Димитр Пеев - Джентльмен
Бурский внимательно слушал. Делать записи не было нужды, память работала, как магнитофонная лента, не мешая рассуждать. Каковы были взаимоотношения Ивана с Бангеевым и особенно с Ликомановым? Сегодня он готов нам помочь. Но, по всей видимости, служит все-таки своим благодетелям. А от милиции чего ждать, кроме неприятностей? И любезность, и услужливость Ивана могут оказаться лишь ширмой. Пятнышко на хвосте вертолета… «А Вот Софийская»… Еле заметное подергиванье плечом…
Поражало, сколько ценностей хранил владелец никем не охраняемой, небрежно запертой дачи. Допустим, за мебель можно не опасаться: она тяжелая, выносить ее неудобно. Но сервизы, ковры, телевизор, дорогая видеоаппаратура, сотни видеокассет, антикварные безделушки – неужто Иван действительно не уполномочен охранять эти богатства? У Ликоманова он деньги за присмотр дачи вроде бы получал. Почему же Бангеев отказался от услуг сторожа? Загадка… Или есть у Ивана ключи, и он это скрывает. С какой целью?.. Любой миллионер позаботился бы об охране такого гнездышка. Значит, и Ликоманов, и Бангеев – миллионеры, для которых потеря нескольких десятков тысяч левов пустяк, как говорится, ниже уровня шумов в электронной системе… Да, крутое разворачивалось дельце.
Осмотр закончился под вечер. С одной стороны, много чего выяснили, с другой – не обнаружили ничего конкретного. Следов было с избытком, ходили здесь и в обуви, и без нее, в носках. Отпечатки пальцев пришлось разбивать на пять групп: первые три были свежие, остальные – давние. Было, было что записывать стажеру Тодорчеву, наверняка запомнит этот день.
Пока эксперты укладывали свои приборы, Бурский снова напомнил Ивану, сколь важно хранить молчание по поводу и первого посещения дачи, и второго, с открыванием замков и обыском. Затем объяснил, что против Бангеева нет никаких подозрений и если он что прослышит, то только напрасно встревожится. Иван пообещал, что они с женой будут хранить гробовое молчание, предложил поклясться самой страшной клятвой. И все же Бурский думал, что мужик он – себе на уме и доверять ему не стоит.
Пока эксперты закрывали дверь, выходящую на террасу, Бурский сел под сосной на чистый свежий пенек. В полнеба полыхал огненно-красный закат, солнце вот-вот должно было скрыться за верхушками деревьев. Тихо. Тепло. Октябрь… Все ли они сегодня сделали, думал Бурский. Не упустили ли чего? Комнатенка в подвале, конечно, многое расскажет следствию, лаборатории прибавится работы. К сожалению, дожди смыли отпечатки шин синего «москвича». Вода стала их противником… Черт побери, вода! Как он мог забыть?! А что если Кандиларова именно здесь утопили? Ведь в легких у него вода была горная, с молибденом. Только вокруг ведь нет ни озерка, ни речушки. А на даче ванн не оказалось – господа предпочитали душ. И все же…
– Петко! – окликнул он Тодорчева. – Достань-ка термос из моей сумки, налей свежей воды – в пути горло промочим. Но сначала вымой и хорошенько ополосни термос, а то в нем кофе был. Понял?
Тодорчев, многозначительно кивнув, пошел к черному ходу. Подумав, Бурский прошел за ним в кухню. Стажер яростно тряс налитый водой термос. Увидев майора, он сказал:
– Понятно. Для анализа?
– Молодец, просек. Только спусти сначала – вода в трубе застоялась…
19 октября, суббота
Да, вода оказалась той самой, что была в легких Кандиларова.
Не менее категоричное заключение дали трассологи: шесть или семь человек, все мужчины, оставили следы в подвальной комнатенке дачи. Самые свежие, недавние следы – очень крупного человека и еще двух – поменьше, полегче. Крупные абсолютно совпали с теми, что были на песке в пещере. Там же – следы, оставленные туфлями Кандиларова.
Дактилоскопические анализы показали, что Кандиларов не только побывал на даче, но почти две недели провел в подземной комнате. Самым же интересным и важным оказалось то, что среди отпечатков нашлось множество таких, какие в самом начале обнаружил бай Минчо на туфлях покойного Кандиларова. Похоже было, преступник не предполагал, что вилла подвергнется столь основательному обыску.
Закончив доклад, Бурский победно посмотрел на стакера и Шатева. С последним у него еще не было времени увидеться, и он с нетерпением ждал сведений о Бангееве.
– Владелец дачи Цвятко Константинов Бангеев родился двенадцатого июня тысяча девятьсот тридцать второго года в городе Русе, – негромко начал Шатев. – Сын генерала Константина Бангеева. Мать – Елена, девичья фамилия Толева, происходит из богатой русенской семьи, дочь знаменитого Джоко Толева.
– Чем же он знаменит, этот Толев? – спросил вот уже полчаса молчавший полковник. – Впервые в жизни о нем слышу.
– В двадцатые годы Джоко процветал в социальных кругах, довольно далеких от нашей народной милиции, – с невинным видом съязвил Шатев. – А знаменит он был в городе Русе своей фамилией: Толев, он же Толевич, он же Толеску, он же Тол ирис, он же, наконец, Тологлу. В зависимости от выгоды и настроения, Джоко примыкал к различным политическим и национальным течениям.
– Любопытно, что собой представляет гибрид, в котором смешались «кровя» русенских богатеев и царского генерала, – задумчиво сказал Бурский.
– Это настоящее чудо, можешь мне верить. Цвятко занимает должность заместителя начальника отдела валютных операций в министерстве финансов. Но вернемся к царскому генералу. Во время второй мировой войны он вдруг демонстративно подал в отставку. Рапорт не приняли. Поползли слухи, что генерал обижен – при очередном повышении его обошли. Позднее он отказался отправить подчиненные ему армейские подразделения на борьбу против партизан. А ведь, в сущности, будучи умным и прозорливым – в этом ему не откажешь, – он вовремя понял, как будет развиваться европейская история после битвы под Сталинградом и особенно после Курской дуги. Все-таки генерал, стратег… Чуть раньше, в сорок первом – сорок втором годах, Бангеев командовал дивизией на юге Болгарии. Именно в это время он внезапно разбогател. Злые языки говорили, что военные машины, доставляющие в дивизию боеприпасы и продовольствие, возвращались обратно не пустыми, а нагруженными мебелью и разным другим товаром – вплоть до мешков с табаком. Грабеж казны проходил для генерала безнаказанно и до Девятого сентября,[5] и после. Почему «до», понять можно: кто станет позорить армию, судить боевого генерала, к тому же обиженного и подавшего в отставку. Но и позднее, уже при нашей народной власти, генерал, представьте себе, тоже не унывал.
– Он еще жив? – спросил Бурский.
– Нет. Отдал богу душу в семьдесят втором. Был он тогда уже восьмидесятилетним старцем.
– Почему тебя так заинтересовал ворюга-генерал? – поинтересовался майор.
– Продолжай, Николай, – спокойно сказал полковник. – Мы пока еще не знаем, что интересно в биографии ворюги, а что нет.
– Хорошо. Выйдя в отставку, он стал директором крупнейшей фирмы по сбыту табака. Не забывайте о грузовиках с табаком! Торговала фирма с немцами, разумеется. И вот наш генерал проворачивает следующую доблестную аферу: приблизительно в июле—августе сорок четвертого берет огромный аванс у немецких партнеров, а поставку товара, то есть табака, задерживает и задерживает. До Девятого сентября, когда уж и поставлять стало некому. Генерал тут же раззвонил направо-налево – дескать, он единственный болгарский торговец, сумевший облапошить фашистов. Так оно и было. Однако если вы думаете, что на том деяния его кончились, то глубоко ошибаетесь. Вдруг все узнают, что огромную сумму, полученную от немцев, всю до единого лева, генерал не присвоил, а внес в кассу Отечественного фронта. После чего его официально провозгласили торговцем-патриотом – появилось тогда такое «звание». Но и это не все! Оказывается, еще будучи командиром дивизии, он помогал партизанам (кто утверждает, что постоянно, а кто – два-три раза, не больше), причем не только деньги им давал, но и оружие. Конечно, грузовиками фанаты не отправлял, а так – то парабеллум, то маузер, однажды даже «шмайсер» с двумя магазинами. И получилось – вроде и царский генерал, и партизанский сообщник.
– Не он один так поступал, – сказал вдруг Тодорчев. – Генерал Заимов, например… И генерал Никифоров!
– Ты погоди, не ставь их в один ряд, – строго посмотрев на стажера, посоветовал полковник. – Слушаем дальше.
– Дальше рассказывать особенно нечего, – продолжал Шатев. – Разве что упомянуть его последний, самый удачный, по-моему, номер. Когда началась национализация и был обнародован закон об ограничении крупных владений, Бангеев и здесь вышел сухим из воды, или, как тогда говорили, «не был затронут». Ну, было у него на тот час две квартиры: в одной он жил с семьей, другую сдавал, получая дополнительный доход: все ж таки надо было кормить жену, сына (то есть нашего Цвятко) и двух дочерей. И опять он вписался в рамки законности. К слову сказать, обе квартиры пятикомнатные, но излишков площади ему не записали… Как он содеял это финансово-юридическое чудо и куда подевались немалые его богатства – неизвестно. Поди теперь усомнись, что не умен и не прозорлив.
