Андреа Камиллери - Собака из терракоты
– Ты как себя чувствуешь? Ты как? Сейчас приедет скорая, с тобой все в порядке, не волнуйся.
Как удалось Мими его отыскать?
Потом, уже в больнице, какой-то в белом халате:
– Потерял слишком много крови.
Потом – ничего. Попробовал оглядеться вокруг: палата была белая и чистая, было большое окно, через него лился дневной свет. Он не мог шелохнуться, к рукам тянулись капельницы, бок, однако, у него не болел, скорее ощущался как отмершая часть тела. Монтальбано попытался было подвигать ногами, но не вышло. Постепенно он погрузился в сон.
Опять он проснулся к вечеру, судя по тому, что огни были потушены. И тут же снова закрыл глаза, потому что заметил в палате людей, а говорить у него охоты не было. Потом его разобрало любопытство, и он приподнял веки, ровно настолько, чтоб хоть чуточку, но видеть. Тут была Ливия, сидевшая у койки на единственном металлическом стуле, позади нее стояла Анна. С другого боку койки, опять же на ногах, – Ингрид. У Ливии глаза были мокрые от слез, Анна ревела без удержу, Ингрид была бледная, с напряженным лицом.
«Боже!» – сказал себе Монтальбано, перепугавшись.
Крепко зажмурился и ушел под защиту сна.
На следующее за тем утро, так, по крайней мере, ему казалось, в полседьмого, две сестрички его помыли, переменили ему повязку. В семь явился главврач в сопровождении пяти ассистентов, все в белых халатах. Главврач поглядел историю болезни, которая была привешена в ногах кровати, отвернул простыню, принялся щупать ему больной бок.
– По-моему, все идет как нельзя лучше, – постановил он. – Операция прошла удачно.
Операция? О какой такой операции он говорил? А, наверно, об извлечении пули, которая его ранила. Но автоматная пуля редко когда застревает внутри, обычно проходит навылет. Хорошо бы задать вопрос, спросить объяснений, но слова у него не шли. Тем не менее главврач подметил его взгляд, вопрос в глазах комиссара.
– Нам пришлось вас срочно оперировать. Пуля пробила толстый кишечник.
Кишечник? Какого хрена кишечник делал в его боку? Кишечник никакого отношения не имел к бокам, должен был сидеть себе в брюхе. Но если дело шло о брюхе, это, похоже, означало – и он вздрогнул так, что врачи заметили, – что с этой минуты и до самого конца своей жизни ему, может, придется пробавляться одними только кашками.
– …кашками? – прорезался наконец-то у Монтальбано голос, ужас подобной перспективы возвратил силу его голосовым связкам.
– Что он сказал? – спросил главврач, оборачиваясь к своим.
– Мне кажется, говорит «шашками», – сказал один.
– Нет, нет, он сказал «бумажками», – вмешался другой.
Они вышли, обсуждая этот вопрос.
В полдевятого дверь отворилась и возник Катарелла.
– Дохтур, вы как себя чувствуете?
Если и существовал в мире кто-то, с кем Монтальбано считал бесполезным вести разговоры, это был именно Катарелла. Он не ответил, сделал движение головой, как бы давая понять, что бывает и хуже.
– А я это, заступаю тут в караул, вас караулить. Больница эта – чисто порт, куча разного народу людей, кто входит, кто выходит, кто пришел, кто ушел. Может случится, что кто с намерением войдет, докончить чтоб начатое дело. Понятно я?
Понятнее и быть не могло.
– А вы знаете, дохтур? Это ведь я вам давал свою кровь на вливание.
И пошел в караул караулить. Монтальбано с горечью подумал, что невеселое его ждет будущее, раз уж он выжил благодаря крови Катареллы и будет обречен питаться манной кашкой.
Первый из длинной череды поцелуев, которые его ждали в этот день, он получил от Фацио.
– А знаете, доктор, что вы стреляете, как бог? Одному вы попали в горло с первого выстрела, а второго ранили.
– Я еще и второго ранил?
– Так точно, не знаем куда, но что ранить ранили – факт. Это доктор Якомуцци приметил, метрах в десяти от машин была лужа красноватая, оказалась кровь.
– Личность убитого установили?
– А как же.
Вытащил из кармана листок, зачитал.
– Мунафо Джерландо, родился в Монтелузе шестого сентября тысяча девятьсот семидесятого года, холост, место жительства Монтелуза, улица Криспи сорок три, особые приметы – нет.
«Неистребимое пристрастие к гражданскому состоянию», – подумал Монтальбано.
– А с правонарушениями у него как?
– Как есть ничего, доктор. Несудим.
Фацио засунул листок обратно в карман.
– За такие дела им платят по максимуму полмильона.
Он замолчал, видно должен был сказать о чем-то таком, на что не хватало духу. Монтальбано решился протянуть ему руку помощи.
– Джедже умер сразу?
– Не мучился. Очередью ему снесло полголовы.
Вошли остальные. И был день поцелуев и объятий.
Из Монтелузы приехали Якомуцци и доктор Паскуано.
– Все газеты о тебе говорят, – сказал Якомуцци. Ему было приятно, но немного завидно.
– Я совершенно искренне жалею, что мне не пришлось вас вскрывать, – сказал Паскуано. – Мне очень любопытно узнать, как вы устроены.
– Это я первый прибыл на место, – сказал Мими Ауджелло, – и когда я тебя увидел в таком состоянии и в такой ситуации, меня разобрал такой страх, что еще немного, и я б обделался.
– Откуда ты узнал?
– Анонимный звонок в управление, сказали, что случилась перестрелка у подножия Скала дей Турки. Дежурил Галлуццо, он сразу мне позвонил. И сказал мне одну вещь, о которой я не знал. А именно, что ты в том месте, где слышали выстрели, обычно встречаешься с Джедже.
– Он знал?!
– Да все об этом знали, как выясняется! Полгорода это знало! Тогда я даже не одевался, в пижаме, как был, выскочил…
Монтальбано томно приподнял руку и перебил его:
– Ты что, спишь в пижаме?
– Да, – ответил, смутившись, Ауджелло. – А что?
– Нет, ничего. Давай дальше.
– Пока бежал к машине, по мобильнику вызвал скорую. И это оказалось как раз кстати, потому что ты терял много крови.
– Спасибо, – сказал благодарно Монтальбано.
– За что спасибо! Ты б разве для меня не сделал того же самого?
Монтальбано тут же спросил свою совесть и предпочел промолчать.
– А, хотел тебе сказать одну любопытную вещь, – продолжал Ауджелло. – Первое, что я от тебя услышал, пока ты еще лежал на песке и стонал, – ты попросил, чтоб я сбросил улиток, которые по тебе ползали. У тебя началось что-то вроде бреда, и потому я тебе ответил – да, сейчас сниму, но никаких улиток там не было.
Приехала Ливия, обняла его крепко, принялась плакать, улегшись как можно ближе к нему на кровати.
– Оставайся так, – сказал Монтальбано.
Ему нравилось слышать запах ее волос, голову она положила ему на грудь.
– Как ты узнала?
– По радио. Точнее, это моя двоюродная сестра услышала сообщение. Хорошенькое оказалось утро.
– И что ты сделала?
– Первым делом позвонила в Алиталию и заказала билет на Палермо, потом позвонила в твое управление в Вигате, меня соединили с Ауджелло, он оказался очень отзывчивый, успокоил меня, предложил приехать встретить меня в аэропорту. Пока мы ехали в машине, он мне все рассказал.
– Ливия, как ты меня находишь?
– Хорошо, насколько это возможно после того, что с тобой случилось.
– Я теперь на всю жизнь калека?
– Да что ты говоришь?!
– Буду есть все диетическое до самой смерти?
– Однако, вы мне связываете руки, – сказал, улыбаясь, начальник полиции.
– Почему?
– Потому что вы ведете себя, как шериф или, если это вам больше нравится, как ночной мститель, и попадаете на все телевизионные каналы и во все газеты.
– Это не моя вина.
– Нет, не ваша, но и моей вины не будет, если мне придется вас повысить. Вам следовало бы посидеть тихо какое-то время. К счастью, дней двадцать вы не сможете отсюда выйти.
– Так долго?!
– Кстати, в Монтелузе находится помощник министра Ликальци, приехал, по его словам, с целью привлечь внимание общественности к борьбе с мафией и высказал намерение прийти к вам с визитом во второй половине дня.
– Я не хочу его видеть! – закричал Монтальбано в раздражении.
Тот, кто в прошлом от мафии имел всяческие выгоды и теперь менял окраску, опять же с благословения мафии!
Именно в эту минуту вошел главврач. В палате было шесть человек, он насупился:
– Не сердитесь, но прошу вас оставить его одного, ему нужно отдыхать.
Стали прощаться, между тем главврач громко говорил медсестре:
– И на сегодня больше никаких посещений.
– Помощник министра отбывает сегодня в пять вечера, – сказал потихоньку начальник полиции Монтальбано. – К сожалению, раз таково распоряжение главврача, он не сможет зайти к вам.
И они улыбнулись друг другу.
Через несколько дней убрали капельницу из вены, поставили телефон на тумбочку. В то же утро пришел навестить его Николо Дзито, точно Дед Мороз.
– Я тебе принес телевизор, видео и кассету. И еще принес газеты, которые писали о тебе.
– Что там на кассете?
– Я записал и смонтировал всю чушь, которую я, ребята из «Телевигаты» и другие каналы наговорили по этому поводу.
