Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич

Мои наблюдения прерывали запахи сыра, которым наглый малец зажирал вино. Алекс встал, что заставило и меня подняться с кресла.

— Выходит, что я снова государственный преступник, причем убийца Героя Нации, этакая Фанни Каплан в штанах, — сказано было не без иронии.

— В этом нет никакого сомнения, — сказал я с некоторой торжественностью, словно оглашая вердикт о расстреле.

— Но я выполнял приказ.

— Послушал бы ты послевоенные процессы эсэсовцев. Это обычная уловка фашистских преступников. Еще придумай что-нибудь о служении идее.

— На раннем этапе это было действительно так, — он сел, очевидно, слабо понимая, зачем вставал.

Душа моя зажглась ненавистью: он так ничего и не понял, он не изменился, и ничто не сделает его другим.

— Помнится, в свое время ты декламировал мне стишки какого-то одессита. Брызги летели у тебя изо рта, слюна капала на страницы. Тачанки, буденновки, пулемет системы Максима… потом какой-то бред о Робеспьере и французской революции, гимн санкюлотам. Я делал вид, что согласен с твоим песнопением, я нежно улыбался — это был естественный панцирь. Но в глазах у меня стоял мрачный рисунок англичанина Джеймса Гилрея «Ужин в семье санкюлотов после трудового дня». На столе освежеванная голова, очевидно, аристократа, один мерзавец выдрал мутный глаз и ожесточенно его жует, у другого в зубах кисть руки умерщвленной девицы, он обсасывает пальчики, грязные детишки возятся на полу, догрызая человеческие кости…

Алекс хлебнул виски, видно, ему стало противно. Наступила тяжелая пауза.

— Итак, остаток жизни придется провести в тюрьме. Или… можно получить и вышку… — молвил он.

— Что с тобой? Взбодрись, если хочешь, прочитай вслух своего одессита! Какая вышка?! Она отменена, ее не должно быть по всем законам гуманизма. Да и что, собственно, произошло? Каждая эпоха имеет свой почерк. Сен-Жюста считали героем эпохи, а теперь? Ленин работал на германский генштаб, а стал гением пролетариата. Предатель Мазепа ныне герой Украины.

— Что же делать? Бежать за кордон? — Алексашка действительно растерялся, видно, представил себя в петле.

— Будешь работать у меня в конторе. Причем за хорошие деньги, больше, чем пенсия! Если какая-нибудь сволочь из твоих бывших коллег на тебя посягнет, — смерть в автокатастрофе.

Он посмотрел на меня с улыбкой, явно недоверчивой.

— Музей Монастыря?

— Нечто подобное, но при моей фирме. Я тебя не дам в обиду. За хорошие деньги с тобою будут ланчевать црувские пенсионеры, никогда в своей занудной жизни не встречавшие таких героев, как ты. В хороших ресторанах, с неограниченным правом выбора меню. Непыльная работа. И приятная.

Он дернулся, но смолчал. Еще бы, что может быть противнее общения с бывшими врагами, тем более если за это платят. На лице Алекса не дрогнул ни один мускул, правда, на шею мне он тоже не кинулся.

Я снял с руки свой золотой брегет и подошел к старому другу:

— Это тебе за службу Отечеству!

Мы смотрели друг другу в глаза холодно и бесстрастно. Забили напольные часы, словно в честь сего торжественного момента, брегет тонко поддакнул, оба мы словно отмечали смену эпох.

Абрахам-Луи Бреге, урожденный Невшателя, перевернулся в гробу, скелет заскрипел, из глазниц полыхнул огонь. Алекс улыбался, я почувствовал, что он действительно рад и жизнь, как говорится, удалась.

Эпилог

Алекс улыбался, он улыбался, и мысли его перетекали одна в другую, замирали, отмирали и вновь терзали голову. Можно представить, конечно, и мирную жизнь на дачке у реки, нанятую в деревне девку, корпящую над бочкой соленых огурцов, Алекса за бутылочкой виски, временами благодарно поглядывающего на подаренный брегет. Девка из деревни со временем стала счастливой супругой, и жили они счастливо, и отошли в мир иной в один день… ха-ха!

Один из вариантов, пожалуй, самый худший: слинять на необитаемый остров в Тихом океане, в комфортабельную деревеньку в Швейцарии, на Соловецкие острова, в небоскреб на Манхэттене (ненужное зачеркнуть). Уж что-что, а скрываться, незаметно перелетая невидимкой через границы, профессия научила.

Играй же на разрыв аорты с кошачьей головой во рту…

Жалко, что вокруг много сволочей и дураков, вот и Совесть Эпохи оказался гнидой. Я слишком много играл. Все играют. Служил стране. Вертелся ужом на сковородке, притворялся и потому побеждал. Покрутись еще разок, Алекс, повертись, с тебя все это, как с гуся вода. Извивайся, крути хвостом, как ошалевший тигр, подлизывайся, как сука последняя, жизнь всегда на твоей стороне, разве не спасает тебя Господь даже в самых безумных экстремальных ситуациях? Одиночество всегда с тобой, и все закончится одиночеством. Где я сейчас? Ау-ау! Иногда залезаешь на кокосовую пальму, сосешь молочко из ореха и вглядываешься вдаль: не показался ли на горизонте фрегат с надутыми парусами. Не заняться ли пиратством? Или еще круче: людоедством. Жаль, что времени осталось не так уж много…

…Шагай, старик, вперед, шагай, тебе и не такое приходилось! Что жизнь и смерть? Фата Моргана — и только. В конце концов, все мы превращаемся в пыль. И наша участь мгновенна, как и вся жизнь. Мгновенна. Все это не ново и совсем не откровение. Настроение чудесное, все в ажуре, все здоровы и, главное, живы, тебя все любят, вот и сын подарил мобильник, который открывается: «Привет, самый дорогой, единственный и неповторимый!» Немного иронии, но это свойственно всей династии. Настроение отменное, хотя день нещадно мрачен, природа давит, пригибает, но и фиг с ней, впереди — огни, а в небе вечно-ласковые звезды.

Браунинг не пришлось искать, он лежал в толстой папке с разными раритетными бумаженциями: ученический билет времен средней школы, регистрационное удостоверение на могилу отца, пропуск в санчасть, пара неотправленных писем и прочие мелочи. Браунинг хранился с военных времен, настоящий, бельгийский, с четырьмя патронами, он чуть поблескивал и явно гордился своим возрастом. Найден в оврагах во время детской игры в войну, опробован в хмельном виде уже в зрелом возрасте, — пуля расколотила лампочку и вошла глубоко в потолок. Давние игры. Он погладил пистолет и ощутил приятный холодок стали. Череп, конечно, не сохранится, мозги разлетятся по сторонам и загадят всю мебель. А может, просверлит маленькую дырочку, пронзит аккуратно, без ущерба для так называемой окружающей среды. Экологически чисто. Вызовут милицию. Зря, все равно все дела возьмут в свои руки наши, монастырские. Надо предусмотреть мелочи и оставить телефон службы. Может, вообще все замнут, словно ничего и не произошло (дежурный так и доложит шефу: «Никаких происшествий не произошло»). Может, проводят, как положено, с салютом (это греет). Или совсем тихо, без всяких выстрелов, словно столетнюю бабку, у которой давно перемерли все родственники.

И хрен с ними.

Они любить умеют только мертвых.

Нет, они даже мертвых любить не умеют, они ненавидят всех, кто мешал или мешает.

Умереть, не создавая дискомфорта.

Он тщательно расчесал пробор, усмехнулся. Остатки прежней роскоши. Аккуратно, стараясь не пораниться, выбрился старым «жилеттом». Надел любимый твидовый пиджак, натянул белые брюки для форса, потер пистолет и положил его в карман. Осмотрел в последний раз комнату и вышел на улицу.

Парк, продуваемый ветром, встретил пением листьев, он все удалялся и удалялся, пока не добрел до полянки.

Жаль, что не завел собаку. Хотя… Бедная собачка потом выла бы, скучала.

Ни о чем не надо жалеть.

Все было прекрасно, могло быть и хуже.