При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна
— Зачем?
— Мне интересно, как это делается. Я имею в виду, как регистрируются такие конторы? Честно говоря, я подумывал, не открыть ли частное сыскное агентство. Собачий бизнес, человеческий, куриный — какая разница, главное схему правильно придумать. Для меня твой сослуживец просто новогодний подарок. Мент мента всегда поймет и, я надеюсь, поделится частью секретов. Тем более ты говоришь, что он хороший парень. Не могу я больше, Петя, устал. Не уйду сейчас — через год меня этот МУР доконает. Я позвоню тебе второго января, и ты меня на него… как его фамилия?..
— Морозов, — просипел Огурцов почти беззвучно.
— …вот, ты меня на этого Морозова выведешь. Идет?
Огурцов попытался кивнуть, но шея не слушалась. Даже радикулит не смог бы придать ей такой стойкой неподвижности. Впрочем, Василия не очень волновало окостенение Огурцова, он трактовал происходящее однозначно в свою пользу.
— Вот и славно, трам-пам-пам. Я позвоню.
Из парилки доносилось равномерное шмяканье веников; из бассейна — плеск и сладостные стоны; из «комнаты отдыха» — чавканье и чоканье. Огурцов ничего этого не слышал. Он сидел бледный и жалкий; он проклинал судьбу и мучительно пытался понять, что бы все это значило и каковы истинные намерения Коновалова. Но не понимал, а потому еще сильнее боялся.
Глава 19
АЛЕКСАНДРА
Юрий Сергеевич — лучший главный редактор на свете, нас пожалел, за что ему, ненаглядному, спасибо. Он сам принес официальные извинения премьеру и не стал подвергать опасности сотрудников «Курьера». Проверки на вшивость не получилось, и все те, кто боялся подписывать покаянное письмо, вздохнули с облегчением. От всего этого делалось еще противнее, и смотреть на их мерзкие рожи было невыносимо. Поэтому, быстренько собрав манатки, я с отвращением покинула родную редакцию в четыре часа дня, хотя днем это темное время суток можно было назвать лишь условно.
Больше всего я обижалась на редакционных лицемеров за то, что они испортили мне Новый год. Мне казалось, что праздничного настроения мне теперь не видать, как своих ушей (дурацкое сравнение, потому что повидать свои уши я могу в любой момент, стоит только захотеть — они прекрасно отражаются в зеркале вместе со всей головой).
Как было хорошо раньше, лет двадцать назад, в пору моей первой молодости, когда было мне шесть лет и когда я благодаря гуманным советским законам, запрещающим труд малолетних, не работала в «Вечернем курьере». Еще за неделю до Нового года появлялось ощущение чего-то удивительного, и оно, это ощущение, с каждым днем нарастало, достигая к 31 декабря своего пика. Елка появлялась в доме всегда в последний день, поэтому она не успевала растерять своего чудного запаха. Мама страшно волновалась, понравятся ли нам с Дашкой ее подарки и догадаемся ли мы подарить что-нибудь друг другу, хотя не догадаться было трудно — начиная с середины декабря она начинала внушать нам, что в ТАКОЙ праздник просто необходимо сделать подарок ВСЕМ своим близким. И засовывала нам в карманы деньги: «На сладенькое, на то, на се».
Потом наступал новогодний вечер, мы наряжали елку, помогали маме готовить салатики, а часов в десять приходил Игорь, Дашкин папа. Сначала в костюме Деда Мороза, а потом — в своем настоящем обличье. Мы с Дашкой прекрасно знали, что Дед Мороз — это переодетый Игорь, но виду не показывали. Потом приходили гости, и нам разрешали сидеть вместе с взрослыми столько, сколько захотим.
…Я брела по улице, с упорством истинного мазохиста подогревая свое плохое настроение, и, для того чтобы, не дай бог, не отвлечься от мрачных мыслей, старалась нарываться на мелкие встречные неприятности: наступала в лужи, подходила поближе к краю тротуара, рискуя (подставляясь) быть обрызганной грязью, летящей из-под колес проезжающего транспорта, шла при этом по левой стороне дороги, чтобы меня пихали прохожие. И грязь летела, прохожие пихали, а ноги промокли и мерзли. И вдруг… Рядом затормозила упоительной красоты и чистоты машина, переднее стекло бесшумно сползло вниз, и я увидела Вениамина Гавриловича Ильина. Он был в льгжной шапочке, толстом белом свитере ручной вязки и выглядел очень уютно. К тому же он улыбался, как бы это сказать? — заразительно.
Конечно, найдутся люди, которые на полном серьезе начнут говорить, что заразительно можно только смеяться. Неправда. Практически все, что делается хорошо, выглядит заразительно. Кто-то заразительно ест, кто-то — спит, кто-то — работает, и все, абсолютно все умеют заразительно зевать. А Ильин заразительно улыбался, и я тоже не смогла удержаться. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом он протянул руку, взял с соседнего сиденья букет роз — так, на глазок, килограмма в три весом и протянул его мне.
— Кому-то этот букет не достанется, — сказала я, вроде бы жалея этого «кого-то».
— «Кому-то» — точно не достанется, — заверил меня Ильин.
— Нехорошо, — сказала я. — И вы нехорошо поступаете, и я, беря букет, который предназначался не мне.
— Хорошо, — возразил Вениамин Гаврилович. — Отлично!
— Что-то вы себе противоречите: то «хорошо», то «отлично». Выберите одно из двух.
Он расхохотался:
— Букет предназначался вам, Саша, и я исколесил полгорода, пока вас нашел.
Было совершенно ясно, что он врет и что встретились мы случайно, но такое вранье было приятно слушать.
— Вы думаете, Вениамин Гаврилович, что я живу на улице и что, прочесывая город, не наткнуться на меня невозможно. Что-то вроде бездомной собаки…
— Я, Саша, фаталист и твердо знаю, что если чего сильно-сильно захотеть, то оно обязательно случится. Можете не верить, но я захотел вас увидеть, купил цветы и поехал куда глаза глядят. Как видите — получилось.
— Спасибо. Розы классные. Мне таких никто никогда не дарил.
— Не верю. — Он открыл дверь и подбородком указал на сиденье рядом. — Заходите, гостем будете.
Я села в машину.
— Пристегнитесь.
Я перекинула ремень через плечо, и машина тронулась. Ильин сосредоточенно смотрел вперед, в салоне было тепло, играл джаз. Плохое настроение испарялось с каждой минутой, а точнее, с каждым километром, но мне оно уже не было так дорого, как полчаса назад.
— Куда едем? Случайно не знаете, Вениамин Гаврилович?
— На дачу. — Ильин не смотрел на меня. — Встречать Новый год.
— А если у меня другие планы? — я постаралась изобразить твердость.
— Придется отменить, — он пожал плечами.
Как должна была бы поступить в такой ситуации нормальная девушка? Она бы сказала: «Ах, оставьте, мы видимся с вами второй раз в жизни, какая дача? Какой Новый год? Остановите машину, наглый вы стоматолог, розы, конечно, возьму, кто же отказывается от такой красоты, а в остальном — ни за что!»
Да, только так и никак иначе. И потому, набрав в легкие побольше воздуху перед длинной тирадой, я сказала буквально следующее:
— А вкусно ли у вас кормят? И что там насчет развлечений?
Ильин опять рассмеялся:
— Вкусно. И развлекательно.
— Только мне надо позвонить маме.
Он кивнул и достал из бардачка телефон…
— А еще мне надо заехать за щенком.
— Уже едем.
Дома я быстро попихала в сумку все необходимое, схватила Георгина под мышку, и через полчаса мы уже были на даче. Все, увиденное там, потрясло меня до самого основания.
Если не считать большой кавказской овчарки, которая встретила нас во дворе и выказала настойчивое желание сожрать Гошу, компания насчитывала двадцать шесть персон. Именно персон, потому что назвать их просто людьми я бы не рискнула. Сначала меня познакомили с известнейшим политологом, который был чрезвычайно галантен, в меру любезен и бешено сладкоречив.
— Саша, моя гостья, — представил меня Ильин. — Прошу любить.
Политолог отставил в сторону лопату, которой он до этого чистил дорожку, стянул зубами пуховую варежку, согнулся в три погибели и поцеловал мне руку.
— Чтоб любить такую девушку, просьб не надо. Или под «прошу» ты подразумеваешь «разрешаю».
