Татьяна Степанова - Флердоранж — аромат траура
— Здешнему кровососу, например, — хмыкнул Туманов. — Ну, чем вы его такого напугать можете? Тюрьмой, что ли?
— Иногда для таких несвобода как раз самое страшное наказание, — заспорила Катя.
— Это для тех, кто знает, как свободой распоряжаться. А некоторым и свобода не нужна, потому что она ничего не решает, ничего не лечит. — Туманов замедлил шаг. — Ты вообще как — надолго к нам?
— А что?
— Так, ничего. Завтра суббота. Можно вечерком в Тулу махнуть — там бар один я знаю сносный.
— Вы, Костя, меня приглашаете, что ли? Спасибо, я не могу.
— Ты что, и в выходные свои тоже пашешь-расследуешь?
— Я расследую, а пашете вы — рожь сеете, скот разводите. Кстати, все спросить хочу — вам, самураю, не обидно было меч на орало перековывать?
— Смеешься все. Смешливая какая… И не скажешь, что из милиции. v
— Смеяться лучше, чем бояться, — вздохнула Катя. — Честно сказать, я у вас тут вчера вечером немножко струсила. И потом утром мне тоже много страхов разных поведали. Про свадьбу с убийством, про какие-то зловещие огни, — внезапно Катя остановилась. Буквально застыла на месте. Они с Тумановым медленно шли вдоль реки к дому Брусникиной. Слева тянулись поля. И ей вдруг показалось… померещилось, что вдали, в темноте, как и вчера, что-то мелькнуло — свет вспыхнул и погас.
Там, в полях, — Катя помнила это слишком хорошо, — была та самая проселочная дорога, на которую свернули Артем и Полина.
— Ты что? — тревожно спросил Туманов, тоже останавливаясь.
Желтый свет снова мигнул, и вдалеке послышался шум автомобильного мотора. С проселка на дачную дорогу вырулил черный джип. Его желтые фары освещали дорогу. Пятно света на миг коснулось и Кати с Тумановым.
— Чибисов, — сказал Туманов. — Сам за рулем.
— Поздно он, однако, домой едет, — заметила Катя. Это была просто машина. Там, в поле, вдали были огни ее фар…
— Тогда на свадьбе, может быть, вы видели — он не отлучался куда-нибудь? — осторожно спросила Катя.
— Он хозяин. Куда ж хозяин денется? — усмехнулся Туманов. — Правда, как жениха с невестой проводили, я его за столом что-то не видал. Там такая пьянка пошла — в дым.
— Вот я и дома, — Катя кивнула на темный брусникинский сад за шатким забором. — Спасибо; Костя, спокойной ночи.
— Ладно, пока, — Туманов постоял секунду, словно в нерешительности, потом шагнул и словно растворился во тьме.
Катя, стараясь не шуметь, поднялась по скрипучим ступенькам, толкнула дверь. Заперто, Пришлось стучать. Брус-Аникина открыла ей дверь в ночной рубашке.
— Вера Тихоновна, бога ради извините, я вас разбудила?
— Я читала, заснуть все боялась — кто ж вам отопрет? А с дверью открытой я боюсь, тем более собаки теперь нет, — Брусникина внезапно схватилась за поясницу. — Ну, что ты будешь делать, как с мягкого встанешь, так прямо сводит… Вы как ушли, Катя, у вас на столе какая-то машинка черная сначала все пищала, потом заиграла. Я думала музыка, радио…
— Ой, это телефон, я его с собой не взяла.
— Вон, слышите, снова играет. И так каждые полчаса! Катя ринулась к себе на терраску и схватила со стола мобильный. Она была уверена, что так поздно звонить ей в Славянолужье может только Никита Колосов с какими-то важными новостями. У нее для него тоже была новость — допрос Полины.
— Алло, это я, говорите!
Треск. Помехи.
— Алло, не слышно…
— Ты где пропадаешь, а?
Это был Кравченко. Причем голос драгоценного не сулил ничего светлого и радостного.
— Вадик, я… я телефон забыла… мы тут с участковым ездили по делу. Свидетелей опрашивали… — залепетала Катя, чувствуя, что зря так беспомощно лжет под любопытным взглядом Брусникиной.
— Первый час ночи — какие, к дьяволу, свидетели?! Ты меня за дурака считаешь?
По голосу драгоценного было ясно, что он под сильным градусом.
— А ты сам-то где? — вскипела Катя: нападение — лучшая защита.
— Я-то дома в отличие от тебя.
— Ой, Вадичка, ну пожалуйста… Я не могу и не хочу с тобой ругаться…
— Это почему? Ты что там, не одна? Кто с тобой? Катя отняла телефон от уха — вот еще наказание-то!
— Ты приедешь завтра? — спросила она очень мягко.
— А разве я тебе там нужен? — мрачно бросил Кравченко. — Ты прекрасно обходишься без меня!
Гудки. Катя спешно перенабрала номер: снова этот чертов абонент не отвечает. Набрала свой домашний телефон. Гудки, гудки… Кравченко в этот поздний час звонил либо не из дома, либо просто выключил и этот телефон.
В изнеможении Катя рухнула на стул. Только сейчас она почувствовала, как смертельно устала за этот длинный бестолковый день.
Глава 15
ЛИСА
Утро субботы для Лисы Кустанаевой было исполнено, как всегда, дел и забот. Весной, летом и осенью, вплоть до ноября, о полноценных выходных приходилось только вздыхать украдкой, В офисе агрофирмы Славянка, занимавшей здание бывшей дирекции совхоза-гиганта и по субботам кипела работа. На носу была уборочная. Чибисов чуть свет уехал в который раз лично проверять состояние уборочной техники. В прошлом году он затеял менять большую часть парка сельхозмашин— И Лиса помнила, какой это был несусветный кошмар, несмотря на все их упорное стремление к модернизации и прогрессу и все переплаченные сверх возможного за импортную технику деньги.
Чибисов позвонил в десятом часу в офис и попросил Лису; работавшую с документами в его кабинете, выбрать время и подъехать в церковь к отцу Феоктисту, чтобы окончательно обговорить с ним все, что касается завтрашней печальной годовщины — девяти дней со дня смерти Артема Хвошева. Еще ранее девять дней решено было отметить тихо и скорбно, в домашнем кругу, без чужих, с заупокойной службой в храме и поминальным обедом.
В пятницу Чибисов, к большому удивлению Лисы, опять был в Москве, где снова, по его словам, навещал в госпитале Хвощева-старшего. После госпиталя он позвонил Лисе в офис из машины и сказал, что сильно устал и, скорее всего, заночует в новом отеле аэропорта Домодедово. Так он порой делал и раньше.
Лиса это известие восприняла по-своему. После ужина в одиночестве (Полина в столовую не пришла) Лиса, как обычно по вечерам, оседлала в конюшне лошадь и поехала кататься. С дороги она несколько раз звонил Павловскому, но его сотовый был выключен. Уже стемнело, когда Лиса подъехала к березовой роще на берегу Славянки. Это было их место. Порой они приезжали туда, даже не сговариваясь. Но в этот вечер поляна под березами была пуста. Лиса спешилась, привязала лошадь к дереву и снова наудачу набрала номер Павловского. Впереди была целая ночь свободы. Глупо было терять такой шанс.
На этот раз Павловский ответил, но был таким, каким Лиса его не любила, — колючим, раздраженным, почти грубым. У него и прежде случались такие странные перепады настроения. Причем каждый раз докопаться до их истинной причины Лиса, хотя она никогда не была глупой в отношениях с мужчинами, не могла. Она вспоминала их последнее свидание здесь же, под этими самыми деревьями, — его нетерпение и страсть, его настойчивость и силу, его азарт, его желание. Куда же все это могло исчезнуть за короткие часы их разлуки? Но это исчезло — голос Павловского звучал тускло, в нем сквозила досада, чуть ли не злость.
Если бы такая смена эмоций не случалась у него раньше, можно было бы решить, что он просто пытается отделаться, оборвать их связь. Но Лиса знала: не пройдет и нескольких дней, как он снова будет искать и добиваться ее. И чем настойчйвее она будет уклоняться от встречи, тем упорнее он будет ее преследовать.
Быть может, ему именно это нравилось в их связи? Непредсказуемость поступков, недоговоренность фраз, постоянная; острая жажда перемен и это зыбкие непостоянство? Но именно непостоянство и зыбкость уязвляли Лису больнее всего. Это было прямым следствием хаоса. А он и так прочно поселился в стенах чибисовского дома.
Лиса сидела одна на травянистом пригорке под березами. Смеркалось. Пора было возвращаться домой. Ночь любви пропадала зря и от этого хотелось кого-то ударить — наотмашь и без всякой жалости. Лиса представляла себе его лицо… Потом почти уже вытравленное из раненной изменой памяти лицо бывшего мужа. Потом лицо Полины…
За спиной в темноте тревожно всхрапнула лошадь. Лиса поднялась, отвязала ее от дерева, погладила. Эту серую в яблоках кобылу трехлетку купил для себя на Веневском конезаводе Чибисов, но ездил на ней редко, от случая к случаю.
Где-то далеко в лугах за рекой протяжно закричала ночная птица. Лиса вспомнила, как Павловский, любивший ночь, учил различать ее на слух эти странные звуки, голоса ночных птиц. Но она была плохой ученицей, ее в их встречах влекло совершенно другое. Крик повторился — стонущий, первобытный. Повис в звенящей тишине над рекой. Лиса села в седло и поехала медленно и обреченно домой и вот тут-то…
При выезде на дорогу лошадь снова испуганно всхрапнула, кося агатовым глазом в сторону. Лиса натянула повод, заставляя ее свернуть, но лошадь упиралась, прядала ушами, пятилась. С этой трехлеткой в яблоках, несмотря на всю ее внешнюю красоту, и прежде были проблемы. То ее внезапно пугала тень от кустов, то бросившаяся под копыта дворовая шавка, то громкий окрик, то автосигнал. Лиса послала упрямицу вперед, заставляя перейти с шага на рысь. Мало-помалу лошадь успокоилась и пошла ровнее. Походя Лиса оглянулась назад, и ей внезапно показалось, что дорогу в том месте, которое она только что проехала, кто-то пересек и скрылся в прибрежных зарослях. Кто это был, Лиса разглядеть не смогла — в неярком свете месяца различила лишь, что этот кто-то одет во что-то темное, длиннополое, вроде дождевика или брезентового макинтоша.
