Сергей Макаров - Узник комнаты страха
Люся онемела. Она стояла, зажав рот руками, широко открыв глаза. Сердце, казалось, стало очень большим и сдвинулось куда-то к горлу, но не билось. Оно тоже застыло в ужасе. Вокруг Кати, удивленно глядящей в потолок, быстро росла лужа крови.
Схватив не глядя со стола пакетик, Люся дрожащими руками налила в стакан воду, высыпала порошок, залпом выпила и выскочила из комнаты.
Скатившись по лестнице, она, наконец, вывалилась на улицу и широко раскрытым ртом глотнула холодный воздух. Рвота подступила к горлу сразу же. Ее рвало жестоко и долго. На земле около подъезда остались и только что выпитый порошок, и обед, и даже еще какая-то горькая жидкость.
* * *Мокрое и теплое пространство кружилось и трогало Виктора своими липкими лапами. В общем-то, оно было, конечно же, черное, все сплошь черное, но он почему-то знал, что где-то у него есть начало, и знал где именно. Также он знал, где конец. И конец этот все время норовил, пробравшись по спине мужчины, залететь вперед. Это головокружение Цилицкому вконец надоело, и он открыл глаза.
Над головой висел потолок. Белый потолок той комнаты, куда недавно его переселили, а липкое пространство еще сочилось по спине, мягко толкаясь теплыми широкими лапами. Виктор закрыл глаза, и чернота снова заключила его в объятия и закружила в тошнотворном танце. Виктор открыл глаза.
В комнате было тихо и светло. Голову удалось повернуть с большим трудом, стол сбоку от кровати слегка качнулся, потом уравновесился и замер. Виктор приподнялся на локтях и осмотрел комнату по окружности.
С противоположной от стола стороны перед кроватью валялось нечто непотребное. Он еще выше приподнялся на локтях, на миг застыл, чтобы уравновесить в сознании положение предметов друг относительно друга, и всмотрелся.
– Мать твою!
Он не узнал свой голос. Во-первых, он не привык слышать его как бы звучащим снаружи, во-вторых, он не был готов его услышать, потому что голос прозвучал раньше, чем мужчина успел подумать о том, что говорит, и, в-третьих, голос и звучал-то иначе, был хриплый, как будто растрепанным и мятым.
– Что за черт?! – повторил он, прокашлявшись, и очень осторожно, как будто боясь, что его укусит то, что валялось на полу, наклонился поближе.
– Нет! Только не снова! – Виктор почувствовал, что к горлу подкатила тошнота. – Я не переживу этот день сурка.
Он спешно слез с другой стороны кровати и кое-как натянул на себя одежду, внимательно осматривая перед одеванием каждый предмет, как будто проверял, нет ли на нем пятен, как будто боялся запачкаться.
Застегивая пальто, мужчина еще раз посмотрел на труп и брезгливо поморщился:
– Теперь, милая, ты совершенно в моем вкусе, да к тому же я, извини, очень спешу. Поработаешь фотомоделью, хорошо? Фотограф-криминалист знает свое дело, так что приведи себя в порядок и не скучай. Может быть, я даже сам позвоню в полицию.
Сказав это, он взял с кровати свой телефон и, после нескольких секунд раздумья, спрятал его в карман пальто.
– Хотя нет. Ведь тогда они по номеру вычислят меня. Очень жаль, но к тому моменту, как тебя найдут, ты будешь выглядеть просто ужасно. А разложение и трупные пятна – это не мой стиль. Прости за то, что у нас с тобой не получилось.
Он послал в сторону тела воздушный поцелуй и выключил свет.
И одновременно с тем, как погасло освещение, на кровати вспыхнул паучок света, разорвавший мрак – он даже попытался добраться до трупа, но удалось высветить только самые ужасные его изгибы, и одновременно детский голосок запел дурацкую песенку «Солнечный круг, небо вокруг – это рисунок мальчишки». Подскочив от неожиданности и преодолев приступ острого ужаса, сдавившего горло, Виктор метнулся к кровати и схватил телефон. Это был аппарат Кати. Цилицкий нажал кнопку выключения связи и, выскакивая в коридор, сунул обиженно захлебнувшийся тишиной телефон в карман.
– Странные у тебя вкусы и странные приколы с развлечениями, – пробубнил, ветром проносясь в темноте, беглец. – Дикая молодежь, дикие нравы! Мы такими не были.
К коридору за пару дней он уже более менее привык, поэтому частично на выработанном автоматизме, частично на возбужденной интуиции пролетел по нему, ничего не задев. По лестнице он скатился чуть ли не кубарем, стремясь унести ноги из этого злого места как можно быстрее и как можно дальше.
От дома к освещенной части района мужчина почти бежал. Оказавшись на тротуаре в свету и осмотревшись, он, наконец, немного успокоился. Шум моторов и визг тормозов где-то далеко, голоса проходящих мимо прохожих – обычная суета вечернего города – отвлекли от страшной картины, которая застряла в голове.
На углу маняще светился магазин. Виктор, опасливо заглянув внутрь, потому что боялся снова наткнуться на злое наваждение в виде еще одного трупа, осторожно зашел и осмотрелся. Вроде кошмары отпустили, внутри было все мирно, тихо и обыденно. Мужчина купил сигарет и бутылку водки.
Изрядную часть алкоголя Виктор залил в себя прямо из горлышка, не сходя с крыльца. В руке тут же задымилась сигарета. Только выдохнув из легких несколько густых клубов дыма, Виктор, наконец, распрямил плечи и расслабил насупленные брови. Докурив сигарету за пару глубоких затяжек, он бросил бычок, поежился, потому что тепло от водки начало вступать в бой с наружным холодом: снаружи под одежду уже начала пробираться осеняя ночная зябкость, сунул руки в карманы.
Телефон Кати был поменьше, чем его, округлый. Мужчина достал аппаратик, покрутил в руках, не без грусти вздохнул.
– Черт его знает, что с тобой приключилось, но ты была милая, – тихо сказал он, обращаясь к телефону, а потом добавил ехидно: – Хоть и дрянь порядочная. Но все равно тебя жалко. А ведь я мог бы написать твой портрет.
Виктор глянул по сторонам, разыскивая урну и, найдя ее, приготовился выкинуть телефон, но в последний момент перед броском мысль, выплывшая из самой глубины сознания, заставила его остановиться. Мужчина снова посмотрел на аппарат, открыл крышку, нажал три кнопки и затем кнопку «вызов». Назвав адрес, он попросил срочно прислать «скорую» и милицию. Для пущей важности Цилицкий добавил:
– Может быть, если вовремя приедете, вам удастся хоть кого-нибудь спасти.
Он выключил связь и бросил телефон в урну.
– По крайней мере, – сообщил мужчина, довольный своим поступком, урне, – никто не знает, что я там жил.
«Пожалуй, я обеспечил полиции симпатичный висяк, – размышлял Цилицкий, шагая по мостовой от одного светлого фонарного круга к другому. – Жаль мне вас, мужики: вы не видели это творение богов в его лучшем виде».
Уверенный в том, что защитил себя и при этом все же смог позаботиться и о несчастной девушке, Виктор был уже вполне доволен собой. Напряжение начало спадать. Или это водка сделала свое анестетическое дело и выключила рецепторы рефлексии в его мозгу, модифицируя деятельность организма? Как бы там ни было, улица показалась более приветливой, чем несколько минут назад, а погода – более теплой.
Виктор нашел скамейку в уголке потемнее в небольшом междворовом сквере, устроился как можно удобнее на жесткой скамейке и, попивая водку из бутылки, занялся созерцанием проходящих все реже и реже пешеходов.
Он думал о вечном, о том, как вдруг каждый человек может превратиться в безобразный труп. «Почему жизнь красива, – думал он, – а смерть так ужасна, так отвратительна? Жизнь – это неустанно самотворящееся произведение Искусства, а Смерть – его обратная сторона. В жизни нет ничего страшнее, чем ее конец. Ее обратная сторона – это конец, потому что это НЕ жизнь. Все мои наркотические видения – это не жизнь. Это – смерть».
Он-то сам рисует не совсем жизнь, а, скорее, препарированную жизнь, то, из чего она состоит, точнее, только то, на чем она держится. И это «на чем держится» – предельно уязвимо. Именно это он и показывал в своей новой коллекции, которую совсем не понял тот противный грубый ментяра.
«Но вот в чем ужас, – решил художник, – стоило мне нарисовать это все, как мне под ноги штабелями стали сыпаться эти самые субстанции, только что носившие в себе жизнь! Что же я должен понять? Что еще надо усвоить, чтобы доработать мои картины? Чтобы они стали безусловным шедевром!» Если бы только ему открылся смысл всего происходящего безумства! Надо дождаться завершения истории, решил Виктор.
В какой-то момент Цилицкий осознал, что ему ужасно холодно и к тому же ноет все тело, но разогнуть руки и ноги он не в силах. Виктор попробовал открыть глаза, но понял, что свет слишком ярок для него. Он начал понимать, что уже лежит на той лавке, на которую присел вчера ночью. Бутылку он крепко держал плотно прижатыми к телу руками. И было безумно холодно. Виктор даже засомневался, что не может встать лишь из-за того, что отлежал бока и конечности, в нетрезвый его мозг закралось подозрение, что это происходит потому, что все его тело превратилось в лед. Даже очень могло быть, что он тоже умер. А, может, умер только он один, а все живы, все, что произошло с ним недавно, – лишь сон?
