Александр Андрюхин - Коготки Галатеи
Итак, заказав столик в одном модном ресторанчике, публика которого состояла из местных оболтусов, изображавших элиту, я заметил одну грустную дамочку, бросавшуюся в глаза своими далеко не аскетическими формами. Для разбогатевших провинциалов она как раз являлась эталоном сексапильности. Настроение и так было неважным, а тут после двух рюмок я заметил, что она бросает в мою сторону весьма неравнодушные взоры. Я тоже поглядывал на неё сквозь клубы табачного дыма и признавал, что с рабоче-крестьянской точки зрения она была очень даже недурна. Но всех особ женского пола я рассматривал исключительно через призму моей прелестницы. Как художник я не мог не выявить недостатки этой кустодиевской бабочки: несимметричные плечи, крашеные волосы, не столь тонкая талия, не столь изящный изгиб шеи, наконец, черные калошеобразные туфли, надетые на ножку сорок второго размера. Дамочка замечала, что я поглядывал на нее, и застенчиво опускала глаза. Она не была похожа на проститутку или на особу, которую интересуют богатые. И данное обстоятельство слегка меня заинтриговало.
Вполне возможно, что я, допив свой французский коньяк, тихо и мирно бы отбыл домой, но красотка внезапно поднялась с места и направилась к моему столику. Она подошла, застенчиво хлопнула ресницами и чопорно пригласила танцевать, чем привела меня в замешательство. Пока я раздумывал, она отцепила меня от рюмки и, ухватив за рукав, вытащила на середину зала.
Тут нужно отметить, что танцевала она весьма недурно и что от неё исходил тот самый волнующий жар, какой, быть может, использовали египетские жрицы для испытания неокрепших юношей. Но талия её была не столь упруга, сколь хотелось бы, и бедра не столь округлы, сколь требовала душа. К тому же духи её были отвратительны и обесцвеченные волосы очень неприятно щекотали щеку. Тем не менее две трети выпитой бутылки делали свое коварное дело. А на подобной стадии, как известно, такое же количество женщин кажется обворожительным.
После танца я предложил посидеть со мной и помочь допить этот нескончаемый французский коньяк. Коньяк незнакомке понравился. Едва пригубив рюмку, она сделала блаженную мину и вожделенно закатила глаза. За разговором выяснилось, что девушка — актриса. Только что окончила Ярославский театральный институт и прибыла в наше захолустье по распределению. Для вчерашней студентки она выглядела не очень юно. «Лет тридцать, — дал я девушке про себя. — Хотя, может, двадцать семь».
— А что, актерской зарплаты хватает, чтобы посещать рестораны? поинтересовался я без задней мысли.
Она рассмеялась и сказала, что в этом ресторане впервые. Деньги, конечно, в театре платят мизерные, но на один вечер в ресторане хватит. К тому же на что только не пойдешь, лишь бы избавиться от этой провинциальной скуки. Она оказалась права. Я осмотрел эту задымленную конюшню, и мне захотелось сладко зевнуть.
Поскольку коньяк вскоре иссяк, я вяло вызвался её проводить. Жила она, кстати, на самой окраине, а я по глупости отпустил такси. Пришлось около часа трепаться с ней на лавочке, прежде чем она пригласила к себе.
Но после того как моя нога переступила порог её коммунальной комнатушки, на сердце как-то ужасно потяжелело и уже не отпускало весь оставшийся вечер: ни тогда, когда я стаскивал с неё стреляющую блузку, ни тогда, когда задыхался в её душных объятиях, ни через несколько часов, когда я в ужасе проснулся среди кромешной тьмы и закурил.
Перед глазами внезапно возникло прекрасное личико Галатеи, и мне стало не по себе. Случайная моя спутница, волей судьбы заброшенная в нашу дыру, громко сопела, и её доменное тело излучало рубенсовский жар.
Мне было неприятно припоминать её шероховатую кожу и излишки жира в бедрах, полувисячие груди с маленькими сосками отвратительного розового цвета. Какого черта я делал здесь, на окраине города, в одной постели с совершенно не нужной мне женщиной? Да куда меня угораздило после какой-то паршивой бутылки французского пойла? И вновь моя куколка сверкнула в темноте глазками, и сумасшедший стыд охватил мое гнилое нутро. Я мигом слетел с кровати и стал по-воровски одеваться.
Потом я расстроено шатался по городу, курил, ждал рассвета и не спешил возвращаться домой. Даже когда загрохотали трамваи, и тогда я не рискнул поехать к себе, а пешком отправился в офис. Но после тяжелого дня, уже поздно вечером, когда я с содроганием толкнул дверь своей квартиры, то увидел на прекрасном лице Галатеи молчаливое презрение.
Из дневника следователя В. А. Сорокина
14 сентября 2000 года
Сегодня допрашивал Голубкину. Она уверена, что убийство Рогова, Петрова и Клокина — дело рук Османова. Последний уже бросался на неё с топором, причем при двенадцати свидетелях. Это было в начале года, в январе. Голубкина, как рассказывает она, принесла мужу обед (он у неё студент консерватории, но временно работает в строительной бригаде СМУ № 7) и вдруг из вагончика вышел пьяный Османов. Глаза сторожа налились кровью. Он схватил топор и с криком «Зарублю!» пошел на Голубкину. Тут подлетели строители, отняли у Османова топор, дали ему по физиономии и уложили спать. С тех пор Голубкина на стройку ни ногой. Но сторож, как она думает, уже давно её выследил. А Рогова с Петровым выследил раньше.
Я поговорил с мужем Голубкиной. Он уверяет, что Османов, когда пьяный, на всех бросается с топором. Вряд ли в тот раз он вообще что-то соображал. Своей женой будущий музыкант восхищается и требует посадить его с ней в одну камеру.
С Османовым я тоже поговорил. Он этого случая не помнит. Так, по крайней мере, утверждает. По-моему, у него паранойя на почве алкоголя. Я позвонил в психдиспансер и не ошибся — Османов их клиент. Там мне заявили, что Османов убить вполне мог. Кстати, в день убийства сторож на работу не вышел. Как он сам признался, был в запое. Но подтвердить это некому. Оба его соседа по коммунальной кухне в тот день были у сожительниц. Османовым занимается мой помощник.
Сегодня встречался с матерью Ольги Соколовой. Она подтвердила, что Агеев действительно часто бывал в их доме, но не ради их дочери, а (как она откровенно призналась) ради нее. Короче говоря, Агеев был её любовником. В тот вечер 16 июля, когда пропала девочка, она с Агеевым были на его даче. В этот вечер Соколова долж на была встретить дочь после музыкальной школы, но вместо этого поехала с Агеевым. Соколова считает, что наказана за грехи. Винит только себя. Все отношения с любовником прекратила, вот почему он перестал бывать у них.
По словам Соколовой, после поездки к Ванге её муж очень изменился. Он стал замкнутым и нелюдимым. В мыслях у него только одно: поймать маньяка и проделать с ним то же самое, что он проделал с их дочерью. Соколов обещал, что если милиции удастся выследить «потрошителя» раньше его, то он все равно подкупит охрану, проберется в камеру и удушит «потрошителя» его же собственными кишками.
Все это наводит на определенные мысли. Если бы я не знал, что Рогов приехал к нам из Краснодара в 1990 году, то у меня были бы подозрения, что он и есть тот самый «потрошитель» и его убийство — месть Соколова. Но, насколько мне известно, Рогов этот дом купил только спустя год после трагедии.
В последнее время я все больше склоняюсь к тому, что эти убийства в Красном Яре каким-то образом переплетаются с убийствами девочек. У меня все основания полагать, что их потрошили в подвале дома Рогова. Кроме факта совпадения группы крови последней жертвы, я заметил ещё одну вещь: головы обеих жертв были найдены неподалеку от дорог, ведущих из Красного Яра. Одна — в мусорном контейнере аэродрома «Восточный», другая — в мусорном баке Восточного рынка. А ведь голова — это первое, от чего избавляются «потрошители». Думаю, не случайно головы жертв были найдены на «красноярских» дорогах. Правда, есть ещё и третья дорога, которая ведет к Красному Яру. Она проходит неподалеку от бараков бывшего оружейного завода, но она заброшенная.
12
На следующий день меня повезли в Красный Яр на следственный эксперимент. Впервые в жизни я смотрел на прохожих сквозь маленькое окошко с решеткой и думал о том, что теперь не скоро пройду по этим улицам. Да и пройду ли вообще? Мне было немного грустно, но не более того. Моя дальнейшая судьба меня больше не интересовала. Но я хотел бы знать, что станет с городом после моего исчезновения. Неужели не изменится ничего? Тогда какой смысл был в моем даровании? Для кого я писал свои картины? Недосыпал, недоедал, недолюбил, недогрешил; мучился муками творчества, а главное — пожертвовал своим единственным земным счастьем? Какой же смысл был во всех моих лучших порывах? Ах да! Те, кто придут за нами, будут лучше нас.
