Владимир Полудняков - Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
Кроме того, по этому адресу найдете кассету с записями показаний Саранцева и Козаченко обо всех деталях преступления и о том, что я уже сказал. Действуй быстро, направь по всем адресам следственные группы. Все.
Зайцева не перебивала, молча слушала, но когда он закончил, закричала в трубку:
— Стас, откуда все эти данные? Что ты натворил? Это же незаконно!
— В каком смысле?
— Ты же знаешь проблему допустимости доказательств…
— Оценку доказательств делает суд, и, если они вызывают сомнения, суд их не признает. Как доказательства добыты часто остается за рамками дела. Например, оперативные данные ведь никто не легализует.
— Но здесь совсем другое. Слишком серьезное дело. Такое убийство. Преступникам грозит высшая мера.
— Люда, не имеет значения мера наказания, имеет значение доказанность вины. Когда все доказательства будут закреплены, суд даст им оценку.
— А ты…
— А я, — снова перебил Арнаутский, — ответ буду держать перед своей совестью и перед… Леной Колосковой.
— Что с тобой? — охнула Зайцева. — Я сейчас приеду…
— Делай, что тебе говорят, раскрывай это преступление. Теперь можно довести до конца то, что не смогла сделать прокуратура. А приезжать сюда тебе нет смысла. Меня ты не застанешь… Пока…
Он бросил трубку и повернулся к застывшим в ожидании Саранцеву и Козаченко. Арнаутский сорвал с лица Саранцева ленту и, взяв его за уши, глядя в глаза, сказал:
— Как умирала на ваших звериных глазах чистая, как ангел, девочка, так и ты сейчас тем же способом сдохнешь на глазах у своего дружка. А потом я проткну ему все нутро и оставлю подыхать здесь.
Арнаутский взял Саранцева за волосы, придвинул голову к батарее, а другой рукой, наклонив ведро с песком, со всей силой прижал к его лицу так, что оно все ушло в песок. Не обращая внимания на вой Козаченко за спиной, Стас удерживал голову забившегося в судорогах Саранцева, движения которого ослабевали с каждой секундой, из ушей пошла кровь. Он начал синеть. И в этот момент, когда цель — казнить убийцу Лены — была, казалось бы, достигнута, Стас понял, что убить не может! Ярость прошла, исчезло стремление к мести. Он был опустошен.
Расслабив хватку, Стас поднялся с колен. Ведро откатилось в сторону. Весь в песке, полумертвый Саранцев по-рыбьи хватал воздух окровавленным ртом.
Арнаутский выбежал на улицу, не закрыв дверь в квартиру. Завизжали шины, когда он с места рванул машину и через мгновение услышал резанувшую по нервам сирену спецмашины, подъехавшей к дому.
Следствие по делу Саранцева и Козаченко было закончено быстро. Через три месяца состоялся суд, который приговорил Саранцева к высшей мере, а Козаченко — к пятнадцати годам лишения свободы. В отношении Станислава Арнаутского было возбуждено уголовное дело, но вскоре было прекращено по амнистии.
Из адвокатуры Арнаутский, естественно, ушел и устроился юрисконсультом на государственном предприятии. Мать Лены Колосковой присутствовала на всех судебных заседаниях. Через неделю после приговора она умерла в своей маленькой тихой квартире на Васильевском острове. Коллеги мужа, похоронившие ее, говорили, что лицо у Натальи Аркадьевны было спокойным и умиротворенным.
Не желай другому, чего себе не пожелаешь
Жене Людмиле, никогда и никому не причинившей зла, посвящается
Их дружба длилась уже сорок лет. В юности, когда им было по семнадцать, Анатолий, Виктор и Владимир романтично поклялись всегда помнить друг о друге, где бы они не находились, и свое слово сдержали. Жизнь, как это часто бывает, разбросала их в разные стороны, но рано или поздно наступал момент, когда желание встретиться превращалось в необходимость, и они, преодолевая расстояние, ворчание жен, недовольство начальства, бросали все и, хоть на неделю, хоть на три дня, сходились в какой-нибудь точке нашей громадной страны. Каждый раз, когда друзья бывали вместе, они обязательно фотографировались: впервые — в семнадцать, сразу после школы, потом — через двадцать лет, на пике жизненных и профессиональных возможностей, еще десять лет спустя, как у Дюма, — в том возрасте, когда активность деятельного человека, наверное, наиболее гармонично сочетается с мудростью. И вот теперь, еще через десять лет — на финишной прямой: каждому до пенсии с ее спокойным однообразием оставалось два-три года.
Друзья долго переписывались, согласовывая дату встречи. Наконец-то собрались здесь, в Петербурге, и сидели сейчас у камина в квартире Анатолия. За десять лет никто из них не стал ни здоровее, ни краше, и это было особенно заметно со стороны, потому что все втроем они собирались редко. Перебирая вместе фотографии многолетней давности, они отчетливо видели перемены и в самих себе. Но, несмотря на констатацию этого печального факта, сейчас приятели были веселы и бодры, потому что радовались друг другу, их крепко связывали общие воспоминания и профессиональные интересы.
Начало у друзей было одинаковым: под впечатлением захватывающих фильмов и книг середины пятидесятых они хотели стать юристами, и не просто юристами, а детективами. Но затем учеба и практика развели их в разные стороны. Виктор стажировался, а затем остался работать в прокуратуре. Анатолий сначала секретарил в суде, потом стал народным судьей, потом судьей городского суда и вот уже более тридцати лет вершил правосудие. Оба они остались работать в Питере. Владимира крутило по жизни с резкими поворотами: школа милиции в Стрельне и распределение в уголовный розыск в Сибирь, затем ранение бандитской пулей и комиссация, работа юристом в крупном авиаотряде. В конце концов он ушел на вольные хлеба в адвокатуру.
Профессия повлияла на характер, внешний облик, стиль жизни приятелей, а может и наоборот, личные качества предопределили выбор профессии.
Например, Виктор Викторович, унаследовав от деда невероятную в наших широтах итальянскую фамилию Морелли, был не по-южному логичен и рассудителен, крайне редко менял свою позицию и никогда не старался быть приятным в общении с несимпатичными ему людьми.
Владимир Васильевич Петров, человек с легким характером, шутник и балагур, очень ленивый в переписке с друзьями, при этом вел огромное адвокатское досье. Называя себя провинциальным адвокатом, сознательно избегал импозантности в одежде, разговоре и движениях. Вальяжность вызывала у него непреодолимое отвращение. Клиентура — в основном, малоимущие бедолаги. Сирота, воспитанный сестрой, он с детства умел сочувствовать и сопереживать.
И, наконец, Анатолий Федорович Алексеев являлся признанным лидером этой компании, не столько по способностям, сколько по умению находить компромиссы, когда спор становился непримиримым, уладить вспыхнувший конфликт, не обидев достоинства приятелей, то и дело противоречивших друг другу по какому-либо актуальному поводу.
Разумеется, при личном общении в ходу у них были все те же привычные «Виктор, Вовка, Толик», хотя иногда они переходили на солидное имя-отчество. Так бывало, когда их беседа затрагивала глобальные проблемы, которые они обсуждали с неизменным интересом.
Сегодня, немного отметив долгожданную встречу, друзья продолжили беседу у камина, который был гордостью и последним серьезным приобретением Алексеева. Затравку для разговора сделал, как обычно, Петров:
— Ну, ребята, скажу я вам: у нас в Сургуте, конечно, бардак, но не ожидал я, что в Питере у вас не лучше. Ларек на ларьке, горы ящиков, коробок, бабульки с каким-то барахлом. У метро все заплевано, урн не видно. У вас тут, что, совсем не убирают? А транспорт?! Шпарят иномарки по встречной полосе, прямиком по лужам, не снижая скорости, пешеходы с ног до головы в грязи. А молодежь? Идут парни с девицами, вовсю матерятся, и хоть бы что, никто не реагирует. Сегодня еду в метро: один волосатик врубил магнитофон в вагоне так, что шума поезда не слышно. Так представьте, все сто человек уши опустили и эдак в сторону смотрят, как будто так и надо. Я ему руками показал: убери звук. Он на меня посмотрел, как на козявку, но, видно, голова напряглась от шевеления извилины, чем-то я ему показался, звук убавил. Ну, а я, вы же меня знаете, в запале страшен, как гаркнул, а ну, козел, заткни свой ящик. Тут как раз остановка, он и выскочил. А может, действительно нужно было выходить. Кожей чувствую — страх какой-то вокруг. Тишина-а-а. Все сидят и, видно ждут, что еще один долбон объявился. На меня смотрят.
— Погоди, не горячись, — прервал его монолог Виктор, — Ты же адвокат, а так агрессивен! Мы что, не понимаем, в каком дерьме сидим? Это называется издержки сверхсвободы. Что хочу, то и делаю, понимаешь? Или тебе надо, чтобы все носили одинаковую прическу, униформу и разговаривали в пределах десяти децибел?
— А пьянка-то какая кругом! — продолжил Петров. — Не то что по-сибирски, а по-бомжовски. Красные шапочки во всех углах опорожняются. На лестницах на подоконниках какие-то пустые пузыри стоят. И это блистательный Петербург!
