Владимир Колычев - Капитан закона

Городовой смотрел на него тяжелым, изматывающим душу взглядом. Не по себе было Мохнатому. Но все-таки он пересилил себя.

– Да пошел ты, мусор!

– Ну вот, уже и мусор, – разочарованно вздохнул капитан.

– Что заслужил.

– Ну да ладно, я готов тебя простить. Ты сейчас подпишешь договор о сотрудничестве, и я все забуду. И сегодня же ты будешь на свободе…

– Ты псих!.. Я требую прокурора!

– Ну что ж, будет тебе и прокурор. Все будет…

Городовой вызвал конвой, и очень скоро Мохнатый оказался в камере. Но там никого не было. Оказывается, его сокамерники прогуливались по тюремному дворику, вдыхали хоть и морозный, но свежий воздух. Впрочем, Мохнатый не очень расстроился, что из-за проклятого мента пропустил прогулку. Ясно же, что Городовой блефует. Просто нет у него ничего такого, чтобы удержать Мохнатого за решеткой, поэтому и наводит тень на плетень.

Арестанты вернулись с прогулки какими-то хмурыми, озабоченными. Жук даже не глянул на Мохнатого, лег на свою шконку, накрыл лицо газеткой и задремал. Австриец включил телевизор и на пару с Васютой уткнулся в экран.

Впрочем, Паше было не до них. Он ждал новостей, но их не было. Ни маляв не было, ни дачек с харчами, ни адвоката.

Когда появился баландер, Мохнатый даже голову от подушки не оторвал. Не собирался он хлебать тюремное дерьмо. Тем более что Жук уже накрывал на стол. Запахло копченой колбасой, сыром и беконом.

Но Мохнатого к столу не позвали. Сокамерники сели ужинать без него.

– Слышь, братва, я не понял!

– А чего тут понимать? – не глядя на него, сказал Жук. – Никакой ты не Мохнатый.

– Ага, фуфло ты нам прогнал, – кивнул Австриец.

– Мохнатый сейчас в клубе у себя зажигает, – криво усмехнулся Васюта. – Там в «Двадцать пятом часе» телки, говорят, козырные. Одним бы глазком на них глянуть…

– Да не вопрос, как откинешься, так сразу и заходи. – Мохнатый попытался улыбнуться, но щека дернулась в нервном тике.

– Куда заходить? К тебе, что ли?

– Слышь, Васюта, ты бы за базаром следил!

– Да я-то Васюта. Фамилие у меня такое. А вот кто ты такой? Может, у тебя другая кликуха, откуда я знаю…

– Мохнатый я!

– Бавыкин твоя фамилия. Зовут Паша. Где тут Мохнатый, а?

– Мохнатым меня за длинные патлы прозвали! – разволновался Паша.

Что-то страшное произошло. Может, звезды на небе не так встали, поэтому сокамерники вдруг изменили свое к нему отношение. Но это не беда, с этим он как-нибудь разберется. Гораздо хуже, если тухлую эту кашу замутили менты – тот же Городовой, например. Он же обещал ему большие неприятности.

– Ну и где твои патлы?

Это все Маргарита со своими советами – давай, говорит, я тебя подстригу, модельную стрижку сделаю… Короткую, но модельную. На парикмахера она, говорит, училась. В общем, сбрила гриву. Такой вот парик получился…

– Ты чо, хочешь, чтобы я по клубу с космами ходил? Так заведение цивильное! Там солидные люди собираются…

– А может, где-то мохнатое у тебя осталось? – похабно засмеялся Австриец. – Может, покажешь?

– Ну, если ты загнешься, то покажу! – вскипел Мохнатый.

– А это мы еще посмотрим, кто из нас загнется, – окатил его ледяным взглядом Австриец.

– Зря ты так, Бавыка! – хищно глянул на него Жук. – Если ты петух, это не значит, что ты на людей бросаться можешь…

– Кто петух?! – в паническом возмущении взвыл Мохнатый.

Но на него никто уже не обращал внимания. Арестанты молча жевали, пили чай, а потом без лишних слов разошлись по своим шконкам.

А ночью на Мохнатого обрушился кошмар.

…Ненависть бывает холодной и горячей, но в этом чувстве важен не столько градус, сколько полярность напряжения. Ненависть может быть с «плюсом» и убивать, испепелять, а может быть с «минусом», тогда это беспомощность, пустой пшик. Вот и Мохнатый смотрел на Богдана с беззубой ненавистью. И хотел вцепиться ему в глотку, но сам при этом понимал, что не хватит ему решимости сжать челюсти мертвой хваткой.

– Ну что, будешь давать подписку? – ухмыльнулся Богдан.

Этого ублюдка ему совсем было не жаль. Он сам нарвался на свою судьбу, так что пусть на себя и пеняет. А та мерзость, что произошла с ним, хоть и унизительна по своей сути, но вполне обыденна для уголовного мира, для того искривленного измерения, в котором обитал Мохнатый. Был бы он нормальным человеком, Богдан бы переживал, а так ни капли сожаления. Как говорится, за что боролся…

– Или ты уже дал?

– Зачем ты так, начальник?

– Я же тебя предупреждал, а ты не понял.

– Мог бы и предупредить, что хата беспредельная…

– Беспредельная, – кивнул Богдан. – Как только тебя туда закинули, так она беспредельной и стала… Тебя же предупреждали, Паша, что ты запросто можешь стать Парашей. Предупреждали, а ты не понял. Меня убить пытался…

– Это Куприян не так все понял, – хныкнул Мохнатый.

Он прекрасно понимал, какая судьба его ждет впереди с такой репутацией, которую он заслужил.

– Это ты не так все понял. Мы тебя как фраера дешевого повязали. За город тебя вывезли, прорубь показали. Дали тебе понять, что ты у нас в руках. Даже Вентиля тебе могли простить… А ты не понял. Не захотел понять. Ну и кто виноват в том, что с тобой произошло?

Мохнатый жалко вздохнул и уронил голову на грудь.

– Сидел бы сейчас ровно, и ничего бы не болело. Но боль пройдет, а рана останется. Только вот вопрос: узнает братва об этом или нет?

Мохнатый встрепенулся и с робкой надеждой посмотрел на Богдана.

– Можно, конечно, слух пустить… А можно и не пустить…

– Я могу подписку дать!

– Тогда слух останется в этих стенах…

Все правильно понял Мохнатый, на лохмачей он нарвался, на прессовальщиков, которых взрастила и взлелеяла тюремная администрация. Их отобрали из обиженных, определили в одну камеру с нормальными условиями жизни, там они мотали свои сроки. Чуть что не так, и любой из них мог отправиться на зону, а там – жестокая расправа и медленная, мучительная смерть. Лохмачей выдрессировали, научили держать язык за зубами, но не факт, что страшный для Мохнатого слух не выйдет за пределы пресс-хаты. Но если вдруг выйдет, можно сказать, что это наговор. Братва устроит проверку, но слух не подтвердится. Если, конечно, сделать все, как надо. Но для этого нужно желание. И Мохнатый должен очень постараться, чтобы оно возникло. Вот он и засуетился.

– Хорошо, я дам подписку! И охранную фирму организую. Чтобы все по закону. Десять процентов с прибыли, и не больше! И никакого беспредела!

– А галстук носить будешь? – усмехнулся Богдан.

– Галстук?!

– Да, пионерский. Говоришь ты очень складно, как председатель совета дружины. Пионер – всем ребятам пример…

– Могу и пионером! – Мохнатый смотрел на Богдана, как Зоя Космодемьянская на портрет товарища Сталина.

– Ничего, Паша, один раз, как говорится, не такой уж и… Только не знаю, говорит ли так твоя братва. И насчет Ксении не могу точно сказать. Если ты к ней сунешься, она узнает, как ты здесь подарки раздавал…

– Какая Ксения, о чем ты, начальник? Я о ней уже забыл!

Мохнатый представлял собой жалкое зрелище. Он был похож на злую осу, из которой вырвали жало. Теперь его можно было выпускать на волю. Лучше пусть петух будет стоять во главе стада быков, чем лев, который сможет повести эту толпу к новым вершинам.

И Ксении уже не стоит бояться Мохнатого. Но все-таки она должна уехать из города. Хотя бы потому, что Егор не должен оставаться здесь. Богдан переступил через себя, оставив его на свободе, и этот парень должен убраться из Народовольска как можно дальше. Только тогда Городовой сможет о нем забыть…

Ковер-самолет от ковра в кабинете начальника отличается тем, что на одном летают, а на другом производят разбор полетов. Но полковник Мироедов пока молчал. Богдан переминался перед ним с ноги на ногу, а он что-то сосредоточенно писал. Психологический прием, позволяющий держать подчиненного в напряжении.

Наконец начальник ГУВД оторвался от бумаг и посмотрел на Богдана поверх очков. Косматые брови сведены на переносице, тонкие губы плотно сомкнуты и выгнуты сердитым коромыслом.

– Я слышал, вы, товарищ капитан, произвели арест гражданина Бавыкина?

– Извините, не сдержался.

– Что значит «не сдержался»? Есть закон, там четко прописано, где надо сдерживаться, а где нет. Или закон для вас не писан?

Богдан молча раскрыл папку и достал бланки протокола. Мягким, вышколенным шагом подошел к столу начальника, аккуратно положил бумаги.

– Что это такое?

– Признательные показания. Гражданин Бавыкин признался в том, что организовал убийство Круглова, Уткина и сам лично во время бандитской разборки убил гражданина Японцева.

Полковник взял протокол, пробежался взглядом по строчкам.

– И что, Бавыкин готов подтвердить эти показания?

– Если вы скажете, то да.

– Я должен это сказать? – оторопело посмотрел на Богдана начальник.