Михаил Зайцев - Провокация

Михаил Зайцев

Провокация

Это верно, без обмана, истинно и справедливо! То, что внизу, как то, что вверху, и то, что вверху, как то, что внизу...

Часть первая

Ключи от рая

0. Моя смерть

Я умер в 18 часов 07 минут по московскому времени. За несколько минут до смерти я смотрел на циферблат своих швейцарских, и обе стрелки четко сливались в одну сплошную строго вертикальную линию. А потом был удар. И вспышка боли утащила меня в ничто. В бесконечность небытия.

А впрочем, там нет никакой бесконечности. Там вообще ничего нет, на так называемом «том свете». Ни света, ни тьмы. Ничего. Во всяком случае, для меня смерть оказалась больше (или меньше?), чем пустотой. Ничем. Абсолютным нулем. Полной противоположностью жизни. И посему расхожая фраза «он унес тайну с собой в могилу» в моем случае совершенно бессмысленна. Ибо некому и некуда было ее, эту тайну, уносить. Я просто-напросто исчез. А вместе со мной исчезла и тайна.

1. Моя жизнь

В 1945-м жизнь моя неслась под откос со скоростью бронепоезда. То есть не очень быстро и как-то неуклюже. Но неотвратимо. Жизнь сошла с рельсов смысла под аккомпанемент рвущихся нервов, хотя внешне я оставался прежним, что называется – держал лицо. Я продолжал жить как бы по инерции. Как тот бронепоезд, который остается могучим и степенным, даже когда валится под откос.

К весне 45-го я дослужился до полковника медицинской службы. Это официально. А на самом деле я числился в Наркомате у Лаврентия Палыча на капитанской должности. Война близилась к неизбежному, как смерть, концу, и с каждым днем, с каждым часом я чувствовал себя все более и более скверно, все менее и менее значимым. От меня уже ничего не зависело. Лично от меня. Советский Союз победит Гитлера, даже если умрет Сталин, или погибнет Жуков, или союзники откажутся от участия в разгроме Германии. Роль личности в Истории сведена на нет. Отсюда и моя депрессия, боль, отчаяние. И страшные сны, мои ночные кошмары...

Когда меня разбудили, в очередной раз вырвали из очередного кошмара, доставили на аэродром и посадили в самолет, я подумал.., нет, я не сомневался, что опять предстоит перелет вдоль ломаной линии фронтов до какого-нибудь полевого госпиталя, где уже готовятся оперировать очередного видного партийца, раненного ненароком шальным осколком. О, нет! Нет, я вовсе не ас хирургии, хоть я и очень хороший врач, разноплановый, на все руки мастер и, безусловно, совсем не лишний, а весьма полезный человек в операционной. Да, полезный. Весьма. Но большинство коллег по военно-медицинской службе давненько догадывается, в чем кроется истинная подоплека приказов «об усилении» посредством моей персоны бригад врачей во время ответственных операций. Секрет Полишинеля прост до безобразия – мне, официально полковнику и очень, очень хорошему доктору, Наркоматом, где я занимаю капитанскую должность, оказано доверие писать отчеты по итогам экстренных медицинских мероприятий. И, ежели пациент дает дуба, то формулировка «по причине ранения, несовместимого с жизнью» исключается в принципе. Кто-либо из старшего или хотя бы младшего медперсонала обязан ответить за кончину особого пациента. Кто – решать мне. Я – эксперт НКВД. Об этом, повторюсь, все догадываются, но, помнится, лишь однажды совсем молоденький реаниматолог, совершеннейший молокосос, прошептал у меня за спиной: «Стукач», а я услышал и обернулся резко – шептун едва в обморок не упал от моего тяжелого взгляда. Кстати, в тот раз спасти пациента не удалось. Но мальчишку реаниматолога я пощадил. Невзирая на тот очевидный факт, что пациент загнулся исключительно по его, недоумка, вине...

Признаться, я был изрядно удивлен, когда после трехчасового перелета встретили меня не как обычно, а товарищи в штатском. Один товарищ сел за руль трофейного легкового автомобиля, второй жестом предложил мне устраиваться на заднем автомобильном диванчике и уселся рядом. Поехали. С выключенными фарами, в почти кромешной тьме. Ориентировался водитель исключительно по свету фонариков. Вдоль всего пути с обеих сторон петляющей бетонки были выставлены часовые с фонариками. Они подсвечивали края дороги по мере приближения автомобиля и сразу же гасили фонарики, как только мы проезжали.

Ехали мы недолго, однако товарищ рядом успел меня удивить еще больше и, мало того, озадачить. Оказалось, что на сей раз мне предстоит принять участие вовсе не в хирургической, а в самой настоящей разведывательной операции. Я включен в «группу» как «просто доктор». То есть навыки чекиста во время проведения операции проявлять не потребуется. Они потребуются после. Как минимум, самый главный навык – умение молчать.

Фонарики замигали прямо перед носом автомобиля, водитель затормозил, и мы, пассажиры, вышли. Фонарики перемигивались в руках у часовых, выстроившихся в цепочку, у высокой бетонной стены. В предрассветном сумраке за этой стеной угадывались контуры приземистого здания. Провожатый сообщил довольно туманно, де, мы находимся «на недавно занятой территории», и обмолвился, что «наши крупные силы» удерживают фашистов на дальних подступах к «территории», надежно контролируют и небо, и землю, «не считаясь с потерями». А про то, что «отборные части врага» постоянно атакуют, пытаясь «прорваться и уничтожить данную территорию», он сказал, уже открывая скромную железную дверь в стене.

Вопреки вполне естественным ожиданиям, за дверью скрывались ступеньки, и вели они круто вниз, под землю. Подслеповатые лампочки на косом потолке худо-бедно освещали нисходящий, узкий тоннель со ступенями. Я спускался следом за провожатым, который не без гордости заявил, что «территорию мы заняли в целости и сохранности». И добавил совсем по-свойски: «До хера мировых мужиков полегло за эту е...ю территорию».

Мы спустились, наверное, метров на 50. У схода с узкой лестницы в довольно-таки широкий коридор нас встречал пожилой азиат, одетый в офицерскую форму, но без погон и вообще без всяких знаков различия. Товарищ в штатском передал меня, можно сказать, с рук на руки, пожелал удачи, панибратски похлопал по плечу и потопал обратно, вверх по ступеням. Азиат мотнул головой – пошли, мол. Пошли. Азиат впереди, я сзади. Эхо множило наши шаги, создавая, конечно же, ложное впечатление, что в лабиринтах тусклых коридоров больше никого нет.

Он привел меня в комнатушку, похожую на камеру. Там были параша и нары. И квадрат вентиляционной решетки под потолком напоминал тюремное оконце. На нарах лежала одежда: исподнее, серый комбинезон и ремень с пряжкой. Под нарами стояли ботинки и смешно пузатый старомодный саквояж. Азиат жестом предложил переодеваться, предварительно облегчившись, ежели того организм требует. Жестикулировал азиат скупо, но понятно, сохраняя на лице маску полнейшего безразличия. Видимо, таким образом, такой мимикой, то есть полным ее отсутствием, он желал на корню пресечь всякую возможность возникновения между нами диалога.