Михаил Зайцев - Путь самурая
За Гунявым захлопнулись двери, в помещении повисла судорожная тишина ожидания, я сглотнул и уж было настроился произнести громко, отчетливо, без дрожи в голосе: «Простите, но меня, совершенно очевидно, с кем-то спутали», однако не успел – двери снова захлопали, гораздо быстрее, чем я надеялся. В помещении вновь появился Гунявый. Он, держась чуть впереди, вел, схватив за шкирку, своего недавнего ресторанного собутыльника. У собутыльника сочилась кровь из разбитой губы. Кровь я заметил и на костяшках пальцев Гунявого. Руки у человека с рассеченной губой были скованы наручниками так же, как и у меня. За спиной у пленника номер два маячило двое мужиков-конвоиров.
Все заговорили разом – и бык Петя, и холеный Иван Андреич, и Гунявый, все загалдели хором, обращаясь к новому пленнику, и он заговорил, сплевывая кровь, отвечая всем сразу. Поразительно, однако я сумел вникнуть в эту многоголосицу! По отдельным обрывкам рубленых фраз я каким-то чудом (да, я повторяю – чудом!) понял, что пленник шантажировал Ивана Андреича.
Гунявый, представляя Ивана Андреича, встретился с шантажистом один на один «в кабаке». Гунявый должен был выкупить некий компромат (разумеется, на Ивана Андреича), но, «схавав бабло» (то есть атташе-кейс с выкупом), шантажист вместо «товара» указал на меня и заявил, что «лыжник притаранит товар завтра в ноль на Пушку» (то есть завтра в ноль часов я принесу «товар»-компромат к памятнику Пушкина на одноименной площади). Но шантажист заглянул в кейс и «просек фуфло» (то есть понял, что вместо реального бабла ему «втюхали куклу»), дал в глаз Гунявому и «сорвался».
Он сплевывал на ковер кровавые слюни и как бы оправдывался – дескать, по изначальной договоренности «на стрелку» должен был прибыть один «ваш», а, «в натуре, вы весь кабак обложили».
Петя крыл его по-матушке и хвастался, мол, у Гунявого под «пинджаком» был спрятан микрофончик, о чем, ясен перец, шантажист не догадывался, ибо «держал нас за лапотников сраных», а реально «мы все базары в синхроне слыхали и, вишь, доперли, кого ты, сучара, мать твою в лоб, обзывал «лыжником», в рот тебе кило печенья, сучонок!».
Гунявый многословно хвалил пацанов, которые «пушки не забоялись (здесь «пушка» уже не имеет отношения к Пушкину, здесь и далее говорится уже про оружие) и не позволили шантажисту «слиться через кухню, повязали пидора».
Захваленные-перехваленные Гунявым пацаны-конвоиры торжественно вручили Ивану Андреичу пистолет, большой и черный. Иван Андреич взял его бережно, за ствол, в левую руку (в правой руке он держал мой раскрытый паспорт).
Я совершенно расслабился, и, вы не поверите, мне даже стало почти весело. Иван Андреич, здешний, совершенно очевидно, самый главный Хозяин, прекрасно понимает, что подвластные ему мужики пленили меня просто-напросто из служебного рвения, а сука-шантажист указал на меня лишь оттого, что случайно зацепился взглядом за дурацкие ботинки. Скоро недоразумения, связанные со мной, рассосутся, и, очень может быть, я даже получу кой-какую денежную компенсацию за ущерб.
И только-только я душевно расслабился, как вдруг, будто гром среди только-только прояснившегося неба, грянул голос шантажиста: «Чмо в ботинках, в натуре, деловой! Мы с ним в реальной связке! Не верите, да?! Тогда скажите, откуда я знаю, что его зовут Игорь Саныч по фамилии Михайлов?!.»
Все уставились на меня. Иван Андреич поднес поближе к глазам мой раскрытый паспорт. Он сосредоточенно перечитывал фамилию, беззвучно шевеля губами и совершенно позабыв про ствол в левой руке.
Возникла многозначительная пауза, как у Гоголя в финале «Ревизора». Ее неожиданно и резко нарушил Гунявый: «Ты, пидр, – зашипел он на шантажиста, багровея мордой лица, – ты, значит, надеешься, чо тебе все простится, коли ты согласный подельника сдать со всеми потрохами, так?!.» Гунявый побагровел до полного безобразия, затрясся весь и – хвать из руки Ивана Андреича пистолет, и резко так, по-ковбойски, навел ствол на шантажиста...
Знаете, что такое «сатори»? Это то же самое, что и озарение, только обязательно внезапное. К примеру, Архимед в хрестоматийной ванне пережил сатори, расплескав воду, и воскликнул знаменитое: «Эврика!» Вот и меня так же, как того Архимеда, ни с того ни с сего вдруг ка-а-ак шарахнуло этим самым сатори по башке. Я вскочил так, будто меня на батуте подбросило. Раз – и я на ногах! Вскакивая, я налетел на шантажиста плечом и столкнул его с линии огня. Пуля, предназначавшаяся ему, обожгла мою руку. Иван Андреич, вздрогнув, опамятовался и умело так, сноровисто вышиб из кулака Гунявого пистолет и деловито врезал Гунявому локтем под дых. Петя, дурак, рыбкой прыгнул на меня, раненого, повалил, прижал к полу. Ну а спасенный мною шантажист упал на пацанов-конвоиров и еще при падении начал визжать пронзительным фальцетом: «Падло, Гунявый! Он меня подписал Андреича кинуть! Он, блядь! Гунявый тему работал! Я под ним ходил! Падло!»
Спасенный мною матершинник еще чего-то орал, длинно и надрывно, однако я его уже не слышал. В ушах у меня вновь зазвенело, и тело опять стало ватным. Наверное, я периодически терял сознание, ибо совсем не помню, как слез с меня Петя и меня вынесли из помещения, где я пережил сатори.
Я вернулся к реалиям бытия и окончательно утвердился в сознании уже в другом месте, не менее, кстати, шикарном. Я лежал на кожаном диване, раздетый до пояса, без наручников, а давешний доктор заботливо занимался моею раной.
Доктор успокоил – ранение «пустяшное». Он сделал мне какие-то уколы, обработал рану и забинтовал руку бережно. Тут пришел Иван Андреич, присел у меня в ногах и спросил голосом доброго дедушки: «Как ты догадался-то, голубь?!»
Я понял его вопрос и улыбнулся: «Элементарно. Ну никак, извините, я не мог быть знаком с этим вашим шантажистом. А это ваш Гунявый заглядывал в мой паспорт, когда вы документ перелистывали. Гунявый побежал встречать пленного и как-то, черт его знает, как именно, исхитрился шепнуть мою фамилию, имя-отчество своему напарнику-шантажисту».
Иван Андреич улыбнулся грустно в ответ на мою радостную щенячью улыбку и молвил: «Верно. Молодца, голубь. Соображаешь, – он тяжко вздохнул, смял лицо ладонью, и его тоскливая улыбка исчезла. – Гунявый в ихней паре реально был заводилой. Замутил хиратень. Изобрел, крысеныш, кидалово. Кабы не ты, голубь сизокрылый, Гунявый мочканул бы напарника, и я бы, я такой, я б ему дюлей навалял, но отходчивый я, простил бы ему горячность в конце-то концов. И жил бы он при мне припеваючи, тварь неблагодарная, как и жил многие лета. Грелась бы и далее на моей груди змея подколодная, предатель, сука. Но тебе бы, голубь, пришлось ох как пострадать. Уберег тебя Господь, да святится имя Его, – Иван Андреич лениво перекрестился. – А за каким лешим Гунявый рисковал и шептал твои данные сотоварищу, ась? Пацаны-то, что шантажиста вели, могли бы услыхать шепоток-то. Они у меня все башковитые, просекли б фишку, и кранты Гунявому без вопросов. Сильно он рисковал, а зачем, по-твоему, голубок ты мой сизокрылый, разумению, ась?»
Отчет у меня был готов заранее. На вопрос «зачем», как и на все прочие вопросы, ответ нашелся мгновенно в благословенную секунду, когда я пережил сатори.
«Я думаю, Гунявый подарил своему пойманному напарнику надежду. Шепнул про меня так, как будто уже придумал, каким образом спасти или, по крайней мере, облегчить участь приятеля. От которого всего-то и требуется, что озвучить мои паспортные данные. И тем самым ввести вас в заблуждение. Я думаю, Гунявый боялся, что приятель-напарник по афере сдаст вам его, Гунявого, сознается в заговоре сразу же, как только переступит порог, едва вас, Иван Андреич, увидит. Гунявый выиграл время для того, чтобы убить товарища. И, плюс ко всему, у вас бы остался я, в смысле – ниточка для дальнейшего расследования. Что тоже играло в пользу Гунявого, отвлекло бы ваше внимание, ваш гнев от него».
Иван Андреич усмехнулся: «Хе-е!.. Кучеряво базаришь, голубь. Но твоя правда – на ниточке ты висел, сизокрылый, да над бездною. Из каких ты будешь, не пойму. Вроде руки у тебя, вижу, как у работяги, а базар чисто как у интеллигенции. Расскажи-ка мне о себе, голубь ты мой. Поделись, не тушуйся».
И я рассказал. Уж и не помню, когда меня кто-либо слушал столь же внимательно. Наверное, только мама в детстве. Мама, которая нынче живет далеко, во Владивостоке, нянчит внука. Угораздило же сестру выйти замуж за морского офицера с Дальнего Востока... Еще, бывает, жена меня внимательно слушает. Однако Ирка частенько меня обрывает на полуслове, а Иван Андреич внимал молча. Я ему и про маму, и про племянника, и про жену, особенно подробно про жену рассказал. Про то, что у нас с Иркой по сию пору взаимопонимание, как у молодоженов. И признался, что Ирка иногда меня пугает своими приступами глупой ревности. Хотя к кому, казалось бы, меня ревновать? Кому я нужен, ботаник-ремонтник?.. В остальном же она, Ирка, баба умная.
