Татьяна Степанова - Флердоранж — аромат траура
— Вы так все это красочно описываете, словно сами присутствовали на месте убийства, — бросила в ответ Катя.
— Я там утром присутствовал вон с Шурой. Нам Кошкин позвонил, Иван Данилыч. Что там было утром! Менты, Скорая, чибисовские гости пьяные, кровища… Трубников Николай Христофорович — он там тоже был — так нам и сказал: напоролись ребята на психа. Пока в машине секс крутили, не до осторожности было. Да разве это редкость — нападение на парочки в машинах? Я про это читал… как его… Флорентийское чудовище — маньяк такой был в Италии. Тоже в укромных местах пары подкарауливал и убивал.
— А вы, Александр Андреевич, такого же мнения об этом убийстве? — спросила Катя Павловского. — Это дело рук маньяка?
— Честно? Не знаю, что и думать. Нас всех тут как громом ударило. Такое феноменальное зверство и в отношении кого? Почти детей еще. Ну если бы пострадал кто-то ДРУГОЙ…
— Кто, например? — быстро спросила Катя, отметив, что тон, каким сейчас объясняется с ней Павловский, — тот самый, слегка экзальтированный и театральный, Каким он, бывало, вещал с экрана, описывая злоупотребления власти и козни бюрократов. Особенно сочно вышло у него это словосочетание феноменальное зверство. Оно глухо брякнулось об пол, точно свинцовый шарик, и покатилось, покатилось в холодный камин.
— Ну, например, я или Костя, — ответил Павловский, — или Чибисов, или даже отец Артема. По крайней мере вокруг каждого из нас сразу бы возникли десятки версий, сотни причин, по которым кто-то мог желать кому-то из нас смерти. А тут девочка и мальчик в первый день, первую ночь свадьбы…
— Первая ночь свадьбы — многозначительная деталь, вам не кажется? — Катя прищурилась. — Значит, вы говорите, что вам, господину Туманову, Чибисову и Хвощеву-старшему здесь многие могут пожелать смерти?
— А смерть — она всегда сбоку ходит, — меланхолично изрек Туманов. Плеснул себе из бутылки в рюмку, бросил и, кубик льда, выпил залпом: — Ваше здоровье. И не зовите меня господин Туманов, а то я буду звать вас мисс или миссис Правоохранительные Органы. Вы меня зовите Костя, а я вас Катя и без отчества, идет?
— Да, уж это лучше, чем миссис… — Катя скрепя сердце улыбнулась. — А вы фаталист, Костя.
— Я правду говорю, — Туманов снова облокотился на спинку Катиного кресла, нависая, дыша ей в шею. — Мне лет-то всего двадцать девять, а смерть я раз пять уж вот так, как вас, видел. И случалось это по-разному — не только на войне. Да вот тут в апреле — Шура, помнишь? Бык племенной цепь оборвал, вырвался. А я как раз через загон шел. Еле увернулся от гада, а то бы рогом под сердце ка-ак дал, и пишите письма. Шура правильно говорит: если в отношении нас, взрослых сильных мужиков, делом занятых, интересы свои умеющих отстоять, всегда найдется причина, чтобы заказать нас какому-нибудь отморозку, то в отношении пацана этого Хвощева и невесты его причин таких нет в силу их возраста. А раз такое преступление совершено без причины, значит, кто его мог совершить? Тот, у кого мозги клинит. Псих. Логично? Да вы психушки окрестные проверьте — не было оттуда побегов из отделений для буйных?
— Не было побегов, — отрезала Катя, чтобы отвязаться от подобных советов. — И знаете, одну причину мне все же назвали. Причем сделала это сама Полина сегодня.
— И что же она вам такого сказала? — спросил Павловский. Вопрос был задан вежливо. Вроде бы просто вежливо — и только.
— Она винит прежде всего себя в смерти Артема. Считает, что он умер, потому что она сама желала ему смерти.
— Как это? — спросил Туманов с любопытством.
— Она согласилась на брак с ним вынужденно. И на свадьбе доняла, что совершила роковую ошибку. Выходом из этого, как ей казалось, была только смерть Артема.
— Это она вам сама сказала? — недоверчиво спросил Павловский. Туманов присвистнул и покрутил пальцем у виска.
Катя смотрела на них; чужие, самоуверенные, равнодушные. То, что чужим и равнодушным был этот Туманов, ее особо не трогало. Но что вот таким сейчас выглядел и Павловский — отчего-то угнетало ужасно. Не признаваясь самой себе, Катя уже внутренне была готова принять версию о взаимном притяжении, быть может, даже любви юного создания по имени Полина Чибисова и бывшей всероссийской знаменитости, ныне находящейся в забвении и опале. Катя уже настраивала себя на то, что в версии этой будет много неожиданного — и свой мильон терзаний, и тернии, и звезды, и вечная рифма кровь-любовь. И самое главное: доступная объяснению с точки зрения логики причина почти ритуальной кровавой, вакхической (как ей уже представлялось) расправы над женихом Полины именно в первую ночь свадьбы.
Но устало-равнодушное выражение лица Павловского, его скучно-вежливый тон, когда он говорил и спрашивал о Полине, никак со всей этой скоропалительной и уже очень важной для Кати версией не вязались. И от этого было досадно. Потому что образ Александра Павловского (тот самый образ, который Катя неосознанно пыталась защитить от нападок «драгоценного В.А.») неудержимо тускнел, разваливался, разрушался.
Перестань выдумывать, принимай то, что есть, — мысленно приказала себе Катя, наступая безжалостно на горло своей только-только зарождавшейся фантазии. А что — есть? Два этих сытых, наглых самца. Два самовлюбленных павлина. История про месть мертвеца и… зеленые огни?
— Полина еще сама не своя от пережитого, — сказал Павловский, — Нельзя буквально воспринимать все, что она говорит сейчас. Вы меня спрашивали — что я думаю? Мое мнение: Полина к смерти Артема, чтобы она там ни твердила, не Могла и не может иметь отношения. А потом… вам ведь, наверное, это лучше меня известно — это уже не первый случай в наших местах, когда…
И тут Катя совершила еще одну непростительную ошибку — она слишком поспешно перебила собеседника. Ей казалось — она угадала, о чем он ей сейчас скажет.
— Да, да, мне рассказывали эту вашу легенду про убийство на свадьбе и месть с того света. Но сами знаете, как отнесется следствие к этой очень популярной в здешних местах сказке.
Павловский удивленно поднял брови и хотел было что-то возразить, но тут с улицы под окнами дома послышался какой-то шум. Туманов быстро направился к двери.
— Галина Юрьевна буянит, — сказал он на ходу.
— Водки ей не давай, — бросил Павловский.
— Попробуй не дай, она всю ночь спать не даст.
— Это что же… Островская? — Катя встала, заглядывая в темное окно. — Она что же… пьет?
Следом за Тумановым они вышли в сад. Фонари подсветки уже погасли, в саду было темно. Слышно было, как Туманов возится с запором калитки, отвечая на чье-то хныканье и бормотание: Сейчас, сейчас открою.
— Давно она пьет? — шепотом спросила Катя Павловского.
— Давно, как сниматься перестала.
— Тихо, тихо. — Туманов впустил Островскую на участок. В темноте Катя не различала ее лица — может; и к лучшему.
— Позакрывались… Заборов понаставили… — Голос Островской звучал глухо. — А тут хоть сдохни на ул-лице…
— Галина Юрьевна, Галя, что опять случилось? — Туманов говорил тихо, мягко.
— К-каблук сломала… вот, — Островская Вдруг длинно, смачно выругалась. — Д-дома как в могиле… Темно, душно… Вы один, Костя?
— Я не один, Шура дома. Гости у нас. Осторожнее, не упадите…
Катя хотела подойти к ним, но Павловский неожиданно поймал ее за руку.
— Не надо, не ходите, — шепнул.
— Почему?
— Кино с ней видели?
— Да, конечно.
— Противно будет. Она на человека не похожа, когда пьяная.
— Но она сегодня утром была у нас, и все было с ней в порядке.
— Сейчас ночь, а не утро. Ночью здесь все по-иному. — Павловский низко наклонился к Кате, совсем понизив голос: — Днем девушки вам удостоверения под нос тычут, в куклы-сыщики играют, а ночью… Ночью под луной купаются нагие… Мне не надо говорить, какой я вас видел вчера, да? Вам это неприятно?
Катя попыталась отстраниться, но Павловский положил руку на перила, преграждая ей путь.
— Костя, милый, дорогой, я не могу — все горит внутри, огнем горит, — донесся жалобный умоляющий голос Островской.
— Но у меня нет. Я и в город сегодня не ездил, в магазины, — некогда мне было.
— Врешь! Ты врешь, ты просто не хочешь… Это же мое лекарство, мне необходимо лекарство… Ты же не хочешь, чтоб я… Значит, нет ничего?!
— Даю честное слово.
— Ладно, — бормотала Островская. — Ну тогда я иду в Рогатово.
— Куда вы пойдете — одна, ночью?
— Там палатка всю ночь торгует… Я пойду туда, пустите меня!
— Подождите, куда… куда ты пойдешь, сдурела, что ли, совсем? — рявкнул Туманов, теряя терпение. — Погоди, сядь вот тут на скамейку. Я сейчас принесу все, что есть, — полбутылки, кажется, оставалось…
— А! — Островская, качаясь, грозила пальцем. — Лгун… Я знаю, что ты ужасный лгун… Но меня не обманешь.
Туманов чуть ли не бегом ринулся в дом. Островская, качаясь, как маятник, медленно шла за ним. Густая тень деревьев падала на ее тощую высокую фигуру. Катя видела только светлые пятна; на Островской было старое белое платье и белая замызганная шаль. В тусклом свете молодого месяца эта причудливая фигура на фоне темных лип выглядела неестественно и дико. Вдруг Островская остановилась, вскинула руку. Катя поняла, что она увидела их с Павловским.
