Якудза, или Когда и крабы плачут - Юрий Гайдук
Его хриплый голос не выдавал ни малейшего напряжения, и Кудо попался на это:
— Но я… я действительно не понимаю, в чем дело.
— Даже так? А я-то думал, что ты гораздо умнее, чем кажешься. — Танака сделал шаг в сторону чиновника и почти прошипел ему в лицо: — Ты деньги от меня брал?
Тот молчал, сглотнув собравшуюся во рту слюну.
— Не слышу ответа!
— Брал.
— Так почему же твои люди не пропускают к причалу русские шхуны с крабом, которые идут ко мне на разгрузку?
Кудо уже догадывался, с чего бы вдруг его притащили на этот заброшенный причал, и едва слышно произнес:
— Но ведь ты же знаешь про судовую таможенную декларацию, а мы подневольные люди. Начальство из Токио приказало — и мы должны выполнять.
Он говорил что-то еще и еще, пытаясь оправдаться в глазах главы семейства якудзы, но с каждым его словом лицо якудзы — и без того неподвижно-каменное, словно морда гранитного сфинкса, становилось еще мрачнее. Наконец ему надоело слушать этот поток бессвязных слов, и он негромко спросил:
— А как же таможня в Вакканае, Ханасаки, Немуро и Момбэцу? Им ведь тоже пришел приказ из Токио, но они… — И он вопросительно уставился на таможенника. — Ну, я слушаю, что ты мне скажешь на это.
Кудо молчал, молчал и Танака, сверля его лицо жестким, пронзительным взглядом. Наконец он повернулся к стоявшим неподалеку людям и негромко произнес:
— Начинайте!
Чиновник попытался было вывернуться из обхвативших его рук, но его рот тут же залепили широченной полоской клейкой ленты, связали руки и ноги веревками, и глава семьи громко произнес, так, чтобы его услышал таможенник:
— И все-таки я думал, что ты умнее.
Но Кудо было не до его слов, ошалевшими от безумного страха глазами он смотрел на подъемный кран, в кабину которого уже забрался какой-то человек и, шевельнув стрелой, опустил тяжеленный гак к его ногам.
Чиновник пытался что-то кричать, раздирая рот в мычании, а его уже привязывали за руки и за ноги к тросу. Ито подал команду, и дернувшаяся металлическая стрела зависла над темной гладью бухты.
Он и позже не мог даже самому себе признаться, описался он в тот момент или нет, потому что дернулся гак и медленно, очень медленно опустился в воду. От страха он даже не чувствовал пронизывающего холода воды, которая подбиралась все выше и выше к горлу и накрыла его с головой. Прощался ли он с жизнью, Кудо не знал, но когда его вытащили и все та же стрела уложила его на доски старого причала, он еще дышал и даже смог открыть глаза.
— Ну и что? — негромко произнес склонившийся над ним Танака. — Честно всё расскажешь или еще раз придется окунуть? Но учти, если я тебя пожалел первый раз, то не думай, что так же будет и во второй. Ну, будешь говорить?
Широко раскрытые глаза, в которых плескались страх и мольба одновременно, мычание и кивок головой говорили о том, что он согласен буквально на все, лишь бы оставили в живых…
Этой же ночью Танака приехал в Саппоро. Предупрежденный о его приезде, Ямомото ждал в своем доме, и едва якудза переступил порог, спросил хрипло:
— Что, случилось что?
Танака по привычке склонился в низком поклоне.
— Простите, господин председатель, что потревожил ваш сон, но я не мог ждать.
— Хорошо, говори, что случилось.
— В общем, мы переговорили с Кудо и… Простите за многословие, господин председатель, но если очень коротко, то дело весьма паскудное. Короче, рыбный порт в Отару Му Хён желает забрать под себя.
— Даже так?! — удивлению хозяина дома, казалось, не будет границ. — Но это же семья корейцев! И их территория — окраина Саппоро, где они могут контролировать только те заведения, что содержат корейцы, и при чем здесь… не понимаю.
— Вы правы, господин председатель, территория Му Хёна — окраины Саппоро, но, видимо, что-то изменилось в его политике и он нацелился на рыбные причалы в Отару.
Якудза говорил что-то еще и еще, и было видно, как каменеет лицо Ямомото.
— А ты, случаем, ничего не перепутал?
— Простите, господин председатель, но это действительно так. Как только в силу вступил закон относительно судовых таможенных деклараций, Му Хён тут же вышел на нашего таможенника и, заставив его принять двойной по толщине конверт против того, что давали мы, вынудил его разворачивать все русские суда обратно в море. О причине отказа в разгрузке я уже говорил: у капитанов не было СТД, а без них вход в порт запрещен.
Председатель остекленевшим взглядом смотрел на Танаку.
— А он… этот самый Му Хён, он понимает, что делает?
— Думаю, что понимает, иначе бы не стал перекупать таможню.
В комнате вновь зависло напряженное молчание, и лишь вздрагивающие ноздри Ямомото говорили о его внутреннем состоянии.
— Господин председатель… — напомнил о себе Танака.
— Да, конечно, — вскинул голову хозяин дома, и по тому, как изменилось выражение его глаз, можно было догадаться, что он принял какое-то решение. — Я, конечно, не знаю, что заставило этого корейца пойти на подобный шаг, но разговор с ним будет особый. Он еще десять тысяч раз пожалеет, что родился в Японии, а не в Корее. — Это прозвучало как приговор, а глава клана между тем продолжал: — Но это уже моя забота, а с твоей стороны… Надеюсь, твой таможенник до конца осознал свою ошибку?
— Осознал полностью и даже будет счастлив вновь помогать нам.
— Прекрасно. В таком случае возвращайся домой и напомни Мессеру, чтобы он готовил своего человека к поездке в Пусан. Чувствую, вся эта заварушка с таможней неспроста и ноги растут не иначе как из Кореи. — Ямомото прищурился на склонившегося в поклоне якудзу: — Будут еще какие-то вопросы или что-то непонятно объяснил?
— Все понятно, господин председатель, но я бы хотел сам наказать Хёна. Это дело чести, и я сделаю себе харакири, если не смою кровью нанесенную мне обиду. Тем более что Кудо назвал корейца, который вел с ним переговоры.
— И кто же это?
— Дэ Джун, один из помощников Хёна, владеет ночным клубом «Желтый лотос» на окраине Саппоро. Я вас очень прошу, господин председатель.
Танака склонился в почтительном поклоне, и Ямомото не заставил себя ждать:
— Ну что ж, пожалуй, ты прав — это дело чести.
ЮЖНО-САХАЛИНСК
Агеев не преувеличивал, сказав, что вдова Ложникова — особенная женщина. Перед Родионовым предстала по-японски изящная, изысканного вида красавица, в которой, казалось, природа обрела свое совершенство. И не удивительно, что всесильный Александр Борисович Ложников влюбился в
