Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят - Виктор Алексеевич Пронин
Глядя на девицу, я сразу понял, что ее советам можно верить, поскольку все она испытала на собственной шкуре.
— И на шкуре все отразилось?
— Не все, конечно… Но синяк под глазом у нее был… Припудрен, правда, — Ухалов снова наполнил рюмки. — Честно говоря, в этой книге рекомендации не только эротического характера… Трупы, убийства, купания в ледяном водопаде, постельные дела… Тонкая эротика, переходящая в крутую порнографию с элементами садизма и мазохизма. Представляешь? Она решила, что это и есть настоящая художественная литература! Дожили!
— Дал рекомендацию? — спросил Касьянин.
— Держи карман шире!
— Но водку взял?
— А водку взял! — твердо сказал Ухалов. — От водки грех отказываться.
— И конфеты взял?
— Старик, я и книжку взял! Пообещал внимательно прочитать, ознакомиться…
Не могу же я столь ответственные рекомендации принимать на веру!
— Мне кажется, она должна помочь тебе углубленно ознакомиться с ее наставлениями, — заметил Касьянин серьезно и даже с некоторой озабоченностью. — Ты об этом с ней договорился?
— Обещала, — кивнул Ухалов. — Давай, старик, выпьем за твои творческие успехи!
— Какие? — удивился Касьянин.
— Я, между прочим, уже купил завтрашний номер твоей газеты! Да! И читал статью о кошмарном преступлении, которое совершено на нашем с тобой пустыре!
— А! — Касьянин махнул рукой. — Статья! Скажите, пожалуйста! У нас это называется информушка.
— Будет продолжение? — спросил Ухалов, и вопрос этот прозвучал не столь беззаботно, как предыдущие слова. Как–то иначе он прозвучал, напряженнее, что ли, заинтересованнее. И Касьянин сразу уловил перемену в его тоне.
— Если у следствия будут успехи, почему же… Напишу продолжение. Редактор сам предложил.
— Будем живы, старик! — Ухалов сделался беззаботным и куражливым.
— Во всяком случае, постараемся, — согласился Касьянин.
— Тебе понравилась колбаса?
— Отличная! Марине подобное недоступно.
— Могу открыть секрет… Все дело, старик, в том, что колбасу нужно не подогревать, а именно поджаривать! До корочки! С двух сторон! При этом из нее выжаривается отвратный жир, выпаривается отвратная вода, и колбаса становится съедобной! А с моченым перчиком, да под хорошую водку, да в приятной компании с надежным другом…
— Я понял, — кивнул Касьянин.
— Кстати… Как тебе мой подарочек?
— Какой подарочек? — Касьянин поднял голову и взглянул на Ухалова трезво и жестко.
— Ну как… Который я тебе подарил, — растерянно пробормотал Ухалов, вытирая рот подвернувшейся салфеткой. — Совсем недавно…
— Не помню, — твердо сказал Касьянин.
— Ну как же, Илюша…
— Ничего ты мне не дарил, — холодно, медленно, с нажимом проговорил Касьянин.
— А этот… револьвер?
— Какой револьвер?
— Ну как… Черный… Шестизарядный…
— Ты что–то путаешь, Миша. Тебе просто показалось, приснилось, привиделось… Не надо мне пудрить мозги. И себе тоже не надо. Понял? Миша, ты меня понял? Не было никакого подарка, просто не было. Забудь. Встречаешься с полоумными мазохистками, вот и довел себя… Так нельзя.
— Ты хочешь сказать… — Ухалов замолчал, совершенно сбитый с толку. Но что–то начало до него доходить, что–то он начал понимать. — Ты хочешь сказать…
— Да.
— Так, — Ухалов ошарашенно обвел глазами стол и не нашел ничего лучшего, как снова наполнить рюмки. — Не возражаешь?
— Не возражаю.
— Закуска еще есть…
— Давай… Пока водка не нагрелась, пока колбаса не остыла, пока мы с тобой живы и здоровы.
— Илья… Ты меня, конечно, извини… Такой вот вопрос созрел… Ты позволяешь мне думать все, что подумается?
— Да… Если ты будешь только думать, но ничего не станешь болтать, — последние слова прозвучали почти просьбой, и Ухалов это услышал.
— Конечно, Илюша… Само собой разумеется. Давай, Илюша, выпьем… За что бы нам выпить, а?
— Будем живы, — Касьянин поднял рюмку, чокнулся с Ухаловым и, не глядя на него, выпил. Осторожно поставив рюмку на стол, он так и остался сидеть, неподвижно уставившись в стол.
— Ты зажуй перчиком–то, — напомнил Ухалов. — Перчик, он все поставит на место.
— Спасибо, — кивнул Касьянин.
Некоторое время друзья сидели молча, изредка взглядывая друг на друга и в то же время стараясь не встретиться взглядами. За это время кончилась колбаса, кончились помидоры, да и водка тоже кончилась. Ухалов несколько раз порывался что–то сказать, но каждый раз, уже набрав воздуха, медленно выдыхал его из себя, стараясь сделать это потише, чтобы выдох не прозвучал тяжким вздохом.
И наконец не выдержал.
— Не хочешь ничего мне сказать, Илюша? Чтобы я знал, как себя вести…
— Револьвер перезаряжал?
— Ну… — Ухалов помялся. — Чтобы убедиться, что все в порядке, что все действует…
— Ты перепутал патроны, — негромко произнес Касьянин.
— Что?! — вскрикнул Ухалов, как от боли. — Не может быть! Этого просто не может быть!
— После шумовых ты вставил дробовые. А два газовых шли последними.
— Не может быть, — пробормотал Ухалов, — я очень внимательно…
— Два газовых остались в барабане целыми. Я сегодня пошел в лес и два раза бабахнул.
— И что?
— Глаза немного пощипало… Я же в сторону стрелял.
— Что же делать, Илюша?
— Я же тебе сказал — забыть. Ничего ты мне не дарил, ничего я у тебя не брал! Никогда. Водку пили, да. Колбасой закусывали — и это было. Но ничего больше. Принимай свою девочку в Союз писателей, но сначала убедись в том, что все ее наставления жизненны и могут быть использованы без риска для здоровья.
Один раз ты уже ошибся.
— Ты прав, Илья, как ты прав! Надеюсь, ты избавился…
— Все. Об этом не будем. Дальше идут мои сложности. Твоя проблема одна — память. У тебя слишком хорошая память. Она тебя подведет.
— Нет, я все забыл. Но об одном помню, причем очень ясно, твердо, просто до умопомрачения…
— Ну?
— У меня есть еще одна бутылочка… В морозилке… Если ее налить в рюмки, они тут же, представляешь, тут же, мгновенно покроются плотным серебристым инеем, в котором будут свергать маленькие солнечные лучики и радовать наши уставшие от жизни глаза.
— Что же тебе мешает все это показать? — обреченно улыбнулся Касьянин.
— Боже! Как я тебя люблю! — вскричал Ухалов и бросился на кухню.
Касьянин слышал, как хлопнула дверца холодильника, слышал шаги возвращающегося Ухалова, и в душе его что–то отпускало, отпускало.
— Представляешь, — доносился из кухни низкий, чуть сипловатый голос Ухалова, — эта юная писательница… Она ведь поступит в Союз писателей, поступит… Независимо от того, дам я ей рекомендацию или не дам!
— Зачем это ей? — спросил Касьянин, когда Ухалов появился в дверях с запотевшей бутылкой водки.
— А черт ее знает! Раньше, при советской власти, это давало возможность посещать Дом литераторов, она могла купить путевку в Дом творчества, писательский билет помогал издать новую книгу… А сейчас… — Ухалов задумался, замерев со своим грузом у столика. — Сейчас только бабье тщеславие.
— Бабье тщеславие — это великая сила, —
