Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич

Дома, с пьющей матерью Ермолай не жил, потому что там его «душил» участковый. Но хвастал, что у него две «хазы», которые и академикам не снились. Золотов сомневался, что обтерханный Ермолай может тягаться с академиками, но тот клялся длинной блатной божбой, щелкая ногтем из-под переднего зуба, размашисто, нарушая последовательность движений, крестился.

А после долгих и мучительных размышлений решился:

— Я еще никого туда не водил. Но у тебя вид ничего, приличный...

Они пришли к солидному, старой застройки дому, расположенному на перекрестке главных магистралей города, вошли в просторный подъезд, старинный лифт неторопливо вознесся на последний, восьмой этаж.

Ермолай подмигнул вконец ошеломленному Золотову: дескать, еще не то увидишь! И деловито предупредил:

— Только туфли надо снимать.

Эта фраза добила остатки неверия, оставалось только гадать, каким образом Ермолай заполучил такую квартиру.

Но когда тот вытащил из кармана ключ от навесного замка, все стало на свои места. Они преодолели еще два пролета, Ермолай ловко отпер чердачную дверь.

— Гля! — Торжества он не скрывал и не подозревал, что Золотов сильно разочарован.

Действительно: огромное сухое помещение, крыша высоко над головой, много света из аккуратных слуховых окошек, уютный закуток с трубами парового отопления. Чего еще желать?

— Класс? А ты не верил!

— Туфли-то зачем было снимать? — раздраженно спросил Золотов.

Ермолай прижал палец к губам.

— Чтобы не услышали шагов. А то позвонят — и амба!

После такого разъяснения Золотов немедленно покинул чердак и, не вызывая лифта, пешком спустился вниз.

Ермолай просто-напросто тупица, его уверенность основана на крайней ограниченности и непоколебимой убежденности, что те примитивные истины, которые ему удалось воспринять своим убогим умишком, и есть недоступные «фраерам» тайны бытия. И это твердолобое заблуждение вкупе с несокрушимым намерением ему следовать он, Валерий Золотов, принял за внутреннюю силу!

Видеть лисью мордочку с блатным прищуром больше не хотелось, но она маячила у подъезда, скалилась мутными фиксами.

— Перетрухал! Точняк, хаза паленая! Я здесь редко живу, только когда снегу много или мокро... А вообще-то у меня кильдюм что надо! Я туда матрац притащил.

Золотова коробило от гнусного слова «кильдюм», и он представлял, каким мерзким должно быть место, которое им обозначают.

Отвязаться бы от проклятого Ермолая, послать к чертовой матери... Но он заполнил пустоту и единственный из знакомых не осуждает за совершенную глупость, даже сочувствует: из-за вшивых двадцати рублей столько неприятностей! Ладно, черт с ним.

Кильдюм оказался подземной бетонной коробкой, сквозь которую проходили две метрового диаметра трубы теплоэлектроцентрали. Спустившись через люк по узкой железной лестнице, можно было с помощью массивных штурвалов опустить запорные заслонки и перекрыть магистраль.

Такая необходимость возникала не часто, и никто не мешал Ермолаю проводить здесь время по-своему: спать, жрать вино, выигрывать якобы тысячи в карты и кейфовать.

Золотов брезгливо озирался, ему казалось, что в этом мрачном захламленном подполье обязательно должны водиться блохи, зловредные микробы, крысы. ТЭЦ не работала, и он представил, какая духота наступит в непроветриваемом каменном мешке, когда по огромным трубам под давлением помчится кипящая вода.

Но после первого стакана вина обстановка отступала на задний план, он расслаблялся, успокаивался. Выпивали каждый день, Золотов спускал подкидываемые папахеном рубли да трояки, а где берет деньги Ермолай — предпочитал не задумываться. Много лет спустя он поймет, что именно эти ежедневные дозы дешевого крепленого вина приучили его к алкоголю.

Ермолай иногда размешивал в стакане какие-то таблетки, «чтоб сильней развезло», предлагал Золотову, но тот отказывался.

— Кейфа не понимаешь! — нравоучительно корил Ермолай. — Вот раз, в пересылке...

Однообразные муторные истории из «зонной» жизни изрядно надоедали, выпив второй стакан, Золотов пытался и сам что-нибудь рассказывать, но перехватить инициативу удавалось редко.

Однажды Ермолай привел худую дерганую девчонку в мятом линялом платье и с мятым, будто вылинявшим до прозрачной синевы, изможденным лицом. Вначале Золотов подумал, что у них какое-то дело, скорей всего девчонка курьер, через которую Ермолай передает что-то своим корешам. Но когда девчонка спустилась в кильдюм, даже раньше, когда она свесила в люк тощие замызганные ноги, он понял, что сейчас должно произойти, но не поверил, потому что тогда еще считал это таинством, невозможным в убогом грязном подземелье, с незнакомой женщиной, да вдобавок при свидетеле — сомнительном уголовном элементе, гнусная улыбка которого не оставляла сомнений в его намерениях.

Ермолай застелил огрызком газеты грубо сколоченные, покрытые заскорузлыми потеками краски и известки малярные козлы; разложил хлеб, колбасу, пачку таблеток, достал две бутылки вина. Лишних стаканов в кильдюме не было, и он, порыскав по углам, поставил перед девчонкой слегка проржавевшую консервную банку.

Сердце у Золотова часто колотилось, он украдкой наблюдал, как девчонка цыпкастыми руками нервно ломала таблетки, разбалтывала их щепкой в наполненной на три четверти жестянке, заметно вздрагивая, подносила банку к напряженно оскаленному рту, как лихорадочно дергались жилы на тонкой шее и бежали по коже бурые, оставляющие клейкие потеки, капли.

Предстоящее пугало и притягивало одновременно, он с болезненным любопытством ждал, совершенно не представляя, каким образом произойдет превращение вот этой серой обыденности, как именно будет отдернут занавес, отделяющий от жгучей и постыдной тайны.

Главенствующую роль в управлении событиями он отводил Ермолаю, настороженно следил за ним, чтобы не упустить каких-то особенных, меняющих все вокруг слов, взглядов, жестов. Но тот, лениво допив вино, равнодушно дымил вонючей сигаретой, а девчонка встала, прошла в угол, нагнувшись, переступила с ноги на ногу и плюхнулась на грязный матрац.

Все действительно изменилось: кровь ударила в голову, стыд и страх мгновенно вытеснили любопытство, больше всего сейчас хотелось отмотать ленту времени обратно. Ермолай требовательно мотнул подбородком в сторону матраца, но он не мог двинуться с места.

— Ну ты, жирный, долго тебя ждать?!

Тогда он еще не был толстым — коренастый парень, расположенный к полноте, но удивило его не столько обращение, сколько впервые услышанный голос девчонки и нешуточная злость в этом голосе.

Потом он сидел на бетонных плитах у люка, слушал доносившийся снизу гадливый смешок Ермолая и не мог разобраться в своих ощущениях, ибо происшедшее оказалось не менее заурядным, чем ежедневная кильдюмная пьянка. Представлял он  э т о  совсем не так.

Из люка вылез Ермолай, глянул цепко, длинно сплюнул и заговорщицки подмигнул. Когда выкарабкивалась девчонка, он дал ей пинка, так что она, не успев разогнуться, проехалась на четвереньках, раскровянив локти о шершавый бетон.

— Какого... — огрызнулась, слюнявя ссадины, а Ермолай визгливо захихикал и дурашливо выкрикнул:

— Служи, дворняжка, жинцы куплю!

Потом он приводил ее еще несколько раз, молчаливую и тупо-покорную, безымянную, дворняжка и дворняжка — отзывалась, поворачивала голову, подставляла стакан.

Когда однажды, прибалдев, она коряво и косноязычно заговорила «за жизнь» или про то, что она считала жизнью, — как козел вонючий Колька поставил ей фингал под глазом, из-за чего она не смогла пойти устроиться на работу, и теперь участковый грозит посадить, Золотов, тоже изрядно пьяный, встал и молча звезданул ее в ухо.

Дворняжка спокойно переносила пинки и зуботычины от Ермолая, но тут взвилась, схватила бутылку, грохнула о трубу — только осколки брызнули, и нацелила щерящееся стеклянными лезвиями горлышко в физиономию обидчика. Реакция у Золотова была хорошая, увернулся, схватил за руку, а правой гвоздил куда попало, пока Ермолай не вмешался, не оттащил в сторону.