Ирина Горбачева - Москва-Ростов-Варшава
Малыш медленно встал со старой скрипучей кровати, шатаясь от бессилия, вышел во двор. На улице, со стороны бабушкиного двора виднелись уродливые обгоревшие ягодные кусты. Как человеческий скелет, покрашенный чёрной краской, стояло сгоревшее дерево, грозно растопырив и устремив в тусклое небо обожжённые ветки, словно прося у Всевышнего помощи и защиты. Серый пасмурный рассвет обострил и без того нерадостную картину.
Глава 11
Васька вернулся в дом и сел на краешек облезлой металлической кровати.
– Мама, мамочка, бабушка… – шёпотом повторял он. Перед его глазами появилась картина расправы с близкими ему людьми. Его затрясло, внутри него опять разгорелся огонь, от чего заалели щёки, и мальчик в беспамятстве упал на кровать. В разгорячённом от жара и сильного стресса мозгу ребёнка появлялись картины одна страшней другой. В бреду виделось красное пятно, которое тянуло к нему руки и голосом матери кричало.
– Беги! Беги! Что ты смотришь?!
Другое красное пятно голосом бабушки ласково говорило.
– Васенька скушай блинчик вот вареньице твоё любимое – клубничное!
Васька брал блинчик, хотел окунуть его в банку с вареньем, но там вместо варенья оказывалась кровь. Он в ужасе бросал блинчик, но на него замахивался страшный дядька с кочергой:
– Я те брошу! Ешь, кому говорят!
– Я не буду! Я не хочу! Пустите, пустите, – задыхаясь, повторял мальчик.
До сознания ребёнка долетел звук открываемой двери. Вася приподнялся на локти и спиной прижался к стене. В проёме двери показался дядя Миша. Участковый, который редко, но приезжал к его матери. Он почему-то всегда её ругал, а потом после разговоров с ней махнув рукой, наверное, от безысходности опять исчезал надолго.
– Да один он! Один! Бедолага! Ну, ты, Васька, даёшь! Мы думали ты там, вместе с мамашей твоей непутёвой. За что она бабулю-то? С перепоя? Не хватило? Да, жалко. Бабулька добрая была.
Васька смотрел на него непонимающими глазами. Участковый дотронулся до лба ребёнка и сказал человеку, вошедшему следом за ним:
– Да он горит весь! Простыл что-ли?
– Скорее всего, на нервной почве. Лишь бы – того… умом не тронулся, – ответил вошедший.
– Ну, чего? Оформлять его будем?
– А куда же его? Да, бедолага, не повезло тебе с мамашкой, – жалостливо говорил участковый, гладя мальчика по голове.
– Моя мама хорошая! – вдруг еле проговорил Вася.
– Ясно дело, какая ни какая, а мать! В детском доме тебе лучше будет.
– Я не хочу в детский дом! Мама сказала там плохо, – еле проговорил ребёнок.
– Хуже чем было здесь, уже не будет, – с сожалением ответил незнакомец.
– Михал Иваныч, забирай пацана! Смотри, он сам не дойдёт, горит весь.
Васька не знал, куда они ехали не помнил, как доехали только очнулся он в палате с большими трещинами и облупленной краской на стенах. Сильно хотелось пить и есть. Но ещё больше малыш хотел к маме и бабушке. Он закрыл глаза, из-под ресниц хлынули слёзы. Слёзы обиды и безысходности, страха от неизвестности за своё будущее.
– Ты чего ревёшь? – Вася услышал чей-то голос и открыл глаза. Над ним наклонился подросток лет двенадцати.
– К маме хочу, – захныкал мальчуган.
– К какой маме? Которая старуху замочила? Так она того – уже там! – мальчик поднял указательный палец, к верху показывая на потолок.
Вася не понял кого его мама мочила и где это «там». Слёзы не переставая, текли из его глаз.
– Есть хочешь? – спросил мальчишка.
– Да, – еле слышно ответил Вася.
– Сейчас, подожди! – парень скрылся за дверью. Через минут пять вернулся, неся в руках тарелку с наполненной серой смесью, и несколькими кусками серого хлеба в другой руке он держал стакан с непонятной мутной жидкостью.
– Держи! Овсянка! Я тебе две порции взял. Чай только без сахара. Ничего, съедобно. Ты давай, рубай! Надо, я ещё принесу! Это с обедом тяжело, а этого добра им не жалко! Наедайся. Тебя Васькой зовут? Я слышал. У тебя жар на нервной почве был. У меня тоже жар был. Мы с тобой почти братья. По несчастью, – горько усмехнулся мальчик.
– У меня тоже жар был, когда мой папаня мамку при мне на кусочки разрубил, – задумчиво рассказывал подросток, пока Васька уплетал невкусную, похожую на клейстер кашу.
– Хочешь, расскажу? Чего пугаешься? Страшно? Мне тоже раньше страшно было, а теперь нет. Ладно, меня Виталькой зовут.
Вася оторвался от еды, посмотрел на Виталика молча, махнул головой в знак согласия и ещё быстрее стал доедать кашу. Голод он не утолил, но вспотел от быстрой еды и почувствовал себя очень слабым и усталым.
– Спасибо Виталик, – еле слышно произнёс Вася, ложась в кровать.
– Расскажи, мне интересно, ты видел как мамка мочила бабку? Что, деньги искала? – всё допытывался Виталик.
– Мочила? – переспросил Вася, – как это?
– Ты чё? Ну, это она бабку грохнула? Убила бабку она?
Вася резко оторвал голову от подушки, привстал на локотки.
– Моя мамка никого не убивала! Это её убили! И бабушку! Ты сам мочил! Ты сам убил!
– Ладно, ладно тебе! Чего орёшь? Псих! Спросить нельзя. Откуда я знаю. Ты же в лёжку лежал. А тут милиция была. Тебя привезли и всё врачам рассказали. Я слышал. А ты, что видел, кто их мочил?
Вася не хотел рассказывать этому надоедливому Виталику, что он видел. А больше всего, ему не хотелось вспоминать всё то, что он уже пережил. Он боялся, что опять вспомнит лицо того страшного дядьки.
– Нет, не видел! Я ничего не видел!
– А откуда знаешь, что это не мамка порешила старуху?
– Знаю! Знаю! Она кричала мне, чтобы я уходил я и ушёл! Никого она не убивала! Она хорошая! И вообще мы с мамкой – москвичи!
– Ой, москвач нашёлся! Правда что ли вы из Москвы? А чего? Тут до Москвы не далеко, но и не близко, конечно. Да самим не попасть. Правда, при желании всё можно! А ты что, в Москву хочешь?
Вася сел на край кровати: – Хочу. У меня и адрес есть. Чистопрудный бульвар, дом с колонами, квартира тридцать шесть.
– Адрес-то чей? – заинтересованно спросил Виталик.
– Мы там жили! Квартира на четвёртом этаже сталинки, – тихо ответил Васька.
– А что такое «сталинка»? – спросил Виталик. Вася пожал плечами, – не знаю.
– Жили! – передразнил его Виталик, – мало ли кто где жил? Жили, да пропили! – засмеялся Виталик, – квартирку-то маманя того, пропила, небось?
– Не знаю, – тихо ответил обессиленный Вася.
– Ложись. Ты, пацан, больше лежи, больше хлеба наворачивай. Сил набирайся. В детский дом попадёшь, будешь вспоминать этот рай. Я-то знаю. У меня, хоть бабка жива, но тоже не сахар. Жаль, ты не видел мочиловку. Я люблю послушать такие истории.
– Я в детский дом не пойду, – опускаясь на подушку, тихо сказал Вася.
– Ага, тебя спрашивать будут. Ты хоть знаешь, куда попал? Пока больничка, а отсюда тебя под белы ручки и в детдом.
– Я не пойду в детский дом, мама говорила, что там плохо, – ответил ему Вася и отвернулся к стенке.
Вася не помнил, сколько прошло дней, но время относительного покоя дали свои результаты. У него перестала кружиться голова, покинула тошнота, подступающая, когда ему вспоминалась мама с бабушкой. По ночам он почти перестал кричать, хотя всё ещё его преследовали ночные кошмары. Как-то утром к нему подошла женщина в белом халате, принесла вещи и сказала, чтобы он одевался.
– Я не хочу в детский дом! – твёрдо сказал Вася.
– Не хочешь, значит, не пойдёшь, – спокойно ответила она, подтолкнув его к выходу из палаты. Вывела на улицу. Там, они подошли к какой-то странной женщине, одетой в цветастые длинные юбки и красную куртку.
– Давай, давай быстрее! Что ты там телишься, за такие деньги летать должна! – громко говорила она, увидев их.
– Хороший мальчик, пошли со мной! Не бойся, пошли!
Тётка погладила мальчугана по голове, потрепала по щеке, потом помогла Васе сесть на заднее сидение видавшего виды «Жигулёнка». Машина резко сорвалась с места.
– Не бойся, всё будет хорошо! Тётю Азу слушайся, ладно? На, держи конфетку! – она протянула Васе карамельку.
– Тётя Аза, а мы в Москву едем? – с надеждой в голосе спросил Васька.
– В Москву, в Москву! Какой догадливый мальчик! – повернув к нему голову, усмехаясь, сказал чернявый водитель «Жигулей».
Радости Васьки не было предела. Он раньше никогда не ездил на машине. На окраине деревни стояло несколько ржавых разобранных до основания автомобилей. Вася не знал их названий, но ему было интересно лазить по грязным железкам металлолома и, играя, представлять себя в новенькой машине. Теперь он был просто счастлив. Он сидит в «Жигулях», смотрит в окошко и его лицо обдувает тёплый свежий ветер. Тётя Аза всё время разговаривала с водителем на каком-то непонятном Ваське языке. Он старался прислушаться к разговору, но так ничего не поняв из услышанного, бросил эту затею и предался своим мальчишеским мечтам.
А мечта у него была одна. Увидеть Москву, найти дом, в котором они раньше жили и хоть глазком взглянуть на ту квартиру, где он родился. Зайти в ту комнату, в которой стоит ванна и где из крана льётся вода. Посмотреть какая была та прежняя московская жизнь. Увидеть метро. Пройтись по скверу и прокатиться на трамвае.
