Татьяна Светлова - Голая королева
— Ну-ну, больше не буду. Спи.
Он и в самом деле убрал с нее руки и откинулся на спину рядом, пытаясь понять, чего хочет Аля. И опять, в его голову не пришло, что Аля просто хочет спать, Аля хочет чтобы ее оставили в покое, Аля хочет, чтобы дядя больше никогда не прикасался к ней так.
Его размышления сводились к следующему: поняла она, к чему он ведет свою игру или нет? И если поняла, то значит прикидывается такой невинной девочкой… Которая не знает, что бывает между мужчинами и женщинами… Может, и вправду не знает? Ей уже шестнадцать, не может быть, кто-нибудь да просветил! А вдруг у нее уже кто-то был? А вдруг она уже не девушка?
Сначала такое предположение его порадовало: с девственницей возни много!… Но тут же больно прихватило в груди от ревности.
Он тронул Алю за плечо.
— Ты спала с кем-нибудь?
Аля ответила не сразу. Он уж было подумал, что она заснула и не слышит его вопроса, но она вдруг произнесла: «Нет».
Всю долгую паузу перед ответом Аля пыталась проанализировать, что творится с ее дядей…
И поняла. И сказала себе, что это их последний совместный поход. И уж тем более с единственной палаткой…
Как это ни странно, ему удалось заснуть, а утром он обнаружил, что Али в палатке нет. Он застал ее за приготовлением простенького завтрака из консервов, и его плотоядный взгляд выхватил круглые коленки, тонкую талию, стыдливо отведенные от него глаза…
Она все поняла, — мелькнула догадка.
Но почему-то ему не пришло в голову, что поняла — не значит, что согласилась!..
И понимание, которое, он прочел в ее стыдливом взгляде, словно отворило шлюз, в которую ринулась потоком его страсть.
Виталий Петрович распластал Алю на траве.
Она не вырывалась — понимала, что не справится с превосходящим ее по физической силе дядей…
Он же усмотрел в этом согласие. Впрочем, попытайся Аля оказать сопротивление, он усмотрел бы в этом кокетство…
Алина оказалась девственницей и, возможно, он причинял ей боль, но она не обронила ни звука. Закончив, Виталий Петрович встал и посмотрел с легким выражением извинения на нее. Она отвела глаза. Она ничего не сказала, не упрекнула, не высказала обиды…
И он решил, что Алина принадлежит ему.
Он выждал пару дней, полагая, что девственница должна за этот срок оправиться от нанесенного ей ущерба. На третий день, уже дома, ближе к ночи, просто дернул ее за руку и посадил к себе на колени. Ему хотелось посмотреть, как она поведет себя — вдруг понадобилось выражение ее эмоций, вдруг сделалось небезразлично, как к нему относится другой человек…
Аля, посидев секунду, молча встала и ушла в свою комнату, не обернувшись. Она была уверена, что этим сказала дяде все…
Виталий Петрович остался в некотором недоумении, но быстро заверил себя, что Алина его дразнит.
И он пошел за ней.
На этот Алина раз попыталась оказать сопротивление, но это только распалило его. Он снова овладел ею, на этот раз уже по-настоящему, со всей страстью, не сдерживаемый мыслью о девственности и прочих неприятностях. В какой-то момент ему показалось, что еще немного, и он просто проткнет ее насквозь… Но она снова молчала, вскрикнув лишь один раз, когда он посадил ее на себя и его изголодавшийся по женской плоти член уперся, как таран, в нежную девичью матку.
Несколько дней потом Аля болела. Он пытался быть с ней ласковым, даже немного заискивал — она снова молчала и отводила глаза. Что-то нашептывало ему, что она вовсе не кокетничает, что она его не хочет. Хуже: что она его ненавидит… Но он не хотел вслушиваться в этот мерзкий голос, шептавший столь невыносимые вещи.
Он насиловал ее теперь регулярно. Впрочем, он сам так не считал. Он избегал давать их отношениям название, и уж, конечно, он не называл их словом «любовь», — хотя бы потому, что не знал, что это означает… Просто — «отношения». Тот факт, что Аля ни словом, ни взглядом, ни жестом не давала ему повода заподозрить, что с ее стороны может существовать некое отношение к нему, ему как-то не мешал. За ее молчаливой покорностью зрела и наливалась ненависть, но дядя, дорвавшийся до юного женского тела, ничего не замечал и не хотел замечать.
Никогда, никогда в жизни он так не жаждал обладания женщиной! С Алей он просто потерял последний разум… К тому же Аля ничего не требовала. Ее не надо было любить, ей не нужно было его внимание, его нежность.
И оттого-то он любил ее.
Виталий Петрович стал входить во вкус. Он вдруг открыл, что многое упустил в своей жизни, и резво принялся наверстывать. Крепкий и плотный, он крутил ее хрупкое, еще не до конца сформировавшееся тело, как циркач, он замирал, выжидал и нападал, вонзаясь в нее неожиданно и сильно, словно хищник в трепетную плоть. Будучи человеком беспредельно эгоистичным, он при этом совершенно забывал об Алином удовольствии, полагая, что если ему хорошо, то и ей тоже. Он не знал ласк, нежных касаний, способных снять напряжение, возбудить, расположить — пусть не душу, но хотя бы тело к любовным схваткам.
Нет, он приступал сразу же, кидая ее на кровать и крутя во все стороны, — так он демонстрировал свое мастерство, так он наверстывал упущенные им годы.
И Алина молчала, уступая с холодной покорностью дядиному натиску.
Привыкшая к дисциплине, приученная не проявлять свои эмоции, — Алина не знала, как должна выражать себя душа. Она не представляла, как выглядит протест, она не умела выкричать свое несогласие с насилием.
Ей казалось, что она его уже ясно выразила — всем своим видом, своим холодным отчуждением, своим молчанием, своим «нет»! Но дядя ничего не хотел понимать, не желал вникать в ее чувства. Они были несущественны, не важны, не интересны и полностью им игнорируемы, как долгие годы игнорировались несуществующие в его языке слова «хочу» и «не хочу», «люблю» и «не люблю»…
Виталию Петровичу было невдомек, что на этом языке говорит душа. И даже само ее наличие ему было невдомек. Его занимало только нежное девичье тело. Примерно так же, как природа: источник одностороннего насыщения его потребностей.
Но душа наличествует.
И протестует.
В один прекрасный день Виталий Петрович смертельно отравился маринованными грибами.
Экспертиза показала, что в банке грибов содержалась крайне ядовитая волоконница Патуйара. Как она могла попасть в банку, как она могла затесаться среди хороших грибов, когда всем было известно, что Виталий Петрович опытный грибник — уму непостижимо! Все качали головами и сочувствовали Алине: бедняжка, видно суждено ей оставаться сиротой — то родители погибли, а теперь, вишь, и дядя…
Алина молчала, только сделалась бледной, синие глаза зияли на прозрачном лице в половину пространства. Все отнесли ее бледность за счет печали.
Но однажды Аля не выдержала. Катя просидела с ней все ночь, пытаясь утихомирить внезапную истерику. «Водки выпей, это лучше валерьянки, полегчает», — советовала она.
Аля выпила. Катя была единственным человеком, которому она доверяла и которого она любила, чувствуя в ней искреннюю и бескорыстную (ну, разве чуть-чуть корыстную: Кате льстила дружба красивой девочки, которая сильно поднимала ее престиж среди знакомых) — преданность.
И под утро было обронено признание, что она замариновала волоконницу Патуйара вместе с другими грибами, надеясь, что рано или поздно дойдет до этой банки очередь, и тогда дядя ее съест…
Очередь до отравленной банки дошла в декабре.
Милиция, если и подозревала Алину, то доказательств у них не было; к тому же девочка осталась сиротой; к тому же прехорошенькая; к тому же несовершеннолетняя…
Дело было быстро списано в архив.
Некоторое время Кис потрясенно молчал, уставившись невидящим взглядом в голубой пластик стола.
Катя нервно кусала губы.
— Как об этом узнала Марго? — заговорил, наконец, Алексей. — Неужто Алина была так неосторожна и доверила ей свою тайну?
Катя не ответила, по-прежнему кусая губы и отводя глаза.
Что ж, понятно, как узнала об этом Марго…
— Зачем вы ей рассказали? — сурово спросил Кис. — Вы ведь, Катя, сами утверждали, что Марго — средоточие всех мыслимых пороков! Как же вы так оплошали?
Катя залилась слезами.
— Я пошла к ней… — рыдала она, — я хотела ее попросить, что она оставила Алю в покое… Чтобы не подбивала уехать… И Марго… Марго стала…
Издеваться надо мной…
Кис вынул из кармана пакетик с бумажными носовыми платками и протянул один Кате. Та шумно высморкалась, но плакать продолжала.
— Она смеялась над нашей дружбой… Говорила… Говорила, какая, мол, такая дружба?… Ты на себя посмотри и на Алю — кто ты ей? Аля, мол, так просто, от нечего делать с тобой связалась, просто, чтобы время провести, а то в этой дыре ни мужика приличного не найти, ни даже подружки-и-и…
Очередной носовой платок проследовал по тому же назначению.
— И вы похвастались, что пользуетесь безграничным доверием Алины? И в доказательство рассказали Марго ее тайну?
