Владимир Колычев - Томится душенька на зоне
— Что, уже и любовника себе завела? — добивал ее Эдик. — Быстро же ты… Ну, все правильно, у гулящих баб всегда так: если есть муж, то без любовника никак…
Никита ничего не сказал. Но посмотрел на банкира так, что у того поплыл взгляд. Жаль, что не отнялся язык.
— Да это уже и неважно, — дрогнувшим голосом сказал он. — Деда больше нет, и рога вы ему не наставите…
— Как это деда больше нет? — оторопело уставилась на него Евгения.
— Да так. Умер. Сегодня утром. Острая сердечная недостаточность… А ты не знала?
И это походило на правду. Но Эдику она не верила. Слишком хорошо изучила его сущность.
— Нет…
— А я знаю… Прими соболезнования… Кстати, он не успел изменить завещание. Да, умер прямо в конторе у нотариуса. Видно, слишком волновался… Ладно, воркуйте дальше, голубки. Уже можно…
Эдик ушел, а она даже слово не смогла бросить ему вслед. Слишком сильным было потрясение.
— Но это неправда… Он жив…
Наконец, до нее дошло, что Анатолию Даниловичу можно позвонить на мобильный телефон. Он был достаточно богатым человеком, чтобы позволить себе такую роскошь без особой на то надобности.
Она несколько раз набирала его номер, прежде чем дождалась ответа.
— Анатолий?
— Какой еще Анатолий? — спросил незнакомый голос.
— Данилович. Анатолий Данилович Варшагин. Это его телефон…
— Ну, если его, то с ним только через церковь можно связаться… Так, сейчас, — в трубке послышался шорох бумаги. Кто-то листал книгу или тетрадь. — Так, есть. Варшагин Анатолий Данилович, умер сегодня утром, острая сердечная недостаточность…
Евгения положила трубку. И телефон Анатолия Даниловича, и он сам находились в морге. Значит, Эдик не врал.
В палату она возвратилась на немеющих ногах, села на койку, обессиленно свесив руки.
— Это Эдик его убил… Своего родного деда… Эта сволочь на все способна… Сестру свою посадил, меня сжить хотел, деда убил. И все из-за этого проклятого наследства… Завещание было составлено на него, а дед мог переписать его на меня. Он как раз сегодня собирался это сделать. И умер в конторе у нотариуса. Эдик даже не постеснялся мне это сказать… Он ничего не боится. Ничего!.. И я не знаю, почему до сих пор жива…
— Успокойся.
Никита сел рядом, нежно обнял ее за плечи.
— Это все Эдик, я знаю… И дед его знал. А ничего не смог с ним поделать…
— Зато теперь ты свободна.
— Слабое утешение.
— Тебя волнуют деньги?
— Черт с ними… Не могу сказать, что я добро, да и не так это. Но все равно обидно, что зло побеждает… Зло всегда побеждает… Потапов, Варшагин. Что хотят, то и творят. А мы в дерьме по самые уши…
— С Потаповым разберемся.
— Да нет, сначала с Варшагиным разобраться надо. Он думает, что на коне… Что ж, придется подрезать ему подпруги…
— Ты что-то задумала, — внимательно посмотрев на нее, определил он.
— Угадал.
— Я не гадаю, я вижу… Что ты собираешься делать?
— Для начала ты должен забрать меня отсюда. И где-нибудь спрятать… Деньги у меня есть…
Евгения по-своему любила Анатолия Даниловича. Она знала, кто его убил. Но мстить собиралась не столько за него, сколько за себя. Может, она и не была безобидной овечкой, но в любом случае Варшагин-младший вытер об нее ноги. Она обязана была его за это наказать…
Глава 15
Если в садомазо-шоу были свои короли, то Эвелину можно было назвать королевой. Роскошная дива с пышной гривой черных волос; кожаный корсет с подвязками, снизу поддерживающий на две трети открытую грудь, блестящие чулки-ботфорты; плетка в уставшей руке.
— Давай, давай! Еще, еще! — требовал Эдик.
Эвелина выбивалась из сил, а ему все было мало. Слишком плохой он мальчик, он заслужил сурового наказания…
«Кто тебя ударил? Сашка? Пошли!»
Эдику было тогда двенадцать лет, а Софье уже четырнадцать. Они учились в одной школе, он — отличник, она — троечница; его обижали ребята, а она сама могла поколотить любого… Он хорошо помнил, как она заступалась за него. Сашка был здоровой дылдой, был выше Софьи чуть ли не на голову, но это не помешало ей выбить ему зуб. С тех пор Эдика никто не обижал…
«Нет у нас, братишка, папы, нет у нас мамы. Дедушка у нас самый любимый. И если он умрет, мы останемся одни на этом свете. Но ты не бойся. Я всегда буду с тобой. Я тебя никогда не брошу. Я люблю тебя, братишка…»
Ему было четырнадцать, когда у дедушки случился второй инфаркт. Врачи уже ничего не обещали. Эдик помнил, как Софья прижимала его к себе. Он рыдал, а она гладила его по волосам, роняя на них слезы… Не было у него никого ближе, чем сестра и дед…
У Софьи было все хорошо: муж, работа. Но не было детей. От бесплодия лечилась она, но потом выяснилось, что во всем виноват муж. Вроде бы ничего такого, но Санька с горя запил. А затем, не без участия Эдика, подсел и на кокаин. Дальше был героин… Эдик знал, как Софья любила своего мужа. И почти был уверен в том, что в попытке вытащить его из грязи она утонет вместе с ним. Так и вышло… Софье осталось недолго. Дед хоть и возил в зону лекарства, но это ей не поможет. Живой она из лагеря не выйдет, он точно это знал. И даже если он захочет, ничем уже помочь ей не сможет. Да он и не захочет… Все из-за денег, из-за проклятых денег…
Он погубил сестру, он виноват в ее грядущей смерти. И Эвелина должна наказать его, плохого мальчика…
— Ну, давай, давай!
Он стоял на четвереньках, без штанов, а она хлестала его по голым ягодицам. Выглядит она потрясающе, но, как всякая королева, Эвелина изнежена, у нее слабая рука, да и плетке не хватает жесткости.
— Сильней, сильней!
Эвелина должна наказать его за плохое поведение.
«Не болей, сынок. Тебе нельзя болеть, потому что ты самый лучший, самый хороший… Пей чай с малиной, пей. Тебе надо пропотеть… Ложись, дедушка тебя укроет, тебе сейчас будет жарко, но ты терпи. Дедушка потом тебя переоденет, дедушка тебя снова укроет…»
Эдик болел часто, то грипп, то ангина, но всегда дедушка заботился о нем — возил в больницу, доставал дорогие лекарства, лечил травами и малиной. Он очень любил Эдика. И Эдик его сильно-пресильно любил…
Но нет больше дедушки. Горничная Нина оказалась продажной шкурой. Это она сообщила Эдику, что дед женился на Жене, что на следующий день после этого он отправится в нотариальную контору. И у этой дряни хватило совести взять у Эдика порошок, который она и подсыпала деду в утренний чай… До конторы он смог доехать, но завещание переписать не успел. Острая сердечная недостаточность. С его сердцем — стопроцентная смерть по естественным причинам. И только Эдик знал, почему он умер. И еще горничная Нина. Но ей уже недолго осталось.
«Ты должен знать, сынок, что я живу только для вас с Соней. Все, что есть у меня, все я оставлю вам… Но ты должен понимать, сынок, что деньги не самое главное в этой жизни. Далеко не самое главное. Прежде всего, ты должен быть хорошим человеком. Я хочу гордиться тобой, сынок. Я хочу, чтобы у тебя была семья, чтобы ты любил свою жену, своих детей…»
Эдик помнил, как он кивал, стукаясь подбородком о грудь. Он клятвенно обещал дедушке, что станет хорошим человеком, что у него будет лучшая семья на свете. И деньги — это полная ерунда…
Но ведь он стал человеком. Солидный, уважаемый банкир. Семьи нет, но есть любовницы… И даже дети есть. Сын. Непризнанный, раз; и не объявленный, два. Дед о нем даже не знает. Эдик считал, что правильно поступил, скрыв от него правнука. У деда, как он полагал, могло случиться размягчение мозгов, он мог включить жалкого своего потомка в завещание…
А ведь прав был Эдик. Дед и в самом деле свихнулся на старости лет. Из-за какой-то уголовницы…
— Да что ты там как неживая! — заорал он на Эвелину. — Сильней, тварь! Сильней!
Вот кто бы сейчас мог его наказать, так это Женя. Она бы отказалась от плетки, она бы взяла щипцы от камина, она бы такую трепку ему устроила… Как здорово она управлялась с ножом, какой кайф он испытывал, вспоминая, как острие стального клинка уперлось ему в горло. А как ударила она его в глаз… Но все это было по-настоящему. Поэтому он всерьез на нее разозлился. И отомстил бы, даже если бы дед не захотел на ней жениться…
Женю бы сюда. И не плетку бы ей в руки, а казацкую нагайку. Она бы наказала его за плохое поведение…
Острая боль обожгла одну ягодицу, вторую… Эдик не сразу понял, что в руках у Эвелины не декоративная плетка, а кусок электрического шнура. Какой удар, какая боль!.. Но нет, слишком больно. Слишком!
Не в силах терпеть настоящую боль, он резко вскочил на ноги, с размаха влепил Эвелине пощечину.
— Ты что, сука, совсем нюх потеряла!
— Ну ты же сам хотел… — захныкала она.
— Я сам не знаю, чего хочу, поняла!.. На колени, тварь!
Эвелина повиновалась, на коленях подползла к нему. Но одного секса ему было мало. Если уж он поменялся с ней местами, то должен оторваться на полную катушку. Он поднял с пола кусок витого электрического шнура и, ногой сбив Эвелину на пол, обрушил на нее всю свою депрессию…
