Врач вернулся к Паоле и сел рядом с ней. Девочка уже успокоилась, только глаза у нее еще лихорадочно блестели, как это бывает после некоторых лекарств.
— Послушай, — сказал ей врач, — с тобой хочет посекретничать мама. Она говорит, что ей надо тебе кое-что объяснить. Ты хочешь ее видеть?
Паола молчала. И прикрыла глаза. Врач погладил девочку по голове.
— Хорошо, — проговорил он, — значит, сегодня тебе не хочется. Я скажу маме, что ты хочешь поболтать с ней завтра. А теперь отдыхай.
Ночью Паола вдруг проснулась. Глаза у нее были широко раскрыты. Она встала с постели, взяла на руки мишку, которого отец купил ей на автостанции, и вышла из палаты.
Пройдя весь коридор, подошла к выходу. Толкнула тяжелую дверь, и взору ее открылась сверкающая огнями Женева.
На следующее утро садовник сделал страшное открытие. В большой чаше украшавшего парк клиники фонтана плавало тело девочки. Рядом плавал медвежонок — то медленно приближался к струе фонтана, то отплывал назад, уносимый течением.
Конец банкира
Пассажиры толкались в коридоре вагона, надрываясь от тяжести перевязанных веревкой дешевых картонных чемоданов. Другие только вылезали из купе, стараясь втиснуться между ними. Поезд замедлил ход, громко заскрипел тормозами и с резким толчком остановился.
«Трапани, — прохрипело радио. — Станция Трапани».
Каттани протолкался к выходу. Он шагал быстро, несмотря на тяжесть чемодана. Подошел к такси. Навстречу бросился шофер, взял чемодан и положил в багажник. Комиссар дал свой прежний адрес и, нахмурившись, стал глядеть на мелькавшие за окном дома. Улицы заливал золотистый солнечный зной.
Такси миновало небольшую круглую площадь и свернуло на узкую улочку, задавленную безобразными высокими серыми домами. Каттани вспомнил, что сразу за ней, вблизи от дома, есть нечто вроде небольшой площади, на которой находится бар. Он еще не завтракал и решил перекусить.
— Я сойду здесь, — сказал он таксисту.
В баре неожиданно наступила тишина. Протянув руку за кофе, Каттани случайно слегка задел локтем какого-то старика, и тот отпрянул, словно его ударили током.
Войдя в свой подъезд, Каттани, понурив голову, сел в лифт. Он ничего не хотел вокруг видеть. Каждая мелочь вызывала воспоминания, ножом пронзавшие сердце. На дверях еще была табличка с его фамилией. Он открыл дверь в квартиру, ударила волна застоявшегося воздуха.
Он распахнул все окна. Мебель стояла по своим местам, но казалась какими-то старыми ненужными ящиками. В комнате дочери со шкафа на него смотрели веселыми глазками два плюшевых клоуна. В углу лоджии он обнаружил пластиковый мешочек, полный тюбиков масляных красок — воспоминание об увлечении жены живописью.
Каттани не хотел ни о чем вспоминать. Внутри себя он ощущал пустоту. Словно только сейчас осознал, что всего за каких-то несколько месяцев жизнь его так круто изменилась. Поглядел на себя в зеркало, и ему показалось, что он лет на десять постарел. «По мне проехали катком, — подумал он. — Сплющили, как железный лом».
Под вечер неожиданно зазвонил телефон.
Он настороженно поднял трубку и несколько секунд молчал, прежде чем сказать:
— Алло.
— С благополучным возвращением!
Он узнал голос Ольги Камастры.
— А, это вы, — отозвался он. — У вас что — специальные радары, чтобы следить за мной?
Та рассмеялась.
— Вы не знаете этого города, — сказала она. — Новости здесь распространяются с фантастической быстротой. Вы приехали, чтобы здесь остаться?
— Это мое дело, — грубо ответил он. — Вы меня извините, но у меня нет никакого желания разговаривать. — И повесил трубку.
Через несколько минут вновь раздался звонок. Это опять была графиня Камастра.
— Не сочтите меня назойливой, но хотелось бы с вами ненадолго увидеться. Я должна вам многое сказать.
— Вряд ли смогу вас выслушать, — сказал Каттани. — Я приехал лишь упаковать вещи и сдать их в багаж.
— Может быть, сегодня вечером вместе поужинаем? — предложила она.
— Нет. Мне не хотелось бы никуда выходить из дома, — решительно закончил он разговор.
Поужинал он двумя булочками, купленными утром в баре. В шкафчике на кухне он нашел еще плитку шоколада. Налил себе щедрую порцию виски и растянулся на диване перед телевизором. На экране мелькали сцены одной из тех американских историй, от которых без ума домохозяйки: с холодными, начищенными до блеска, как кафельные плитки, миллиардерами, их придурковатыми сыновьями и целой стаей жадных дамочек, кружащих над ними, как стервятники.
Раздался звонок у входной двери. Каттани засунул в рот последний кусочек шоколада и пошел открывать. Он думал, что это швейцар принес счета за свет и телефон.
— Добрый вечер! — приветствовала его Ольга Камастра. Лицо у нее так светилось радостью, и держалась она столь уверенно, что устоять перед ней было невозможно. Хотя Каттани не произнес ни слова, графиня вошла в прихожую.
— Даже если я вам мешаю, — сказала она, — мне все равно приятно вас видеть.
— Раз вы — графиня, — саркастически произнес Каттани, — то я, жалкий плебей, должен вам с поклоном подчиниться.
Женщина усмехнулась.
— Ну, если вы подходите к этому таким образом... А, впрочем, почему бы и нет? У нас, на Сицилии, женщина не может позволить себе прийти домой к одинокому мужчине. Если это откроется, она может поплатиться жизнью. А для меня это абсолютно возможно! Никто мне ничего и не подумал бы сказать. Просто сочли бы капризом графини, вполне простительным грешком.
— Да, — сказал Каттани, — вы летаете высоко, это нам известно.
Он указал графине на кресло. Она села, удобно устроилась. Каттани остался стоять и спросил:
— Ну, так о чем же вам не терпелось со мной побеседовать?
Она нахмурилась и с досадой сказала:
— Ох, вы в самом деле хотите от меня поскорее избавиться! Я пришла узнать, с чего это вы вдруг решили приехать.
Каттани, не сдерживаясь, с силой хватил кулаком по столу.
— Это кто же хочет знать? Кому вы должны об этом доложить? — заорал он.
На лице у графини появилось обиженное выражение.
— Вы не должны бы меня так оскорблять, — сказала она. — Я не занимаюсь черной работой. И спросила вас лишь потому, что это интересует меня лично. А также, если позволите, из простой любезности. Кто знает, может быть, вы нуждаетесь в помощи. Ведь у нас с вами никогда не было никаких столкновений. Если могу быть чем-нибудь вам полезна, я все охотно сделаю.
Каттани взъерошил рукой волосы. Что надо этой женщине? Она ему друг? Или проникла к нему в дом, как троянский конь; чтобы окончательно его добить? Он обнаружил, что уже утратил способность разбираться в людях. Он слишком долго в себе растил недоверие к окружающим. И это сделало его чересчур осмотрительным.
— Как себя чувствует ваша дочь? — спросила графиня. Ее интерес казался искренним.
— Моя дочь, — тихо ответил Каттани, — меня покинула. Она не захотела больше жить.
— О, боже мой! — Женщина закрыла лицо рукой. Теперь желание поговорить, поделиться испытывал он сам.
— Однажды утром, — сказал Каттани, — ее нашли в фонтане в парке клиники. Она бросилась в воду и захлебнулась.
— Нет, это невозможно! — произнесла, словно простонала, Ольга. Она поднялась с кресла. Глядя на огни за окном, добавила: — Какой ужас! Какие страшные вещи происходят в этом городе! Извините, но я поистине потрясена.
Комиссар, казалось, делал все, чтобы отогнать воспоминания. Но теперь они сразу на него навалились.
— Я не могу больше об этом говорить, — пробормотал он.
