Андреа Камиллери - Собака из терракоты
– Простите, но у меня нет зубов.
– Но почему бы не пить молоко из пиалы, из чашки, не знаю, из стакана?
– Потому что так мне вкуснее. Это как если бы я курил трубку.
Монтальбано решил уйти как можно скорее, поднялся, вытащил из кармана две фотографии, которые попросил у Якомуцци, протянул их священнику:
– Может это быть похоронным обрядом?
Старик разглядывал фотографии, одушевляясь и что-то бормоча.
– Что там было в плошке?
– Монеты сороковых годов.
– А в корчаге?
– Ничего… не осталось следов… должно быть, только вода.
Старик сидел довольно долго и сосал себе, занятый размышлениями. Монтальбано опять уселся.
– Не имеет смысла, – сказал священник, кладя фотографии на стол.
Глава шестнадцатая
Монтальбано дошел до предела, под градом вопросов священника он чувствовал, что в голове у него все перепуталось, и впридачу, каждый раз, когда он не знал, что ответить, Альчиде Маравентано испускал подобие стона и, протестуя, втягивал свое молоко громче, чем обычно. Он уже принялся за вторую бутылочку.
Куда были обращены головой убитые?
Корчага была сделана из самой обыкновенной глины или из другого материала?
Сколько было монет в миске?
Каково было точное расстояние между корчагой, плошкой и собакой из терракоты относительно тел?
Наконец допрос с пристрастием закончился.
– Не имеет смысла.
Результат этого допроса оказался именно таким, как священник и предсказывал. Комиссар с явным и плохо скрываемым облегчением подумал, что может подняться, попрощаться и уйти восвояси.
– Погодите, что за спешка.
Монтальбано снова уселся, покорившись своей участи.
– Это не похоронный обряд, – может, это что-то другое.
Одним духом комиссар сбросил с себя усталость и инертность, к нему вновь возвратилась ясность мысли: Маравентано оказался человеком думающим.
– Пожалуйста, говорите, я буду благодарен, если вы мне выскажете ваше мнение.
– Вы читали Умберто Эко?
У Монтальбано стала потихоньку выступать испарина.
«Господи, теперь он мне устроил экзамен по литературе», – подумал он и насилу выдавил:
– Я читал его первый роман и два мини-дневника, которые мне кажутся…
– Я-то нет, романов его я в глаза не видывал. Я имел в виду «Трактат по общей семиотике», некоторые цитаты нам могли бы пригодиться.
– Мне ужасно стыдно, но я его не читал.
– Вы и «Semeiotike» Кристевой не читали?
– Нет, и не собираюсь, – ответил Монтальбано, начиная свирепеть, у него родилось подозрение, что старик над ним просто издевается.
– Ну что же, – смирился Альчиде Маравентано. – Тогда я вам приведу пример простой-простой.
«Для моего то есть уровня», – сказал себе Монтальбано.
– Итак, если, к примеру, вы – комиссар и находите человека, которого застрелили и засунули ему камень в рот, что вам приходит в голову?
– Знаете, – ответил Монтальбано, решивший взять реванш, – это из других времен, теперь стреляют без объяснений.
– А-а, таким образом, для вас этот камень во рту является неким объяснением?
– Безусловно.
– И каким?
– Таким, что у покойника был слишком длинный язык, он сказал что-то, о чем говорить не следовало, что-то выдал, донес, стукнул.
– Именно. Значит, вы поняли объяснение, потому что имели доступ к языковому коду, в данном случае – языка метафорического. Но если бы, наоборот, код был вам неизвестен, что бы вы смогли понять? Ничего. Убитый вам показался бы просто беднягой, которому не-мо-ти-ви-ро-ван-но засунули камень в рот.
– Начинаю понимать, – сказал Монтальбано.
– Словом, чтобы вернуться к нашей теме: некто убивает двух молодых людей по причинам, которые нам неизвестны. Можно скрыть трупы самыми разными способами: в море, под землей, в песке. Однако нет, он их укладывает в пещере, и это еще не все: рядом с ними он расставляет миску, корчагу и собаку из терракоты. Что он сделал?
– Он передал информацию, сообщение, – произнес вполголоса Монтальбано.
– Это сообщение, верно, которое вы, однако, не можете прочесть, потому что вам недоступен код, – завершил священник.
– Дайте мне подумать, – сказал Монтальбано. – Но это сообщение должно быть адресовано кому-то, не нам, конечно, через пятьдесят лет после случившегося.
– А почему бы и нет?
Монтальбано поразмыслил капельку, потом поднялся:
– Я ухожу, не хочу больше злоупотреблять вашим временем. То, что вы мне сказали, для меня чрезвычайно ценно.
– Мне хотелось бы помочь вам еще.
– Каким образом?
– Вы некоторое время назад мне сказали, что теперь убивают без объяснений. Объяснения всегда существуют и их всегда обнаруживают, иначе не существовало бы вашей профессии. Только коды стали множественными и различными.
– Спасибо, – сказал Монтальбано.
Ужинали килькой, потушенной с зеленью, которую синьора Элиза, жена начальника полиции, сумела приготовить мастерски и вдохновенно, секрет успеха заключался в том, сколько именно – с точностью до долей секунды – сковороде надлежало находиться в духовке. Потом, после ужина, синьора удалилась в гостиную смотреть телевизор, но не прежде, чем расположила на письменном столе в кабинете мужа бутылку коньяка, вторую – с горькой настойкой и две рюмки.
За столом Монтальбано говорил с воодушевлением об Альчиде Маравентано, о его оригинальном образе жизни, о его образованности, о его уме; начальник полиции, однако, обнаруживал не бог весть какое любопытство, продиктованное больше гостеприимством, нежели настоящим интересом.
– Послушайте, Монтальбано, – приступил он, как только они оказались вдвоем, – я прекрасно понимаю, как раззадоривают вас эти убитые из пещеры. Позвольте заметить, я вас знаю слишком давно, и могу предугадать, что вы увлечетесь подобным расследованием из-за неожиданных поворотов, которые оно скрывает, а еще потому, что, если вы и доведете расследование до конца, оно, на самом-то деле, окажется совершенно бесполезным. Бесполезность, которая для вас была бы в высшей степени приятной и, простите меня, почти вам родственной по духу.
– Почему бесполезным?
– Бесполезным, бесполезным, позвольте вас уверить. Убийца – или убийцы, не будем мелочиться, – если учесть, что прошло пятьдесят лет с лишним, либо умерли, либо, в лучшем случае, – старички, которым перевалило за семьдесят. Вы согласны?
– Согласен, – признал с неохотой Монтальбано.
– И тогда, простите меня, потому что слово, которое я собираюсь употребить, чуждо моему лексикону, – то, чем вы занимаетесь, это не расследование, это умственная мастурбация.
Монтальбано смолчал, у него не было ни сил, ни доводов, чтобы ответить.
– Я бы мог, конечно, позволить вам это занятие, если бы не опасался, что вы кончите тем, что отдадите ему лучшую часть своего ума, пренебрегая следствием по делам совсем иной важности и масштаба.
– Ну уж нет! Это неправда! – вскинулся комиссар.
– А вот и да. Имейте в виду, я совершенно не собираюсь делать вам выговор, мы просто разговариваем у меня дома, по-дружески. Почему вы поручили дело, крайне деликатное, о торговле оружием своему заместителю, он, безусловно, в высшей степени достойный работник, но, конечно, до вас ему далеко.
– Я ничего ему не поручал! Это он…
– Вы прямо как ребенок, Монтальбано. Вы сваливаете на него значительную часть следствия. Потому что вы прекрасно понимаете, что не в состоянии полностью ему себя посвятить, раз три четверти вашего мозга заняты другим делом. Скажите мне по совести, прав ли я.
– Вы правы, – сказал Монтальбано по совести, немного помолчав.
– И тогда закроем эту тему. Перейдем к другому. Почему, черт возьми, вы не хотите, чтобы я представил вашу кандидатуру для повышения?
– Вы хотите и дальше меня мучить.
Он вышел из дома начальника полиции довольный – и кильками, и потому что удалось оттянуть представление на повышение. Доводы, которые он привел, не лезли ни в какие ворота, но его начальник по доброте душевной сделал вид, что поверил: разве можно было сказать, что одна только мысль о переводе, перемене привычек, уже вызывала у него легкую температуру?
Было еще рано, до свидания с Джедже оставалось два часа. Он завернул на «Свободный канал», ему хотелось узнать побольше об Альчиде Маравентано.
– Оригинал, а? – сказал Николо Дзито. – Он сосал при тебе молоко из соски?
– А то как же.
– Имей в виду, все неправда, это он представляется.
– Да ты что? Он же без зубов!
– К твоему сведению, уже давным-давно выдумали вставную челюсть. У него она есть, и он прекрасно ею пользуется; говорят, время от времени он уминает по четверти запеченного теленка или козленка, когда поблизости нет никого и никто его видит.
– Но зачем тогда он это делает?
– Затем, что он прирожденный актер. Комедиант, если тебе больше нравится.
– А он точно священник?
