Дмитрий Черкасов - Записки Джека-Потрошителя
Она шуршит перепачканными в жире и грязи страницами и тихо хихикает. У Кэтрин Эддоуз все в полном порядке.
Глава третья. Исступление
Острый нож рассекает лицо Элизабет Страйд снова и снова.
Сикерт энергично и хладнокровно расправляется с неудачным рисунком. Портрет Страйд превращается в лохмотья, которые полосами свисают с мольберта. Художник срывает то, что осталось, и, скомкав, бросает в угол.
— Вам, возможно, это кажется несколько эксцентричным, — говорит он, заметив недоуменный взгляд Дарлинга. — Но мы с Уистлером всегда так поступали с работами, которые нас не устраивали.
Вспомнив о Джеймсе Уистлере, художник еще больше мрачнеет. Последние несколько недель он ни словом не обмолвился об Уистлере, словно того и не существует на свете. Однако…
— Должен сознаться, я вспоминаю о нем каждый раз, когда берусь за кисть, и это мучительно. Не знаю, когда я избавлюсь от этого наваждения! Для человека искусства такое состояние губительно. Мне, понимаете ли, нужно душевное равновесие, но сейчас я не в силах его обрести. Я знаю, это выглядит странно, может быть даже ненормально, но поймите: нас с ним слишком многое связывало… Это была настоящая дружба, Дарлинг. Он даже не догадывается, какую боль причинил мне этим разрывом!
Сикерт несколько раз обходит мольберт. Он напоминает шамана, колдующего возле алтаря.
— Просто какой-то замкнутый круг. Раздражение не дает мне работать, и это приводит меня в еще большую ярость. Думаю, мне все-таки следовало уехать во Францию, как я и собирался в августе! Впрочем, если быть до конца искренним, то весь этот год меня преследуют неудачи, — заканчивает он, рассматривая наброски, лежащие на столе. — Все это, увы, годится лишь на растопку… Вряд ли я когда-нибудь достигнутой популярности, когда даже самый неудачный эскиз приобретает ценность в глазах знатоков!
И он невесело смеется.
— Что там говорит моя милая женушка? Я написал ей пару дней назад, что переехал в Дьепп. Хотел провести время тут у вас, в добровольном заточении. Надеялся, что смогу привести в порядок нервы, но, кажется, и здесь потерпел фиаско. Да еще эти ночные шорохи!
— Ваша выдумка, боюсь, не удалась, — сообщает Дарлинг. — Эллен почти уверена, что вы в столице. Я, естественно, ничего не сказал, но ей показалось странным, что письмо написано на бумаге, где стоит ваш лондонский адрес. Она заявила, что прекрасно знает о том, что вы никогда не пишете на ней, когда уезжаете.
— А, черт! — Сикерт произносит это безо всякой злости. — Я вам уже говорил, эта женщина умнее, чем мне казалось, когда я женился. И вот вам доказательство того, как вредны привычки: они подводят вас, когда вы меньше всего этого ожидаете. Я имею в виду бумагу! С другой стороны, — он останавливается у окна, — у меня могло просто не оказаться под рукой другой… Черт возьми! Вот он! Смотрите!
Человек исчезает за деревьями, и, когда Дарлинг подходит к окну, в саду уже никого нет.
— Вам показалось…
— Клянусь, я видел там кого-то! За нами следят, Дарлинг! — Он усмехается. — Это могут быть шпики из тех, что сопровождают Эдди. Кто знает, в чем они нас подозревают теперь? А может быть, вы сами скрываете какие-то тайны, а, старина? Признайтесь, что за ужасные фамильные секреты вы храните?
— Мне не до шуток, Сикерт! Эти люди могут оказаться кем угодно.
— Не придавайте значения, это наверняка кто-то из Особого отдела. После того как Эдди посещал нашу обитель, мы попали в поле зрения Министерства внутренних дел, но не думаю, что за нами будут долго наблюдать. Хуже всего, что эта чертовка Страйд сбежала… Я попытаюсь найти для вас еще кого-нибудь!
— Только не через работный дом, прошу вас!
— Нет, вы действительно ужасный сноб, Дарлинг! Нам просто не повезло. В следующий раз я попрошу подыскать нам глухую старуху лет так под девяносто, которую не будут пугать странные звуки и которая не сможет удрать со столовым серебром.
— Вам следует писать юморески для «Панча», — Дарлинга, похоже, ситуация нисколько не забавляет.
Сикерт ухмыляется.
— Бросьте, все это не стоит вашего беспокойства. Как думаете, стоит ли подать жалобу в работный дом?
Дарлинг пожимает плечами, ему не хочется тратить время на полицейское расследование, которому тогда непременно дадут ход.
Тем же вечером место исчезнувшей Страйд занимает человек по имени Чарльз Райт, найденный литератором через одну из контор по найму прислуги. Это солидный человек, флегматик, спокойный и невпечатлительный. Однако спустя три дня он тоже неожиданно оставляет место, сославшись на «непредвиденные обстоятельства» и не требуя платы.
Двадцать девятое сентября, суббота. Восемь вечера. Кэтрин Эддоуз гуляет по Элдгейт-Хай-стрит. Несколько раз она принимается петь, привлекая всеобщее внимание. Люди останавливаются и смотрят, как она задорно приплясывает на мостовой. Впрочем, долго плясать не получается — у Эддоуз сильно кружится голова. Она припадает к ближайшей стене и дальше передвигается вдоль нее, пока не останавливается перед крыльцом. Дверь раскрывается прямо перед ее носом; вышедший на улицу пожилой джентльмен брезгливо морщится, почувствовав запах алкоголя. Эддоуз прямо-таки пропитана им, она чувствует себя королевой в этот осенний вечер. Ей наплевать, что о ней думают окружающие, о чем она и собирается сказать пожилому джентльмену, но обнаруживает, что тот уже исчез из поля зрения.
Кэтрин чертыхается, сползает по стене вниз и растягивается на тротуаре. Она решает не подниматься, а вздремнуть прямо здесь, возле чужого крыльца, почти под ногами у прохожих. Заснуть не удается, спустя минуту кто-то грубо трясет ее за плечо. Кэтрин открывает глаза и видит перед собой пару начищенных ботинок. Констебль Луис Робинсон стоит над ней, на его лице ясно читается раздражение. Уборку пьяных вряд ли можно назвать самой приятной обязанностью лондонского полицейского. Где-нибудь в Уайтчепеле, возможно, с этим отребьем не так церемонятся, но это Сити, и Робинсон не может оставить пьянчужку валяться на улице.
Он оборачивается к любопытным — рядом с ним уже образовалась небольшая толпа, которая с интересом следит за его действиями.
— Кто-нибудь знает эту женщину? — спрашивает констебль, и молодой человек, стоящий ближе всех к нему, отвечает за всех:
— Нет, сэр!
Робинсон пытается поднять Кэтрин на ноги. Это не так-то просто. Несмотря на худобу, она весит немало и к тому же отнюдь не горит желанием помочь полицейскому — ей было вполне удобно и на мостовой. С таким же успехом можно пытаться поставить на ноги бездыханный труп. Тем не менее, в конце концов, констеблю удается прислонить ее к стене.
К счастью, поблизости появляется его коллега Джордж Симмонс, и вдвоем им удается отвести женщину в полицейский участок на Бишопсгейт. Последние двадцать лет полиция Лондона пользуется деревянными повозками с кожаным верхом, на которых перевозят и трупы, и раненых, и пьяных. Однако Кэтрин Эддоуз, несмотря на невменяемое состояние, добралась до участка на своих двоих, правда, активно поддерживаемая под руки дюжими полисменами.
Эта короткая прогулка, однако, не привела ее в чувство и на вопрос Робинсона, как ее зовут, она ответила лаконично: «Никак». Спрашивать, где и с кем она живет, явно не имело смысла. Констебли заперли Кэтрин в камере, где она растянулась на койке и немедленно захрапела.
Без десяти девять Луис Робинсон заглядывает в камеру, Кэтрин Эддоуз все еще сладко спит. Вскоре в полицейском участке появляется констебль Джордж Хатт, которому Робинсон с удовольствием передает наблюдение за арестованными. В обязанности Хатта входит проверять камеры каждые полчаса в течение ночи. В четверть первого он слышит, как Кэтрин, проснувшись, тихо напевает себе под нос старую песенку про моряка и девушку, которая ждет его на берегу.
В половине первого она вызывает Хатта, чтобы непринужденно поинтересоваться, когда ее отсюда выпустят.
— Когда ты, голубушка, сможешь о себе позаботиться!
Кэтрин фыркает, игриво глядя на него из-за решетки.
— Я уже могу. Я всегда могу о себе позаботиться.
Хатт имеет свое мнение на этот счет. Однако спустя полчаса сержант Бифилд поручает ему решить, кого из заключенных можно отпустить, и констебль выбирает Эддоуз.
В одиннадцать вечера, когда Кэтрин Эддоуз еще спит в камере полицейского участка, Элизабет Страйд замечают уходящей из паба «Руки каменщика», что на Сеттлз-стрит, в компании с безбородым мужчиной, носящим короткие и пышные усы и одетым в костюм и пальто. Они со Страйд останавливаются на пороге и обмениваются поцелуями, не спеша выходить под дождь, что зарядил еще с самого вечера и, судя по всему, не собирается прекращаться.
Двое посетителей паба, чернорабочие Бест и Гарднер, обмениваются недоуменными взглядами — спутник Страйд хорошо одет и выглядит солидно. Нельзя сказать, чтобы приятели Бест и Гарднер были большими моралистами, но поведение этого джентльмена кажется им странным, и они склонны подозревать его в худших намерениях.
